Пролог Слуги каноника [246]
Когда
святой Цецильи житие
Пришло к
концу (случилось же сие,
Когда от
Боутон-ачдер-Блийн пройти
Успели
мы не больше миль пяти),
Стал
нагонять нас спутник. Весь был взмылен
Конь
серый в яблоках; его три мили,
Должно
быть, гнал хозяин, и бока
Ходили
ходуном. Стан седоке.
Сутана
черная совсем скрывала,
Лишь
стихаря белел кусочек малый.
А конь
слуги был пеною покрыт,
И
заморен, и плеткою избит,
И весь
от пены был он белобокий, -
Расцветка,
что идет одной сороке.
Вся в
белых клочьях сбруя обвисала,
А
переметные сумы болтало.
Одежду я
не сразу распознал
И долго
бы, наверное, гадал,
Когда б
того случайно не заметил,
Как сшит
был капюшон; по той примете
Вмиг,
что каноник он, я догадался.
И
правда, он каноник оказался.
Болталась
на шнурочке за плечом
Большая
шляпа. Толстым лопухом
Прикрыл
он темя, капюшон надвинул
Так, что
накрыл и голову и спину,
И под
двойной защитой их потел он
Как
перегонный куб, что чистотелом
Иль
стенницей лекарственной набит
И сок
целебный, словно пот, струит.
Коня
пришпорил он, нас нагоняя,
И на
скаку кричал: «Да охраняет
Вас
крест Христов; я вас хотел догнать,
Чтоб в
Кентербери путь сбой продолжать
В
приятном обществе совместно с вами».
Его
Слуга был также вежлив с нами:
«Лишь
только поутру я увидал,
Что
собрались вы, тотчас я сказал
Хозяину,
что надо вас догнать бы, -
И скуки,
сэр, во всю дорогу знать вы
Не
будете, – а он скучать не любит».
«Да,
верно. Скука хоть кого погубит, -
Сказал
трактирщик. – Ты же, друг мой, прав,
Такой
совет разумный преподав.
Твой
господин, видать веселый малый,
И если
человек к тому ж бывалый,
Быть
может, нас рассказом позабавит?»
«Кто,
сэр? Хозяин мой? Да он заставит
Кого
угодно праздность позабыть.
Коль
привелось бы вам с ним год прожить,
Вы б
убедились: мастер на все руки
Хозяин
мой. С ним не узнаешь скуки.
Он над
своей ретортой ночь не спит,
Поесть
забудет – знай все мастерит.
Он много
дел таких теперь задумал,
Что вы
лишь рот разинете: к чему, мол,
Такое
деется? Вы не глядите,
Что он
так прост; знакомство заведите,
И я
готов хоть об заклад побиться,
Что
предпочтете золота лишиться,
Чем
дружбы с ним. Вот видите каков?
О нем
рассказывать – не хватит слов».
«Вот
как, – сказал трактирщик, – расскажи же,
Кто
господин твой? Выше нас иль ниже, -
Но он,
должно быть, человек ученый,
К тому ж
священным саном облеченный».
«Он
больше, чем ученый; в двух словах
Не
рассказать вам о его делах.
В таких
премудростях он преуспел,
Что,
если бы я даже захотел
Вам их
поведать, не нашел бы слов
(Хоть я
свидетель всех его трудов).
Когда бы
пожелал, он всю дорогу
До
Кентербери вашего, ей-богу,
Устлать
бы мог чистейшим серебром
Иль
золотом. Не верите? Пусть гром
Меня
настигнет, пусть накажет небо,
Пусть не
вкушать мне ни вина, ни хлеба!»
«Хвала
Христу, – трактирщик тут сказал,
Но если
господин твой путь узнал
К
премудрости такой, к богатству, силе,
Что ж о
себе, друзья, вы позабыли?
Грязна
его одежда и ветха.
Конечно,
может быть, и нет греха
В таком
смирении, но все ж скупиться
Всесильному
как будто не годится.
Что ж,
он неряха, что ли, твой ученый,
Раз он
дорогой, серебром мощенной,
Чуть ли
не в рубище готов скакать?
Того
причину нам прошу сказать».
«Увы, не
спрашивайте вы меня!
Хотя бы
вся прославила земля
Хозяина,
богатым он не станет,
Коль
мудрствовать и впредь не перестанет;
Лишь вам
скажу, и строго по секрету,
Что
ненавижу я всю мудрость эту.
Переборщишь
– не выйдет ничего,
Сказал
мудрец, милорда ж моего
Не
убедишь; упрется на своем он,
Когда и
я, на что уж темный йомен,
По
смыслу здравому подвох пойму.
Но как
мне это втолковать ему?
Пошли,
господь, хозяину прозренье,
Одна
надежда в том, одно спасенье.
Мне
тяжело об этом говорить».
«Ну,
полно, друг, скорбь надо разделить.
Уж если
знаешь ты премудрость эту,
Так
преступления большого нету,
Коль нам
о ней поведаешь. Как знать,
Быть
может, кто-нибудь из нас понять
Хозяину
поможет заблужденье.
Скажи,
живете где, в каком селенье?»
«В
предместьях городских или в трущобах
Живем,
как воры, как бродяги, оба.
Мы днем
не смеем носу показать.
Вот как
живем, коль правду вам сказать».
«Зачем
ты словно вымочен весь в синьке,
Зачем в
лице твоем нет ни кровинки?»
«Всю
выжгло кровь, и сам я весь зачах,
Плавильный
разжигаючи очаг;
А в
зеркало мне некогда смотреться, -
Слежу
весь день, чтоб горн мог разгореться
И
сплавил нам неоценимый сплав.
В огне
сжигаю жизнь свою дотла.
Вотще!
Не думаю достигнуть цели,
Хотя бы
без остатка мы сгорели.
И
скольких соблазняем мы мечтой;
Тут
крону мы займем, там золотой,
А то и
сразу фунтов десять, двадцать.
И
заставляем дурней дожидаться,
Покуда
фунт не обратим мы в два.
У нас
самих кружится голова:
Их
обманув, себя надеждой тешим,
Свои
ошибки повторяем те же.
Опять,
как прежде, ускользает цель.
Похмелье
тяжкое сменяет хмель.
А завтра
простаков мы снова маним,
Пока и
сами нищими не станем».
Рассказ
слуги каноник услыхал,
Подъехал
ближе; всех подозревал
В злом
умысле он и всего боялся,
Поэтому
и тут перепугался.
Катон
сказал, что тот, кто виноват,
Все на
свой счет принять готов; но рад
Свалить
на ближнего свою вину.
Слуге
каноник крикнул: «Прокляну!
Молчи,
ни слова больше, плут коварный!
Меня
порочишь ты, неблагодарный.
Кричишь
о том, что должен был скрывать.
Смотри,
заставлю я тебя молчать».
«Да что
он в самом деле кипятится? -
Спросил
трактирщик. – Пусть его позлится.
А ты,
дружок, без страха продолжай».
«Да я и
не боюсь его; пускай
Грозится
он», – сказал слуга, и сразу
Каноник
понял, что его рассказу
Ничем
теперь не сможет помешать,
И со
стыда пустился прочь бежать.
«А, вот
ты как! – вскричал слуга. – Трусишка!
Тогда я
обо всех твоих делишках
Всю
правду выложу. Будь проклят час,
Когда
судьба свела с тобою нас!
Клянусь,
теперь уж больше не заставишь
Служить
себе. Угрозой, что отравишь,
Меня
пугаешь ты. Ну, нет, шалишь.
Ведь
сколько раз, бывало, говоришь:
Уйду от
черта! А уйти нет силы,
Хоть он
тащил меня с собой в могилу.
Пускай господь
меня бы вразумил
И
рассказать о чарах научил.
Таиться
нечего. Мне все равно,
Ведь
душу погубил я с ним давно».
|
