Рассказ Монаха
Здесь начинается
рассказ Монаха
Люцифер
Трагедии
начну я с Люцифера,
Хоть не
был он одним из смертных чад.
Средь
ангелов другого нет примера
Столь
жалкой гибели. За грех был снят
Он с
высоты своей и ввергнут в ад.
О
Люцифер, светлейший ангел! Ныне
Ты –
сатана; тебе пути назад
Заказаны
к господней благостыне.
Адам
А вот
Адам, что создан дланью божьей
Вблизи
Дамаска был, а не зачат
От мужа
женщиной на грязном ложе.
Без
древа одного весь райский сад
Ему
принадлежал, – он был богат,
Как из
людей никто во всей вселенной.
Но,
провинившись перед богом, в ад
Он
послан был сквозь муки жизни бренной.
Олоферн
Военачальника
тогдашний свет
Не знал
удачливей, смелей, грознее,
Чем
Олоферн. В теченье многих лет
Крушил
народы он, и все, бледнея,
Внимали
имя этого злодея,
Судьба
ему давала торжество,
Он был
обласкан, зацелован ею, -
И вдруг
слетела голова его.
Не
только достоянье и свободу
Он
отнимал у всех, палач и вор;
Он
каждому повелевал народу
Считать,
что бог – Навуходоносор.
Все
области на этот шли позор,
Забыв о
вере, ужасом томимы;
Лишь
Ветилуя, [127]
та дала отпор,
Приняв
совет жреца Элиакима.
Послушайте,
как кончил век злодей.
Напившись
допьяна, средь ночи темной
В
палатке он покоился своей.
Но,
несмотря на рост его огромный,
Рука
Юдифи, горожанки скромной,
С плеч
голову его отсекла прочь;
И с
головой в руках, тропой укромной,
Юдифь к
своим вернулась в ту же ночь.
Лидийским
царством правил Крез богатый;
Был
мощью даже Киру страшен он,
Но,
наконец, в полон врагами взятый,
Был на костер
спесивец возведен.
Вдруг
полил дождь, гася со всех сторон
Огонь
костра, и царь спасен был роком,
Но был
ему конец определен:
В петле
повиснуть на столбе высоком.
Когда он
спасся, тотчас же в поход
Он вновь
отправился в том убежденье,
Что
рядом с ним Фортуна в бой пойдет,
Которой
он спасен был от сожженья;
Считал
он невозможным пораженье, -
Недаром
ведь ему приснился сон,
Питавший
гордость в нем и самомненье.
Он всей
душой был к мести устремлен.
Ему
приснилось, что в листве древесной
Ему
Юпитер моет плечи, грудь
И
полотенце с высоты небесной
Бог Феб
спешит, склонившись, протянуть.
Крез,
сновиденья не поняв ничуть,
Спросил
у дочери своей ученой,
В чем
вещего его виденья суть,
И
услыхал ответ определенный:
«На
виселице ты свой кончишь век, -
В том
сомневаться было бы напрасно.
Юпитер
означает дождь и снег,
Феб с
полотенцем – солнца жар ужасный!…
Им
предстоит твой труп томить всечасно,
Чтоб то
он высыхал, то снова мок».
Так дочь
Фания рассказала ясно,
Какой
удел отцу готовит рок.
И был
повешен Крез, тиран спесивый,
Ему
престол роскошный не помог.
Где б
для трагедии была пожива,
Для
плача где б она нашла предлог,
Когда б
земные царства грозный рок
Не рушил
что ни день рукой могучей?
К
уверенным в своей звезде он строг,
От них
свой лик скрывает он за тучей.
Педро Жестокий [129]
Ты,
Педро, лучший цвет испанской славы,
Был
милостями рока так богат!
Те, что
теперь тебя жалеют, – правы.
Тебя из
края выгнал кровный брат,
Потом,
подвергнув злейшей из осад,
К себе в
палатку заманил обманом
И
заколол своей рукою, кат,
Чтоб
завладеть добром твоим и саном.
На сук
багровый пойманный орел, [130]
Чернеющий
на белоснежном поле, -
Вот кто
владыку к гибели привел.
«Гнездовье
зла» [131]
в его повинно доле.
Не Карла
Оливер, умом и волей
Примерный
муж, а Оливер другой,
Что с
подлым Ганелоном сходен боле,
Бретонский
Оливер всему виной.
Петро Кипрский [132]
О
славный Петро, Кипра властелин,
Под чьим
мечом Александрия пала!
Тем, что
сразил ты столько сарацин,
Ты
приобрел завистников немало.
За
доблесть ратную твои ж вассалы
Сон
утренний прервали твой навек.
Изменчив
рок, и может от кинжала
Счастливейший
погибнуть человек.
Варнава Висконти [133]
Милана
славный государь, Варнава
Висконти,
бог разгула без препон
И бич
страны! Кончиною кровавой
Твой бег
к вершине власти завершен.
Двойным
сородичем (тебе ведь он
Был и
племянником и зятем вместе)
В
узилище ты тайно умерщвлен, -
Как и
зачем, не знаю я, по чести.
Рассказ
о бедном графе Уголино
У
каждого исторгнет плач и стон, -
Так
жалостна была его кончина;
Он был
близ Пизы в башню заключен
С тремя
детьми, – год пятый завершен
Был лишь
недавно старшим из малюток.
Как
птица в клетке, в башне без окон
Они
томились. Их удел был жуток.
Епископ
Роджер злобной клеветой
Достиг
того, что, в башню заточенный,
Несчастный
граф там век окончить свой
Был
обречен толпою возмущенной.
И дни
его текли в тоске бездонной
Средь
мрачных стен, как я уже сказал…
Заплесневелый
хлеб с водой зловонной
В обед
злосчастный узник получал.
И вот
однажды, в час, когда обычно
Ему обед
тюремщик приносил,
У двери
звук раздался непривычный:
Тюремщик
наглухо ее забил.
Граф
понял все и в ужасе застыл.
«Голодной
смерти призрак перед нами, -
Подумал
он, – сколь жребий мой постыл!»
И
залился обильными слезами.
Тут
младший сын, трехлетний мальчуган,
Спросил
отца: «Что плачешь ты? Скорее
Обед бы
нам тюремщиком был дан!
От
голода, смотри, я коченею;
Дай мне
лепешку, и засну я с нею.
О, если
бы навек уснуть я мог,
Чтоб
голода не знать! Всего милее
Мне
хлеба, хоть бы черствого, кусок».
Так он
томился день-другой, стеная,
Потом на
грудь отцовскую прилег.
Сказал:
«Прощай, отец, я умираю!»
И дух
свой испустил чрез краткий срок.
Граф это
зрелище стерпеть не мог;
В
отчаянье себе кусая руки,
Он
закричал: «Тебя, проклятый рок,
Виню за
все мои страстные муки».
А дети,
думая, что он себе
Кусает
руки, голодом нудимый,
Воскликнули:
«Мы плоть свою тебе
Отдать
готовы, наш отец родимый, -
О, если
б накормить тебя могли мы!»
Их
слушая, он плакал без конца,
А через
день, в тоске невыразимой,
Они
скончались на руках отца.
Сам
Уголино тоже там скончался,
Навек
покинув этот бренный свет,
Где
некогда он славой красовался, -
Подробностей
в трагедии сей нет;
Всем
любознательным даю совет
К поэме
обратиться бесподобной,
В
которой Дант, Италии поэт,
Все это
рассказал весьма подробно. [135]
Здесь Рыцарь и Трактирщик
преры вают рассказ монаха
|