 Увеличить |
VIII
Я думаю, ни один человек не забудет минуты, когда он в
первый раз очутился лицом к лицу с идеальной женской красотой. Он мог часто
встречать привлекательность на многих лицах; блестящие глаза могли сиять ему,
как звездный свет; удивительный цвет лица мог время от времени очаровать его,
равно как и соблазнительная линия грациозной фигуры — все это не больше, как
украдкой брошенный взгляд на бесконечное. Но когда эти неопределенные и
мимолетные впечатления вдруг соединятся в одном фокусе, когда все его грезы о
формах и красках принимают действительность в одном существе, которое смотрит
на него, как небесная дева, гордая и чистая, то скорей будет к его чести, чем к
стыду, если его чувства перепутаются при виде восхитительного видения, и он,
несмотря на свою мужественность и грубую силу, сделается простым рабом страсти.
Таким образом я был подавлен и побежден, когда фиалковые
глаза Сибиллы Эльтон медленно поднялись из тени темных густых ресниц и
остановились на мне с тем неопределенным выражением соединения интереса и
равнодушия, которое, как полагается, указывает на высшую благовоспитанность, на
которое, чаще всего, стесняет и отталкивает откровенную и чувствительную душу.
Взгляд леди Сибиллы отталкивал, но, однако, мое очарование
нисколько не уменьшилось.
Риманец и я вошли в ложу графа Эльтона между первым и вторым
актом пьесы, и сам граф, невзрачный, плешивый, краснолицый старик с седыми
бакенбардами, встал, чтобы встретить нас, и, схватив руку князя, потряс ее с
особенным чувством. (Я узнал потом, что Лючио одолжил ему тысячу фунтов стерлингов
на легких условиях — факт, отчасти объясняющий дружеский пыл его приветствия.)
Его дочь не двинулась, но минуту или две спустя, когда он обратился к ней,
сказав несколько резко: «Сибилла! Князь Риманец и его друг м-р Джеффри
Темпест», — она повернула голову и удостоила нас холодным взглядом,
который я старался описать, и едва заметно поклонилась. Ее поразительная
красота сделала меня немым, и я ничего не мог сказать и стоял смущенный,
очарованный и молчаливый. Старый граф сделал кое-какие замечания относительно
пьесы, но я едва слышал их, хотя ответил неопределенно и наудачу. Оркестр играл
ужасно, как это часто случается в театрах, и его бессовестный грохот звучал в
моих ушах, как шум моря.
Я, в сущности, ничего ясно не сознавал, кроме удивительной красоты
девушки, одетой в белое платье, с несколькими бриллиантами, сверкавшими на ней,
как капли росы на лепестках розы. Лючио разговаривал с ней, и я прислушивался.
— Наконец, леди Сибилла, — говорил он почтительно
наклоняясь к ней, — наконец я имею счастье познакомиться с вами. Я часто
видел вас, как видят звезду — издалека.
Она улыбнулась такой легкой и холодной улыбкой, которая едва
приподняла уголки ее прелестного рта.
— Не думаю, чтоб я когда-нибудь видела вас, —
заметила она, — а между тем я нахожу в вашем лице что-то странно знакомое.
Мой отец постоянно говорит о вас, и мне излишне добавлять, что его друзья
всегда будут моими.
Он поклонился.
— Поговорить с леди Сибиллой считается достаточным,
чтобы осчастливить человека. Быть ее другом значит найти потерянный рай.
Она покраснела, потом вдруг побледнела и, вздрогнув,
притянула к себе свое Sortie-de-bal [Накидка, надеваемая на вечернее платье
(фр.) ]. Риманец заботливо окутал ее роскошные плечи благоухающими
шелковыми складками мантильи. Как я позавидовал ему! Затем он повернулся ко мне
и поставил стул как раз позади нее.
— Садитесь здесь, Джеффри! — сказал он. — Я
хочу минутку поговорить о делах с лордом Эльтоном.
Мало-помалу мое самообладание ко мне вернулось, и я поспешил
воспользоваться случаем, который он так великодушно мне предоставил, чтобы
войти в милость молодой красавицы, и мое сердце забилось от радости, потому что
она ободряюще мне улыбалась, когда я подошел.
— Вы большой друг князя Риманца? — спросила она
ласково, когда я сел.
— Да, мы большие друзья; он чудесный товарищ.
— Могу себе представить!
И она бросила взгляд в его сторону. Он сидел рядом с ее
отцом и о чем-то горячо говорил тихим голосом.
— Как он необыкновенно красив!
Я не отвечал. Безусловно, нельзя было отрицать особенной
обаятельности в Лючио, но в тот момент меня скорее рассердила адресованная ему
похвала. Ее замечание показалось мне бестактным, как если бы мужчина, сидя с
хорошенькой женщиной, стал при ней громко восхищаться другою. Я не считал себя
красавцем, но я знал, что выгляжу много лучше, чем большинство. Поэтому,
почувствовав обиду, я молчал, и в это время занавес поднялся. Разыгрывалась
весьма сомнительная сцена, в которой восхвалялась «женщина с прошлым». Мной
овладело отвращение, и я посмотрел на своих компаньонов, в надежде заметить в
них то же впечатление. На светлом лице леди Сибиллы не видно было знаков
порицания; ее отец наклонился вперед, по-видимому с жадностью ловя каждую
подробность. Риманец сохранял свое загадочное выражение, по которому трудно
было определить, что он чувствовал. «Женщина с прошлым» продолжала выказывать
свой истерично-притворный героизм, а сладкоречивый дурак-герой заявлял ей, что
она — «обиженный чистый ангел», — и занавес упал среди громких
аплодисментов. Кто-то один шикнул с галереи.
— Ангел прогрессирует, — сказал Риманец
полунасмешливым тоном. — Прежде эта пьеса была бы освистана и изгнана со
сцены, как нечто развращающее общество. Но теперь только протестует один голос
из «низшего» класса.
— Вы демократ, князь? — спросила леди Сибилла, лениво
обмахиваясь веером.
— Я? Нет! Я всегда отстаиваю гордость и первенство
богатства. Я разумею не денежное, но умственное. И таким образом я предвижу
новую аристократию. Когда высшее развращается, оно падает и делается низшим;
когда низшее образовывает себя и стремится к честолюбию, оно делается высшим.
Это закон природы.
— Но, Боже мой, — воскликнул лорд Эльтон, —
ведь вы не назовете пьесу безнравственной? Это — реалистичное изучение
современной общественной жизни: это — то, что есть. Эти женщины, знаете ли, эти
бедняжки с прошлым — очень интересны!
— Очень! — промолвила тихо его дочь. —
По-видимому, для женщины не с таким «прошлым» нет будущего! Добродетель и
скромность отжили свой век.
Я нагнулся к ней и почти прошептал:
— Леди Сибилла, я очень рад, что эта негодная пьеса
оскорбляет вас.
Она с удивлением повернула ко мне свои бездонные глаза.
— О, нет, — объявила она, — я видела подобных
пьес так много. И я прочла так много романов на эту тему! Уверяю вас, что я
вполне убеждена, что так называемая «дурная» женщина — единственный популярный
тип среди нас, она берет от жизни всевозможные удовольствия; она часто делает
прекрасную партию и вообще не теряет времени. Все равно, как положение наших
преступников в тюрьме: они гораздо лучше едят, чем честные труженики. Я думаю,
что для женщины большая ошибка — быть уважаемой: ее сочтут только скучной.
— А, теперь вы шутите! — И я снисходительно
улыбнулся. — В глубине души вы думаете совсем другое.
Она ничего не ответила, и занавес опять поднялся, открывая
непристойную «даму» на борту роскошной яхты.
Во время неестественного и напыщенного диалога я отодвинулся
немного назад в глубь ложи, и все то самоуважение и уверенность, которых я
неожиданно лишился при одном взгляде на красоту леди Сибиллы, вернулись ко мне,
и великолепное хладнокровие взяло верх над лихорадочным возбуждением. Я
вспомнил слова Лючио: «Леди Сибилла назначена в продажу», — и я с
ликованием подумал о моих миллионах. Я взглянул на старого графа, который
дергал свои седые бакенбарды, внимательно слушая, должно быть, денежные
проекты, обсуждаемые Лючио. Мой взгляд оценщика опять вернулся на прелестные
изгибы молочно-белой шеи леди Сибиллы, на ее прекрасные плечи и грудь, на ее
чудесные темные волосы цвета спелого каштана, на нежное надменное лицо, на томные
глаза и блестящий румянец, и я внутренне прошептал: «Вся эта красота покупная,
и я куплю ее!» В этот самый момент она повернулась в мою сторону и сказала:
— Вы тот знаменитый м-р Темпест, не правда ли?
— Знаменитый? — повторил я с глубоким чувством наслаждения. —
Почти что так, хотя моя книга еще не издана…
Она с удивлением подняла брови.
— Ваша книга? Я не знала, что вы написали книгу.
Мое польщенное тщеславие упало до нуля.
— О ней очень много публиковали, — начал я, но она
со смехом прервала меня:
— О, я никогда не читаю публикаций: это слишком большой
труд. Когда я спросила вас, не вы ли тот знаменитый м-р Темпест, я хотела
сказать: не вы ли тот миллионер, о котором так много говорили в последнее
время?
Я поклонился несколько холодно. Она пытливо посмотрела на
меня из-за кружевного бордюра веера.
— Должно быть, восхитительно иметь столько
денег! — сказала она. — И вы также молоды и красивы.
Оскорбленное самолюбие сменилось удовольствием, и я
улыбнулся.
— Вы очень добры, леди Сибилла.
— Почему? — спросила она, смеясь прелестным тихим
смехом. — Потому что я вам сказала правду? Вы молоды и красивы.
Миллионеры, обыкновенно, такие страшные. Фортуна, наделяя их деньгами, часто
лишает их ума и личной привлекательности. А теперь расскажите мне про вашу книгу!
Она, по-видимому, вдруг освободилась от своей прежней
сдержанности, и в продолжение последнего акта мы уже свободно разговаривали
шепотом, способствовавшим нашему сближению. Ее обращение со мной было полно
грации и очаровательности, и она совершенно обворожила меня. Представление
окончилось, и мы вместе вышли из ложи, и, так как Лючио продолжал разговаривать
с лордом Эльтоном, я имел удовольствие посадить леди Сибиллу в карету.
Поместившись рядом с ней, граф из кареты несколько раз дружески пожал мне руку,
когда Лючио и я рядом стояли у брума.
— Приходите обедать, приходите обедать! — повторял
он возбужденно. — Приходите… позвольте, сегодня вторник… Приходите в
четверг. Без церемоний! Моя жена разбита параличом, она не может принимать; она
только изредка видит посторонних, когда в хорошем настроении; ее сестра
заведует всем домом и принимает гостей, тетя Шарлотта. Ха, ха, ха! Если б моя
жена умерла, я бы не очень испугался жениться на мисс Шарлотте Фитцрой. Ха, ха,
ха! Приходите к нам обедать, мистер Темпест, — Лючио, приводите его, а? У
нас живет молодая девушка, одна американка: доллары, акцент и все. И я думаю,
она хочет выйти за меня, ха, ха, ха! И ждет, когда леди Эльтон переселится в
лучший мир, ха, ха! Приходите посмотреть на маленькую американку, а? В четверг,
не правда ли?
Прекрасные черты леди Сибиллы омрачились при намеке ее отца
на «маленькую американку», но она ничего не сказала. Только ее взгляд,
казалось, спрашивал наши намерения и уговаривал нас на согласие, и она,
по-видимому, осталась довольна, когда мы оба приняли приглашение. Еще
апоплексический смех графа, с парой рукопожатий, еще легкий грациозный поклон
красавицы, когда мы сняли шляпы на прощанье, и карета уехала. Мы сели в наш
экипаж, которому удалось, благодаря услужливости уличных мальчишек и
полицейских, очутиться как раз перед театром. Когда мы отъехали, Лючио пытливо
посмотрел на меня. В полумраке брума я мог различить стальной блеск его глаз.
— Хороша? — спросил он.
Я молчал.
— Вы не восторгаетесь ею? — продолжал он. — Я
должен сознаться, она холодна, совершенно бесстрастная весталка, но снег часто
покрывает вулканы. У нее правильные черты и натуральный свежий цвет лица.
Несмотря на мое намерение отмалчиваться, я не мог перенести
этого бледного описания.
— Она — красавица, — вырвалось у меня. —
Самый тупой глаз это заметит, и с ее стороны умно быть сдержанной и холодной:
расточай она свои улыбки и чары, она бы свела с ума многих мужчин.
Я скорее почувствовал, чем увидел его сверкающий взгляд.
— Положительно, Джеффри, я замечаю, что, несмотря на
февраль, на вас дует южный ветер, принося с собой аромат роз и померанцевых
цветов. Мне кажется, леди Сибилла произвела на вас могучее впечатление.
— Вы хотите, чтоб так было?
— Я? Мой дорогой, я ничего не хочу, чего вы сами не
хотите. Я всегда применяюсь к характеру моих друзей. Если вы спрашиваете мое
мнение, я скажу, что жаль, если вас в самом деле, поразила молодая леди, так
как тут нет преград к нападению. Любовная история всегда должна встречаться с
препятствиями и затруднениями, действительными и вымышленными. Поменьше
скромности, а побольше вольности и лжи: все это прибавляет приятности в любви
на этой планете.
— Видите ли, Лючио, вы очень любите нападать на «эту»
планету, как будто бы вы знали что-нибудь о других! — сказал я
нетерпеливо. — Эта планета, как вы ее презрительно называете,
единственная, с которой мы имеем дело.
Он бросил на меня такой пылающий и пронизывающий взгляд, что
я смутился.
— Если так, — ответил он, — зачем же вы тогда
не оставляете в покое другие планеты? Зачем же вы силитесь изучить их тайны и
движения? Если люди, как вы говорите, не имеют дела с другими планетами, кроме
этой, зачем же они спешат открыть тайну более сильных миров — тайну, которая
случайно, в один прекрасный день, ужаснет их.
Торжественность его голоса и вдохновленное выражение его
лица внушали мне почти благоговение. У меня не было готового ответа, и он
продолжал:
— Не будем говорить, мой друг, о планетах и даже об
этой булавочной головке среди них, известной как Земля. Вернемся к более
интересному сюжету — к леди Сибилле. Как я уже вам сказал, здесь не будет
препятствий к сватовству, и вы легко можете жениться на ней, если пожелаете.
Джеффри Темпест, только как автор книги, не дерзнул бы добиваться руги графской
дочери, но Джеффри Темпест — миллионер будет желанным женихом. Дела бедного
графа Эльтона в плохом положении, и он почти разорен. Американка, что у него на
пансионе…
— На пансионе! — воскликнул я. — Надеюсь, он
не содержит пансион для девиц?
Лючио рассмеялся.
— Нет, нет! Просто граф и графиня Эльтон дают престиж
своего дома и покровительство мисс Дайане Чесней, этой американке, за пустячную
сумму в две тысячи гиней ежегодно; графиня передала свою обязанность
представительства своей сестре мисс Шарлотте Фитцрой, но корона уже висит над
головой мисс Чесней. У нее в доме свой собственный ряд комнат, и она выезжает
куда угодно под крылышком мисс Фитцрой. Такой порядок не нравится леди Сибилле,
и она нигде не показывается иначе, как с отцом. Она не хочет дружить с мисс
Чесней и откровенно высказывает это.
— За это я еще больше восхищаюсь ею! — сказал я
горячо. — В сущности, я удивляюсь, что лорд Эльтон согласился…
— Согласился на что? Согласился брать две тысячи гиней
в год? Бог мой! Я знаю бесконечное число лордов и леди, которые немедленно
совершат такой же акт соглашения. «Синяя» кровь стала жидкой и бледной, и
только деньги могут сгустить ее… Дайана Чесней имеет миллионы долларов, и если
леди Эльтон поторопится умереть, я не удивлюсь, если маленькая американка с
триумфом займет вакантное место.
— Я не одобряю такие превратности судьбы, — сказал
я полусердито.
— Джеффри, мой друг, вы, право, удивительно
непоследовательный. Есть ли более явный пример «превратности судьбы», чем у вас
самого? Шесть недель тому назад кто вы были? Просто бумагомаратель со взмахами
крыльев гения в душе, но с неуверенностью, будут ли эти крылья достаточно
сильны, чтобы поднять вас из мрачной колеи, в которой вы бились, задыхались и
роптали на несчастную долю! Теперь как миллионер вы презрительно думаете о
некоем графе, потому что он решился совершенно законно немного увеличить свои
доходы, взяв на пансион американскую наследницу и введя ее в общество, куда бы
она никогда не попала. И вы добиваетесь или, вероятно, хотите добиваться руки
графской дочери, как если б вы были сами потомком королей.
— Мой отец был дворянин, — сказал я несколько
надменно, — и потомок дворян. Мы никогда не были простолюдинами, и наша
фамилия была одною из самых уважаемых в графстве.
Лючио улыбнулся.
— Я в этом нисколько не сомневаюсь. Но просто «дворянин»
много ниже или выше графа. Смотря с какой стороны смотреть! Потому что, в
сущности, это не имеет значения в наши дни. Мы пришли к периоду истории, когда
род и класс ставятся ни во что, благодаря тупой глупости тех, кто имеет их.
Таким образом, случается, что пивовары назначаются пэрами государства, и
заурядные торговцы становятся представителями от графств в палате общин, а
настоящие старые фамилии так бедны, что принуждены продавать свои имения и
бриллианты покупщику, дающему самую высокую цену, которым является, чаще всего,
какой-нибудь вульгарный «железнодорожный король» или представитель нового рода
изделий. Вы же занимаете лучшее положение с тех пор, как получили наследство, и
сверх того, вы даже не знаете, как были нажиты эти деньги.
— Верно! — ответил я в раздумье; затем, вдруг
вспомнив, прибавил:
— Кстати, я никогда не говорил вам, что мой покойный
родственник воображал, что он продал свою душу дьяволу, и что все это громадное
состояние было материальным результатом.
Лючио разразился неистовым хохотом.
Наконец, успокоившись, он воскликнул с усмешкой:
— Что за идея! Я думаю, что у него не все дома!
Вообразить нормального человека, верующего в дьявола. Тем более в наши
передовые дни! Глупая человеческая фантазия никогда не кончится! Мы приехали!
|
