Увеличить |
IV. У
ХОХЛАКОВЫХ.
Скоро
подошел он к дому г-жи Хохлаковой, к дому каменному, собственному,
двухэтажному, красивому, из лучших домов в нашем городке. Хотя г-жа Хохлакова
проживала большею частию в другой губернии, где имела поместье, или в Москве,
где имела собственный дом, но и в нашем городке у нее был свой дом, доставшийся
от отцов и дедов. Да и поместье ее, которое имела она в нашем уезде, было самое
большое изо всех трех ее поместий, а между тем приезжала она доселе в нашу
губернию весьма редко. Она выбежала к Алеше еще в прихожую.
–
Получили, получили письмо о новом чуде? – быстро, нервно заговорила она.
–
Да, получил.
–
Распространили, показали всем? Он матери сына возвратил!
–
Он сегодня умрет, – сказал Алеша.
–
Слышала, знаю, о как я желаю с вами говорить! С вами или с кем-нибудь обо всем
этом. Нет, с вами, с вами! И как жаль, что мне никак нельзя его видеть! Весь
город возбужден, все в ожидании. Но теперь... знаете ли, что у нас теперь сидит
Катерина Ивановна?
–
Ах, это счастливо! – воскликнул Алеша. – Вот я с ней и увижусь у вас, она вчера
велела мне непременно придти к ней сегодня.
–
Я всё знаю, всё знаю. Я слышала всё до подробности а том, что было у ней
вчера... и обо всех этих ужасах с этою... тварью. C'est tragique, и я бы на ее
месте, – я не знаю, что б я сделала на ее месте! Но и брат-то ваш, Дмитрий-то
Федорович ваш, каков – о Боже! Алексей Федорович, я сбиваюсь, представьте: там
теперь сидит ваш брат, то-есть не тот, не ужасный вчерашний, а другой, Иван
Федорович, сидит и с ней говорит: разговор у них торжественный... И если бы вы
только поверили, что между ними теперь, происходит, – то это ужасно, это, я вам
скажу, надрыв, это ужасная сказка, которой поверить ни за что нельзя: оба губят
себя неизвестно для чего, сами знают про это и сами наслаждаются этим. Я вас
ждала! Я вас жаждала! Я, главное, этого вынести не могу. Я сейчас вам всё
расскажу, но теперь другое и уже самое главное, – ах, ведь я даже и забыла, что
это самое главное: скажите, почему с Lise истерика? только что она услыхала,
что вы подходите, и с ней тотчас же началась истерика!
–
Maman, это с вами теперь истерика, а не со мной, – прощебетал вдруг в щелочку
голосок Lise из боковой комнаты, Щелочка была самая маленькая, а голосок
надрывчатый, точь в-точь такой, когда ужасно хочется засмеяться, но изо всех
сил перемогаешь смех. Алеша тотчас же заметил эту щелочку, и наверно Lise со
своих кресел на него из нее выглядывала, но этого уж он разглядеть не мог.
–
Не мудрено, Lise, не мудрено... от твоих же капризов и со мной истерика будет,
а впрочем она так больна, Алексей Федорович, она всю ночь была так больна, в жару,
стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе. Он говорит, что ничего не может
понять и что надо обождать. Этот Герценштубе всегда придет и говорит, что
ничего не может понять. Как только вы подошли к дому, она вскрикнула и с ней
случился припадок, и приказала себя сюда в свою прежнюю комнату перевезть...
–
Мама, я совсем не знала, что он подходит, я вовсе не от него в эту комнату
захотела переехать.
–
Это уж неправда, Lise, тебе Юлия прибежала сказать, что Алексей Федорович идет,
она у тебя на сторожах стояла.
–
Милый голубчик мама, это ужасно неостроумно с вашей стороны. А если хотите
поправиться и сказать сейчас что-нибудь очень умное, то скажите, милая мама,
милостивому государю вошедшему Алексею Федоровичу, что он уже тем одним
доказал, что не обладает остроумием, что решился придти к нам сегодня после
вчерашнего и несмотря на то, что над ним все смеются.
–
Lise, ты слишком много себе позволяешь, и уверяю тебя, что я наконец прибегну к
мерам строгости. Кто ж над ним смеется, я так рада, что он пришел, он мне
нужен, совсем необходим. Ох, Алексей Федорович, я чрезвычайно несчастна!
–
Да что ж такое с вами, мама-голубчик?
–
Ах, эти твои капризы, Lise, непостоянство, твоя болезнь, эта ужасная ночь в
жару, этот ужасный и вечный Герценштубе, главное вечный, вечный и вечный! И
наконец всё, всё... И наконец даже это чудо! О, как поразило, как потрясло меня
это чудо, милый Алексей Федорович! И там эта трагедия теперь в гостиной,
которую я не могу перенести, не могу, я вам заранее объявляю, что не могу.
Комедия может быть, а не трагедия. Скажите, старец Зосима еще проживет до
завтра, проживет? О Боже мой! что со мной делается, я поминутно закрываю глаза
и вижу, что всё вздор, всё вздор.
–
Я бы очень вас попросил, – перебил вдруг Алеша, – дать мне какую-нибудь чистую
тряпочку, чтобы завязать палец. Я очень поранил его, и он у меня мучительно
теперь болит.
Алеша
развернул свой укушенный палец. Платок был густо замаран кровью. Г-жа Хохлакова
вскрикнула и зажмурила глаза.
–
Боже, какая рана, это ужасно! Но Lise как только увидела в щелку палец Алеши,
тотчас со всего размаха отворила дверь.
–
Войдите, войдите ко мне сюда, – настойчиво и повелительно закричала она, –
теперь уж без глупостей! О Господи, что ж вы стояли и молчали такое время? Он
мог истечь кровью, мама! Где это вы, как это вы? Прежде всего воды, воды! Надо
рану промыть, просто опустить в холодную воду, чтобы боль перестала, и держать,
всё держать... Скорей, скорей воды, мама, в полоскательную чашку. Да скорее же,
– нервно закончила она. Она была в совершенном испуге; рана Алеши страшно
поразила ее.
–
Не послать ли за Герценштубе? – воскликнула было г-жа Хохлакова.
–
Мама, вы меня убьете. Ваш Герценштубе приедет и скажет, что не может понять!
Воды, воды! Мама, ради Бога сходите сами, поторопите Юлию, которая где-то там
завязла и никогда не может скоро придти! Да скорее же, мама, иначе я умру...
–
Да это ж пустяки! – воскликнул Алеша, испугавшись их испуга.
Юлия
прибежала с водой. Алеша опустил в воду палец.
–
Мама, ради Бога, принесите корпию; корпию и этой едкой мутной воды для порезов,
ну как ее зовут! У нас есть, есть, есть... Мама, вы сами знаете, где стклянка,
в спальне вашей в шкапике направо, там большая стклянка и корпия...
–
Сейчас принесу всё, Lise, только не кричи и не беспокойся. Видишь, как твердо
Алексей Федорович переносит свое несчастие. И где это вы так ужасно могли
поранить себя, Алексей Федорович?
Г-жа
Хохлакова поспешно вышла. Lise того только и ждала.
–
Прежде всего отвечайте на вопрос, – быстро заговорила она Алеше: – где это вы
так себя изволили поранить? А потом уж я с вами буду говорить совсем о другом.
Ну!
Алеша,
инстинктом чувствуя, что для нее время до возвращения мамаши дорого, –
поспешно, много выпустив и сократив, но однако точно и ясно, передал ей о
загадочной встрече своей со школьниками. Выслушав его, Lise всплеснула руками:
–
Ну можно ли, можно ли вам, да еще в этом платье связываться с мальчишками! –
гневно вскричала она, как будто даже имея какое-то право над ним, – да вы сами
после того мальчик, самый маленький мальчик, какой только может быть! Однако вы
непременно разузнайте мне как-нибудь про этого скверного мальчишку и мне всё
расскажите, потому что тут какой-то секрет. Теперь второе, но прежде вопрос:
можете ли вы. Алексей Федорович, несмотря на страдание от боли, говорить о
совершенных пустяках, но говорить рассудительно?
–
Совершенно могу, да и боли я такой уже теперь не чувствую.
–
Это оттого, что ваш палец в воде. Ее нужно сейчас же переменить, потому что она
мигом нагреется. Юлия, мигом принеси кусок льду из погреба и новую
полоскательную чашку с водой. Ну, теперь она ушла, я о деле: мигом, милый
Алексей Федорович, извольте отдать мне мое письмо, которое я вам прислала
вчера, – мигом, потому что сейчас может придти маменька, а я не хочу...
–
Со мной нет письма.
–
Неправда, оно с вами. Я так и знала, что вы так ответите. Оно у вас в этом
кармане. Я так раскаивалась в этой глупой шутке всю ночь. Воротите же письмо
сейчас, отдайте!
–
Оно там осталось.
–
Но вы не можете же меня считать за девочку, за маленькую-маленькую девочку,
после моего письма с такою глупою шуткой! Я прошу у вас прощения за глупую
шутку, но письмо вы непременно мне принесите, если уж его нет у вас в самом
деле, – сегодня же принесите, непременно, непременно!
–
Сегодня никак нельзя, потому что я уйду в монастырь и не приду к вам дня два,
три, четыре может быть, потому что старец Зосима...
–
Четыре дня, экой вздор! Послушайте, вы очень надо мной смеялись?
–
Я ни капли не смеялся.
–
Почему же?
–
Потому что я совершенно всему поверил.
–
Вы меня оскорбляете!
–
Нисколько. Я как прочел, то тотчас и подумал, что этак всё и будет, потому что
я, как только умрет старец Зосима, сейчас должен буду выйти из монастыря. Затем
я буду продолжать курс и сдам экзамен, а как придет законный срок, мы и
женимся. Я вас буду любить. Хоть мне и некогда было еще думать, но я подумал,
что лучше вас жены не найду, а мне старец велит жениться...
–
Да ведь я урод, меня на креслах возят! – засмеялась Лиза с зардевшимся на щеках
румянцем.
–
Я вас сам буду в кресле возить, но я уверен, что вы к тому сроку выздоровеете.
–
Но вы сумасшедший, – нервно проговорила Лиза, – из такой шутки и вдруг вывели
такой вздор!.. Ах, вот и мамаша, может быть, очень кстати. Мама, как вы всегда
запоздаете, можно ли так долго! Вот уж Юлия и лед несет!
–
Ax, Lise, не кричи, главное, – ты не кричи. У меня от этого крику... Что ж
делать, коли ты сама корпию в другое место засунула... Я искала, искала... Я
подозреваю, что ты это нарочно сделала.
–
Да ведь не могла же я знать, что он придет с укушенным пальцем, а то может быть
вправду нарочно бы сделала. Ангел мама, вы начинаете говорить чрезвычайно
остроумные вещи.
–
Пусть остроумные, но какие чувства, Lise, насчет пальца Алексея Федоровича и
всего этого! Ох, милый Алексей Федорович, меня убивают не частности, не
Герценштубе какой-нибудь, а всё вместе, всё в целом, вот чего я не могу
вынести.
–
Довольно, мама, довольно о Герценштубе, – весело смеялась Лиза, – давайте же
скорей корпию, мама, и воду. Это просто свинцовая примочка, Алексей Федорович,
я теперь вспомнила имя, но это прекрасная примочка. Мама, вообразите себе, он с
мальчишками дорогой подрался на улице, и это мальчишка ему укусил, ну не
маленький ли, не маленький ли он сам человек, и можно ли ему, мама, после этого
жениться, потому что он, вообразите себе, он хочет жениться, мама. Представьте
себе, что он женат, ну не смех ли, не ужасно ли это?
И
Lise всё смеялась своим нервным мелким смешком, лукаво смотря на Алешу.
–
Ну, как же жениться, Lise, и с какой стати это, и совсем это тебе некстати...
тогда как этот мальчик может быть бешеный.
–
Ах, мама! Разве бывают бешеные мальчики?
–
Почему ж не бывают, Lise, точно я глупость сказала. Вашего мальчика укусила
бешеная собака, и он стал бешеный мальчик и вот кого-нибудь и укусит около себя
в свою очередь. Как она вам хорошо перевязала, Алексей Федорович, я бы никогда
так не сумела. Чувствуете вы теперь боль?
–
Теперь очень небольшую.
–
А не боитесь ли вы воды? – спросила Lise.
–
Ну, довольно, Lise, я может быть в самом деле очень поспешно сказала про
бешеного мальчика, а ты уж сейчас и вывела. Катерина Ивановна только что
узнала, что вы пришли, Алексей Федорович, так и бросилась ко мне, она вас
жаждет, жаждет.
–
Ах, мама! Подите одна туда, а он не может пойти сейчас, он слишком страдает.
–
Совсем не страдаю, я очень могу пойти... – сказал Алеша.
–
Как! Вы уходите? Так-то вы? Так-то вы?
–
Что ж? Ведь я когда кончу там, то опять приду, и мы опять можем говорить
сколько вам будет угодно. А мне очень хотелось бы видеть поскорее Катерину
Ивановну, потому что я во всяком случае очень хочу, как можно скорей воротиться
сегодня в монастырь.
–
Мама, возьмите его и скорее уведите. Алексей Федорович, не трудитесь заходить
ко мне после Катерины Ивановны, а ступайте прямо в ваш монастырь, туда вам и
дорога! А я спать хочу, я всю ночь не спала.
–
Ах, Lise, это только шутки с твоей стороны, но что если бы ты в самом деле
заснула! – воскликнула г-жа
Хохлакова.
–
Я не знаю, чем я... Я останусь еще минуты три, если хотите, даже пять, –
пробормотал Алеша.
–
Даже пять! Да уведите же его скорее, мама, это монстр!
–
Lise, ты с ума сошла. Уйдемте, Алексей Федорович, она слишком капризна сегодня,
я ее раздражать боюсь. О, горе с нервною женщиной, Алексей Федорович! А ведь в
самом деле она может быть при вас спать захотела. Как это вы так скоро нагнали
на нее сон, и как это счастливо!
–
Ах мама, как вы мило стали говорить, целую вас, мамочка, за это.
–
И я тебя тоже, Lise. Послушайте, Алексей Федорович, – таинственно и важно
быстрым шепотом заговорила г-жа Хохлакова. уходя с Алешей, – я вам ничего не
хочу внушать, ни подымать этой завесы, но вы войдите и сами увидите всё, что
там происходит, это ужас, это самая фантастическая комедия: она любит вашего
брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех сил, что любит вашего брата
Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе с вами и, если не прогонят меня,
дождусь конца.
|