V. НЕ ТЫ, НЕ
ТЫ!
По
дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала
Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти.
Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что
Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на
лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху
человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот стало быть выходил уже от
Катерины Ивановны.
–
Ах, это только ты, – сказал сухо Иван Федорович. – Ну прощай. Ты к ней?
–
Да.
–
Не советую, она "в волнении", и ты еще пуще ее расстроишь.
–
Нет, нет! – прокричал вдруг голос сверху из отворившейся мигом двери. – Алексей
Федорович, вы от него?
–
Да, я был у него.
–
Мне что-нибудь прислал сказать? Войдите, Алеша, и вы, Иван Федорович,
непременно, непременно воротитесь. Слы-ши-те!
В
голосе Кати зазвучала такая повелительная нотка, что Иван Федорович, помедлив
одно мгновение, решился однако же подняться опять, вместе с Алешей.
–
Подслушивала! – раздражительно прошептал он про себя. но Алеша расслышал.
–
Позвольте мне остаться в пальто, – проговорил Иван Федорович, вступая в залу. –
Я и не сяду. Я более одной минуты не останусь.
–
Садитесь, Алексей Федорович, – проговорила Катерина Ивановна, сама оставаясь
стоя. Она изменилась мало за это время, но темные глаза ее сверкали зловещим
огнем. Алеша помнил потом, что она показалась ему чрезвычайно хороша собой в ту
минуту.
–
Чтo ж он велел передать?
–
Только одно, – сказал Алеша, прямо смотря ей в лицо: – чтобы вы щадили себя и
не показывали ничего на суде о том (он несколько замялся)... чтo было между
вами... во время самого первого вашего знакомства... в том городе...
–
А, это про земной поклон за те деньги! – подхватила она, горько рассмеявшись. –
Чтo ж, он за себя или за меня боится – а? Он сказал, чтоб я щадила – кого же?
Его иль себя? Говорите, Алексей Федорович.
Алеша
всматривался пристально, стараясь понять ее.
–
И себя, и его, – проговорил он тихо.
–
То-то, – как-то злобно отчеканила она и вдруг покраснела.
–
Вы не знаете еще меня, Алексей Федорович, – грозно сказала она, – да и я еще не
знаю себя. Может быть вы захотите меня растоптать ногами после завтрашнего
допроса.
–
Вы покажете честно, – сказал Алеша, – только этого и надо.
–
Женщина часто бесчестна, – проскрежетала она. – Я еще час тому думала, что мне
страшно дотронуться до этого изверга... как до гада... и вот нет, он всё еще
для меня человек! Да убил ли он? Он ли убил? – воскликнула она вдруг
истерически, быстро обращаясь к Ивану Федоровичу. Алеша мигом понял, что этот
самый вопрос она уже задавала Ивану Федоровичу, может всего за минуту пред его
приходом, и не в первый раз, а в сотый, и что кончили они ссорой.
–
Я была у Смердякова... Это ты, ты убедил меня, что он отцеубийца. Я только тебе
и поверила! – продолжала она, всё обращаясь к Ивану Федоровичу. Тот, как бы с
натуги, усмехнулся. Алеша вздрогнул, услышав это ты. Он и подозревать не мог
таких отношений.
–
Ну, однако довольно, – отрезал Иван. – Я пойду. Приду завтра. – И тотчас же
повернувшись, вышел из комнаты и прошел прямо на лестницу. Катерина Ивановна
вдруг с каким-то повелительным жестом схватила Алешу за обе руки.
–
Ступайте за ним! Догоните его! Не оставляйте его одного ни минуты, – быстро
зашептала она. – Он помешанный. Вы не знаете, что он помешался? У него горячка,
нервная горячка! Мне доктор говорил, идите, бегите за ним...
Алеша
вскочил и бросился за Иваном Федоровичем. Тот не успел отойти и пятидесяти
шагов.
–
Чего тебе? – вдруг обернулся он к Алеше, видя, что тот его догоняет: – велела
тебе бежать за мной, потому что я сумасшедший. Знаю наизусть, – раздражительно
прибавил он.
–
Она, разумеется, ошибается, но она права, что ты болен, – сказал Алеша. – Я
сейчас смотрел у ней на твое лицо: у тебя очень больное лицо, очень, Иван!
Иван
шел не останавливаясь. Алеша за ним.
–
А ты знаешь, Алексей Федорович, как сходят с ума? – спросил Иван совсем вдруг
тихим, совсем уже не раздражительным голосом, в котором внезапно послышалось
самое простодушное любопытство.
–
Нет, не знаю; полагаю, что много разных видов сумасшествия.
–
А над самим собой можно наблюдать, что сходишь с ума?
–
Я думаю, нельзя ясно следить за собой в таком случае, – с удивлением отвечал
Алеша. Иван на полминутки примолк.
–
Если ты хочешь со мной о чем говорить, то перемени пожалуста тему, – сказал он
вдруг.
–
А вот, чтобы не забыть, к тебе письмо, – робко проговорил Алеша и, вынув из
кармана, протянул к нему письмо Лизы. Они как раз подошли к фонарю. Иван тотчас
же узнал руку.
–
А, это от того бесенка! – рассмеялся он злобно и, не распечатав конверта, вдруг
разорвал его на несколько кусков и бросил на ветер. Клочья разлетелись.
–
Шестнадцати лет еще нет, кажется, и уж предлагается! – презрительно проговорил
он, опять зашагав по улице.
–
Как предлагается? – воскликнул Алеша.
–
Известно, как развратные женщины предлагаются.
–
Чтo ты, Иван, чтo ты? – горестно и горячо заступился Алеша. – Это ребенок, ты
обижаешь ребенка! Она больна, она сама очень больна, она тоже может быть с ума
сходит... Я не мог тебе не передать ее письма... Я, напротив, от тебя хотел чтo
услышать... чтобы спасти ее.
–
Нечего тебе от меня слышать. Коль она ребенок, то я ей не нянька. Молчи,
Алексей. Не продолжай. Я об этом даже не думаю.
Помолчали
опять с минуту.
–
Она теперь всю ночь молить Божию Матерь будет, чтоб указала ей, как завтра на
суде поступить, – резко и злобно заговорил он вдруг опять.
–
Ты... ты об Катерине Ивановне?
–
Да. Спасительницей или губительницей Митеньки ей явиться? О том молить будет,
чтоб озарило ее душу. Сама еще, видите ли, не знает, приготовиться не успела.
Тоже меня за няньку принимает, хочет, чтоб я ее убаюкал!
–
Катерина Ивановна любит тебя, брат, – с грустным чувством проговорил Алеша.
–
Может быть. Только я до нее не охотник.
–
Она страдает. Зачем же ты ей говоришь... иногда... такие слова, что она
надеется? – с робким упреком продолжал Алеша: – ведь я знаю, что ты ей подавал
надежду, прости, что я так говорю, – прибавил он.
–
Не могу я тут поступить как надо, разорвать и ей прямо сказать! –
раздражительно произнес Иван. – Надо подождать, пока скажут приговор убийце.
Если я разорву с ней теперь, она из мщения ко мне завтра же погубит этого
негодяя на суде, потому что его ненавидит и знает, что ненавидит. Тут всё ложь,
ложь на лжи! Теперь же, пока я с ней не разорвал, она всё еще надеется и не
станет губить этого изверга, зная, как я хочу вытащить его из беды. И когда
только придет этот проклятый приговор!
Слова
"убийца" и "изверг" больно отозвались в сердце Алеши.
–
Да чем таким она может погубить брата? – спросил он, вдумываясь в слова Ивана. –
Что она может показать такого, что прямо могло бы сгубить Митю?
–
Ты этого еще не знаешь. У нее в руках один документ есть, собственноручный,
Митенькин, математически доказывающий, что он убил Федора Павловича.
–
Этого быть не может! – воскликнул Алеша.
–
Как не может? Я сам читал.
–
Такого документа быть не может! – с жаром повторил Алеша, – не может быть,
потому что убийца не он. Не он убил отца, не он!
Иван
Федорович вдруг остановился.
–
Кто же убийца по-вашему, – как-то холодно повидимому спросил он, и какая-то
даже высокомерная нотка прозвучала в тоне вопроса.
–
Ты сам знаешь кто, – тихо и проникновенно проговорил Алеша.
–
Кто? Эта басня-то об этом помешанном идиоте эпилептике? Об Смердякове?
Алеша
вдруг почувствовал, что весь дрожит.
–
Ты сам знаешь кто, – бессильно вырвалось у него. Он задыхался.
–
Да кто, кто? – уже почти свирепо вскричал Иван. Вся сдержанность вдруг исчезла.
–
Я одно только знаю, – всё так же почти шепотом проговорил Алеша: – Убил отца не
ты.
–
"Не ты!" Что такое не ты? – остолбенел Иван.
–
Не ты убил отца, не ты! – твердо повторил Алеша. С полминуты длилось молчание.
–
Да я и сам знаю, что не я, ты бредишь? – бледно и искривленно усмехнувшись,
проговорил Иван. Он как бы впился глазами в Алешу. Оба опять стояли у фонаря.
–
Нет, Иван, ты сам себе несколько раз говорил, что убийца ты.
–
Когда я говорил?.. Я в Москве был... Когда я говорил? – совсем потерянно
пролепетал Иван.
–
Ты говорил это себе много раз, когда оставался один в эти страшные два месяца, –
попрежнему тихо и раздельно продолжал Алеша. Но говорил он уже как бы вне себя.
как бы не своею волей, повинуясь какому-то непреодолимому велению. – Ты обвинял
себя и признавался себе, что убийца никто как ты. Но убил не ты, ты ошибаешься,
не ты убийца, слышишь меня, не ты! Меня Бог послал тебе это сказать.
–
Оба замолчали. Целую длинную минуту протянулось это молчание. Оба стояли и всё
смотрели друг другу в глаза. Оба были бледны. Вдруг Иван весь затрясся и крепко
схватил Алешу за плечо.
–
Ты был у меня! – скрежещущим шепотом проговорил он. – Ты был у меня ночью,
когда он приходил... Признавайся... ты его видел, видел?
–
Про кого ты говоришь... про Митю? – в недоумении спросил Алеша.
–
Не про него, к чорту изверга! – исступленно завопил Иван. – Разве ты знаешь,
что он ко мне ходит? Как ты узнал, говори!
–
Кто он? Я не знаю, про кого ты говоришь, – пролепетал Алеша уже в испуге.
–
Нет, ты знаешь... иначе как же бы ты... не может быть, чтобы ты не знал...
Но
вдруг он как бы сдержал себя. Он стоял и как бы что-то обдумывал. Странная
усмешка кривила его губы.
–
Брат, – дрожащим голосом начал опять Алеша, – я сказал тебе это потому, что ты
моему слову поверишь, я знаю это. Я тебе на всю жизнь это слово сказал: не ты!
Слышишь, на всю жизнь. И это Бог положил мне на душу тебе это сказать, хотя бы
ты с сего часа навсегда возненавидел меня...
Но
Иван Федорович повидимому совсем уже успел овладеть собой.
–
Алексей Федорович, – проговорил он с холодною усмешкой, – я пророков и
эпилептиков не терплю; посланников Божиих особенно, вы это слишком знаете. С
сей минуты я с вами разрываю и, кажется, навсегда. Прошу сей же час. на этом же
перекрестке, меня оставить. Да вам и в квартиру по этому проулку дорога.
Особенно поберегитесь заходить ко мне сегодня! Слышите?
Он
повернулся и, твердо шагая, пошел прямо не оборачиваясь.
–
Брат, – крикнул ему вслед Алеша, – если что-нибудь сегодня с тобой случится,
подумай прежде всего обо мне!..
Но
Иван не ответил. Алеша стоял на перекрестке у фонаря, пока Иван не скрылся
совсем во мраке. Тогда он повернул и медленно направился к себе по переулку. И
он, и Иван Федорович квартировали особо, на разных квартирах: ни один из них не
захотел жить в опустевшем доме Федора Павловича. Алеша нанимал меблированную
комнату в семействе одних мещан; Иван же Федорович жил довольно от него далеко
и занимал просторное и довольно комфортное помещение во флигеле одного хорошего
дома, принадлежавшего одной небедной вдове-чиновнице. Но прислуживала ему в
целом флигеле всего только одна древняя, совсем глухая старушонка, вся в
ревматизмах, ложившаяся в шесть часов вечера и встававшая в шесть часов утра.
Иван Федорович стал до странности в эти два месяца нетребователен и очень любил
оставаться совсем один. Даже комнату, которую занимал, он сам убирал, а в
остальные комнаты своего помещения даже и заходил редко. Дойдя до ворот своего
дома и, уже взявшись за ручку звонка, он остановился. Он почувствовал, что весь
еще дрожит злобною дрожью. Вдруг он бросил звонок, плюнул, повернул назад и
быстро пошел опять совсем на другой, противоположный конец города, версты за
две от своей квартиры, в один крошечный, скосившийся бревенчатый домик, в
котором квартировала Марья Кондратьевна, бывшая соседка Федора Павловича,
приходившая к Федору Павловичу на кухню за супом, и которой Смердяков пел тогда
свои песни и играл на гитаре. Прежний домик свой она продала и теперь проживала
с матерью почти в избе, а больной, почти умирающий Смердяков, с самой смерти
Федора Павловича поселился у них. Вот к нему-то и направился теперь Иван
Федорович, влекомый одним внезапным и непобедимым соображением.
|