Эпилог к рассказу
монастырского капеллана
«Сэр
капеллан, – тут возопил хозяин. -
Пусть
благодать святых и благость тайн
Пребудут
и благословят штаны
И все,
что облекать они должны!
Вот это
был рассказ! Помехой ряса,
А то бы
от тебя никто не спасся.
Да из
тебя такой бы вышел кочет!
Ведь
ежели да он всерьез захочет
Пустить
в ход силу! Сколько надо кур
Ему в
супруги! Ах ты, бедокур!
Не
меньше, чем семнадцатию семь,
И, я не
я, управится со всеми.
Какие
плечи и какой затылок!
И ладен
как и спереди и с тыла.
И как у
ястреба зрачок канальский.
Индийской
краской или португальской
Не надо
красить перышки и хвост,
Хорош и
так ты, капеллан, хоть прост».
Хозяин
наш совсем развеселился
И к
доктору со смехом обратился.
Рассказ Врача
Здесь начинается
рассказ врача
Тит
Ливии повествует, что когда-то
Жил в
Риме рыцарь, знатный и богатый,
По имени
Виргинии, у друзей
Любовь
снискавший щедростью своей.
Был
дочерью единственною он
С женой
своей от неба награжден.
Красою
несравненной дева эта
Превосходила
все созданья света.
Природа
создала ее с таким
Искусством
бесподобным, неземным,
Как
будто чтоб сказать: «Глядите, люди!
Какой
творец мечтать о большем чуде
Дерзнул
бы? Может быть, Пигмалион?
Как ни
лепил бы, ни чеканил он,
Со мной
сравняться был бы тщетен труд.
Зевксис
и Апеллес не превзойдут
Меня в
искусстве украшать созданья.
Меня творец
великий мирозданья
Поставил
заместителем своим,
Чтоб
облик существам давать земным
И
всячески приукрашать их. Мною
Содержится
все то, чем под луною
Ущерб и
рост владеют вместе тут.
Я мзды
не жду за свой бессменный труд.
С моим
владыкою всегда согласна,
Всё
новым тварям жизнь даю всечасно,
В
различную их облекая плоть.
Красой
сей девушки почтен господь», -
Так,
думаю, могла б сказать природа.
Уж на
порог пятнадцатого года
Вступила
девушка, красой своей
Пленившая
природу с первых дней.
Багрянцем
роз и белизною лилий
Украшены
ее ланиты были;
Как ива,
гибок был прелестный стан,
А лес
кудрей златистых осиян
Лучами
полыхающего Феба,
Глядящего
с полуденного неба.
Но
внешности, отрады из отрад,
Был нрав
ее прекраснее стократ.
Все
качества соединились в ней,
Которые
мы ценим у людей.
Душой и
телом далека от зла,
Она
цветеньем девственным цвела,
Во всем
воздержанна, всегда смиренна
И
долготерпелива неизменно,
В
нарядах, в поведении скромна,
В
ответах же учтивости полна.
Она,
хотя умом не уступала
Самой
Палладе, говорила мало.
Пустопорожних
слов ее уста
На ветер
не кидали никогда;
Нет,
речь ее звучала благородно,
Проникнутая
прелестью природной.
Присущи
были ей девичий стыд
И
рвение, которое бежит
Губительного
для души безделья.
В рот не
брала она хмельного зелья,
Чтобы
Венерин жар не разжигать,
Чтоб
масла к пламени не подливать.
Блюсти
ей было любо строгий нрав;
Не раз
от легкомысленных забав
Она,
больной сказавшись, убегала;
Пирушки,
пляски, смех под звон бокала
Ее к
себе нисколько не влекли,
Она от
них держалася вдали.
Тот
прав, кто думает, что вредно детям
Забавам
праздным предаваться этим:
До
времени не надо созревать,
Ведь
девочка успеет взрослой стать
И смелое
усвоить поведенье.
Вам не в
обиду это поученье,
Наставницы
господских дочерей,
Приставленные
к ним на склоне дней!
Подумайте,
какое основанье
Давать
их было вам на воспитанье:
Иль то,
что чистоту вы соблюли,
Иль то,
что пред соблазнами земли
Не
устояли и теперь до гроба
От света
отреклись. Глядите ж в оба
За
нравами воспитанниц своих,
Стезею
чистоты ведите их.
Охотник-вор,
что от былых утех
Своих
отрекся, может лучше всех
Лес
охранить. Вы с вашею задачей
Отлично
справитесь, – вас ждет удача.
Не
поощряйте никогда порок,
Чтоб
дьявол вами овладеть не мог.
От
снисхожденья к поощренью – шаг.
Невинности
предатель – злейший враг
Людского
рода, – потому-то мы
Его
боимся больше, чем чумы.
Отцы и
матери, вам тоже надо -
Растите
ль вы единственное чадо
Иль
несколько – не отпускать их с глаз,
Пока
зависит их судьба от вас.
Остерегайтесь
гнусным поведеньем,
А паче
неуместным снисхожденьем
Детей
своих губить. Кто портит чадо,
Тому не
миновать, поверьте, ада.
Коль
нерадив пастух, какой в нем толк?
При нем
ягнят спокойно тащит волк.
Примерами
не утомляя вас,
Продолжу
я мой прерванный рассказ.
Не нужно
дочери Виргинья было
Наставниц, –
нет, она руководила
Собой
сама; ведь жизнь ее была -
Как все
слова ее, так и дела -
Примером,
по которому учиться
Могли бы
добродетелям девицы.
И потому
в стране гремела слава
О
красоте ее и жизни правой.
Все
осыпали девушку хвалой, -
Все, кроме
злобной зависти одной,
Которой
горести чужие милы,
А
радости, наоборот, постылы.
Свою
продолжил повесть доктор так:
Однажды
в храм направила свой шаг
Виргинья
дочь; ее сопровождала
Родная
мать, как девушке пристало.
А в ту
пору как раз одним судьей
Тот округ
управлялся городской;
И вот,
когда она входила в храм,
Судья,
случайно оказавшись там,
Ее
увидел и в единый миг
Запечатлел
в душе прекрасный лик.
Ее
красой невиданной пленен,
Тотчас
же про себя подумал он:
«Она
моею сделаться должна!»
И тут в
него вселился сатана
И научил
бессовестным советом,
Как
преуспеть коварством в деле этом.
Он
понимал, что золотом иль силой
Пути он
не проложит к деве милой.
Она
имела множество друзей,
И
чистота души давала ей
Способность
оказать сопротивленье
Любому
натиску и вожделенью.
Все это
взвесив, парня он призвал,
Которого
за негодяя знал,
И все
подробно рассказал ему,
Прибавив,
чтобы тайны никому,
Коль
жизнь ему мила, не выдал он.
Когда
был подлый сговор заключен,
Судья на
славу парня угостил
И
наперед прещедро одарил.
Подробно
обсудив с судьею план,
Как дать
ему, пустивши в ход обман,
Возможность
похоть утолить свою
(От вас
их замысла не утаю),
Отправился
домой проклятый Клавдий, -
Так
парня звали, – а судья, враг правде,
Что
звался Аппием (заметьте, я
Не
сказкой развлекаю вас, друзья,
А то,
что вправду было, повествую), -
Судья,
уже заранее ликуя,
Стал
предвкушать услады плотской час.
И вот
чрез день, другой, когда как раз
В своем
судилище он восседал
И тяжбы,
как обычно, разбирал,
Вошел
его сообщник, твердо шаг
Держа к
столу, и громко молвил так:
«Свое
пришел я право защищать
И на
Виргинья жалобу подать,
Который
мне нанес огромный вред.
А скажет
он, что это лишь навет, -
Я
привести свидетелей могу;
Они вам
подтвердят, что я не лгу».
«В
отсутствие ответчика нельзя
Решенье
вынести, – сказал судья. -
Пускай
предстанет он перед судом,
И мы по
правде тяжбу разберем».
Явился
тот, и жалобу истца
Суд
огласил с начала до конца,
А
содержанье было в ней такое:
«Я,
недостойный Клавдий, пред тобою,
Почтенный
Аппий, утверждаю тут,
Что
некий рыцарь, коего зовут
Виргиньем,
праву вопреки, поныне
Мою
служанку держит и рабыню,
В младых
летах украденную в ночь
И
уведенную насильно прочь.
Есть у
меня свидетель не один,
Прошу их
выслушать, о господин.
Он
скажет вам, что дочь она ему,
Но это
будет ложь, и потому
Рабыню
мне вернуть прошу покорно».
Вот
содержанье жалобы позорной.
В упор
взглянул Виргинии на истца
И
собрался навету подлеца
Достойный
дать и рыцарский ответ,
Всем
доказать, что тени правды нет
В его
словах, что в них сплошная ложь.
Судье,
однако, было невтерпеж,
И он
изрек: «Пора прикончить спор!
Такой я
объявляю приговор:
Истец
свою рабыню может взять;
Отныне у
себя ее держать
Не
вправе ты. Пусть явится сюда
И под
охраной состоит суда».
Услышав
этот гнусный приговор,
Велевший
дочь родную на позор
Отдать
судье, пошел домой Виргиний,
Душою
утопая в злой кручине.
Вернувшись,
в комнате своей он сел
И тотчас
дочь позвать к себе велел.
Когда
она вошла и села рядом,
Он на
нее взглянул потухшим взглядом.
Хоть
жалость сердце отчее и жгла,
В решении
был тверд он, как скала.
«Виргинья,
дочь моя, – сказал он ей,
Перед
тобой один из двух путей:
Смерть
иль позор. Зачем родился я,
Раз мне
дожить пришлось, о дочь моя,
До дня,
когда тебе, моя отрада,
От
острого меча погибнуть надо?
Превыше
света божьего любя,
Как
ласково лелеял я тебя,
О дочь,
последнее мое мученье,
Последнее
в сей жизни утешенье!
Жемчужина
небесной чистоты,
Сбой
горький рек прими смиренно ты,
Тебя
убьет не ненависть – любовь.
Моей
рукой твоя прольется кровь.
Ты
повстречалась Аппию на горе, -
Сказалось
это в подлом приговоре».
И все ей
рассказал он, – вам опять
Излишне
это было б повторять.
«Отец
родной, я так еще юна,
Я жить
хочу, – воскликнула она,
Ему
руками шею обвивая
(Привычка
у нее была такая),
И слезы
брызнули из чудных глаз. -
Ужель,
отец, пришел мой смертный час?»
«Увы, –
ответил он, – исхода нет».
«Тогда, –
промолвила она в ответ, -
Оплакать
жизнь мою, отец, мне дай!
Позволил
выплакаться Иевфай [161]
Пред
смертью дочери своей когда-то,
А в чем
была бедняжка виновата?
В том,
что отца, свершившего поход,
Хотела
первой встретить у ворот».
Сказавши
так, она без чувств упала,
А через
миг, в себя пришедши, встала
И
молвила: «Благодарю творца,
Что
девственней останусь до конца.
Позору
смерть предпочитаю я.
Отец,
готова к смерти дочь твоя».
И стала
тут она просить о том,
Чтоб он
ударил бережно мечом,
И снова
потеряла вдруг сознанье.
Виргинии,
полный жгучего страданья,
Отсек ей
голову и дар кровавый
Понес в
палату, где судья неправый
Еще
сидел и тяжбы разбирал.
Судья,
гласит преданье, приказал
Его
схватить и умертвить тотчас.
Но тут
народ ворвался в суд и спас
Виргиния;
ведь было всем известно,
Что
приговор был вынесен бесчестно.
Еще
когда истец явился в суд,
Подозревали
многие, что тут
Замешан
Аппий, чей блудливый нрав
Был всем
знаком. Теперь, злодея взяв,
Его в
темницу бросили, и там
С собою
скоро он покончил сам.
А
Клавдий, Аппия сообщник мерзкий,
Истец
неправедный, преступник дерзкий,
К
повешенью был тут же присужден.
По
просьбе рыцаря, однако, он
Был
только изгнан. Если б не Виргинии,
Ему
висеть пришлось бы на осине.
Всех
остальных, замешанных в злом деле,
На
виселицу без пощады вздели.
Вы
видите, не безнаказан грех,
Но час
небесной кары скрыт от всех.
Тебе
неведомо, когда и как
Зашевелится
совести червяк,
Хоть о
твоем не знает преступленье
Никто, –
лишь ты один и провиденье.
Ученому
и неучу равно
Расплаты
час предвидеть не дано.
Грех из
души гоните же скорей,
Покуда
он не укрепился в ней.
Здесь кончается рассказ
врача
|
