 Увеличить |
XXIII
Утро было ясное, со всеми чистыми оттенками лучистого опала
на безоблачном небе. Никогда мне не приходилось видеть более светлого зрелища,
чем леса и сады Виллосмира, освещенные ярким солнечным весенним светом. Мое
сердце трепетало от гордости, когда я обозревал мои прекрасные владения, и я
думал, каким счастливым будет этот дом, когда Сибилла, несравненная в своей
прелести, разделит со мной его роскошь и очарование.
— Да, — сказал я негромко, — пусть философы
говорят, что хотят, но обладание деньгами обеспечивает удовольствие и
могущество.
Все это хорошо говорить о славе, но чего стоит слава, если
человек слишком беден, чтобы пользоваться ею. Кроме того, литература более не
поддерживает своего прежнего престижа: слишком много на ее арене, слишком много
газетных писак, воображающих себя гениями, слишком много полуобразованных
дам-писательниц и новых женщин, думающих, что они так же талантливы, как Жорж
Занд или Мэвис Клер. С Сибиллой и Виллосмиром я свободно могу отказаться от
славы — литературной славы.
Я знал, что рассуждал сам с собой фальшиво; я знал, что мое
страстное желание занять место среди великих мира было так же сильно, как
всегда; я знал, что я жаждал интеллектуального отличия, могущества и блеска,
которые делают мыслителя ужасом и силой страны и которые так отделяют великого
поэта или великого романиста от заурядной толпы, что даже цари счастливы
оказать ему почтение, но я не позволил своим мыслям оставаться на этом быстро
преходящем пункте недосягаемого желания.
Я старался ощутить всю сладость настоящего и, выйдя из
спальни в самом веселом расположении духа, спустился вниз, чтобы завтракать с
Лючио.
— Ни одного облачка сегодня, — сказал он, встретив
меня с улыбкой, когда я вышел в смежную комнату, окна которой выходили на
лужайку. — Праздник будет иметь блестящий успех, Джеффри.
— Благодаря вам, — ответил я. — Ваши планы
совершенно темны для меня, но я знаю, что бы вы ни сделали, будет сделано
хорошо.
— Вы льстите мне, — сказал он, слегка
засмеявшись. — Вы приписываете мне лучшие качества, нежели Творцу, так
как, по мнению нынешнего поколения, то, что Он делает, все чрезвычайно плохо.
Люди ропщут на Него, вместо того, чтобы хвалить Его, и редко кто любит Его
законы.
Я засмеялся.
— Хорошо, но согласитесь, что эти законы весьма
произвольны.
— Да. Я признаю этот факт!
Мы сели за стол; нам прислуживали удивительно дрессированные
слуги, которые, казалось, не имели никакой другой мысли, как только угадывать
наши потребности. В доме не замечалось следа суеты или возбуждения, и не видно
было признаков, что ожидался большой прием в этот день. Только в конце завтрака
я спросил Лючио, в котором часу придут музыканты. Он взглянул на часы.
— Около полудня, — ответил он. — Может быть,
раньше. Во всяком случае, они будут все на своих местах в надлежащий момент.
Как музыканты, так и артисты знают свое дело основательно, и им известно, что я
не расположен к шуткам.
И недобрая улыбка заиграла вокруг его рта, когда он
посмотрел на меня.
— Ни один из ваших гостей не приедет раньше часа, так
как приблизительно к этому времени экстренный поезд привезет первый транспорт
их из Лондона, и первый завтрак будет сервирован в саду в два часа. Если хотите
развлечься, то на большой лужайке поставлена May-pole «Майское дерево (англ.) —
украшенный цветам столб, вокруг которого танцуют.» (мачта, на которую лазят для
получения приза), — советую пойти и взглянуть на нее.
— May-pole! — воскликнул я. — Что за хорошая
идея!
— Она была хорошей идеей, когда английские юноши и
девушки имели в себе молодость, невинность, здоровье и жизнерадостность, и
танец рука об руку вокруг May-pole приносил им удовольствие. Но теперь нет ни
юношей, ни молодых девушек; двадцатилетние старики и старухи устало бродят по
свету, обдумывая пользу жизни, расследуя порок и насмехаясь над чувствами, и
такое невольное развлечение, как May-pole, не подходит к нашему истомленному
юношеству. Поэтому у нас будут специалисты для выполнения майского празднества;
конечно, оно не имеет другого значения, как только красивое зрелище.
— И танцоры здесь? — спросил я, вставая и подходя
с любопытством к окну.
— Нет еще. Но May-pole стоит, вся изукрашенная. Она
помещается позади дома, против леса, — можете пойти и посмотреть, если
хотите.
Я последовал его совету и, отправившись по указанному
направлению, вскоре заметил нарядно убранный предмет, который служил желанным
сигналом праздника во многих селах в старые дни шекспировской Англии.
Мачта была уже глубоко зарыта в землю, и дюжина или больше
людей работали, прикрепляя ее многочисленные хвосты из цветов и гирлянды из
зелени, перевязанные длинными флагами из разноцветных лент.
Это было эффектно, среди широкой лужайки, окаймленной
большими старыми деревьями, и, подойдя к одному из людей, я ему что-то сказал
относительно своего удовольствия. Он, не улыбаясь, бросил на меня беглый
взгляд, ничего не сказав, и я заключил по его темному лицу и чужеземным чертам,
что он не понимал по-английски. Я с удивлением заметил, что все работники были
неприветливы, угрюмы, очень похожие на непривлекательный тип Амиэля и двух
грумов, которые смотрели за моим скакуном Фосфором.
Но я вспомнил, что Лючио говорил мне, что все проекты для
праздника будут выполнены иностранными экспертами и артистами, и после
небольшого размышления я перестал интересоваться этим фактом.
Часы летели, и у меня оставалось мало времени на осмотр всех
праздничных приготовлений, которыми изобиловали сады, так что я имел смутное
понятие о том, что было припасено для развлечения моих гостей.
Я с любопытством ждал приезда музыкантов и танцовщиц, но я
мог бы долго прождать и все-таки не увидеть их.
В час я и Лючио были готовы к приему, и, спустя минут
двадцать, первый транспорт «высшего общества» наполнил сады. Сибилла и ее отец
были среди них, и я бросился вперед, чтобы встретить мою невесту, когда она
выходила из коляски, в которой приехала со станции.
В этот день она выглядела поразительно красивой, была
магнитом, притягивающим все глаза. Я поцеловал ее маленькую, обтянутую
перчаткой руку с таким глубоким почтением, как если бы я целовал руку царицы.
— Добро пожаловать обратно в ваш старый дом, моя
Сибилла! — сказал я ей нежно и тихо.
При этих словах она взглянула на красную готическую крышу
дома с такой любовью, что ее глаза подернулись чем-то вроде слез. Она оставила
свою руку в моей и позволила мне проводить ее до портика, задрапированного
шелковой материей и украшенного цветами, где Лючио ожидал, улыбаясь. И когда
она подошла, два крошечных пажа, в белом с серебром, вдруг появились из
какого-то невидимого тайника и, бросая из корзинок белые и розовые розы к ее
ногам, усыпали ее путь до самого дома. Они исчезли так же быстро, как
появились. Среди гостей пробежал ропот восхищения. Сибилла оглянулась, краснея
от сюрприза и удовольствия.
— Как это очаровательно с вашей стороны,
Джеффри! — сказала она. — Какой вы поэт, чтобы придумать такое
приветствие!
— Я бы хотел заслужить вашу похвалу, — ответил я,
улыбаясь, — но поэт не я, а князь Риманец. Он хозяин и устроитель
сегодняшнего праздника.
Опять краска залила ее щеки, и она протянула руку Лючио. Он
поклонился и пожал ее, но не поцеловал, как поцеловал руку Мэвис Клер. Мы вошли
в дом через гостиную и опять спустились в сад; лорд Эльтон громко расхваливал
художественный вкус, с каким было убрано и украшено его прежнее жилище. Вскоре
луг покрылся веселыми группами, и я вошел в свои обязанности хозяина; мне
кланялись, льстили, я выслушивал комплименты, поздравления с наступающей
женитьбой от этих лицемеров, которые чуть не отрывали мне руку в энтузиазме от
моего богатства. Если бы я сделался вдруг бедным, то ни один из них не одолжил
бы мне соверена.
Гости прибывали массами, и когда их образовалось около
трехсот-четырехсот, раздались звуки восхитительной музыки, и появились
процессии пажей; в красном с золотом, пара за парой неся подносы, заваленные
букетами из редчайших цветов, которые они предлагали всем дамам.
Со всех сторон послышались восклицания восторга, восклицания
довольно громкие и шумные, так как «высший круг» давно перестал культивировать
мягкость голоса или утонченность акцента, и не раз вульгарное словцо срывалось
с губ блистательных дам, имевших репутацию представительниц хорошего тона.
Спокойные манеры, сознание своего достоинства и элегантные
осанки мало встречаются среди играющих на скачках герцогинь и увлекающихся
картами графинь самой синей английской крови. Чем громче они говорят, чем
больше они знают словечек из жаргона своих грумов и конюхов, тем больше они
заслуживают одобрения. Я говорю, конечно, о новых отраслях аристократии. Еще
осталось несколько настоящих «знатных дам», сохранивших до сих пор девиз
«Noblesse oblige» [Происхождение обязывает (фр.)] , — но их
меньшинство, и молодое поколение зовет их или «старыми кошками», или «скучными
куклами».
Многие из «культурной» толпы, кишащей теперь в моих садах,
приехали из вульгарного любопытства, чтобы только посмотреть, как принимает
человек с пятью миллионами фунтов стерлингов; другие жаждали, если возможно,
узнать какие-либо новости о шансах Фосфора для выигрыша Дерби, о чем я
умалчивал. Но большая часть публики бесцельно слонялась, оглядывая друг друга с
завистью или с наглостью, едва замечая естественную прелесть садов и лесную
декорацию вокруг них.
Никогда так не обнаруживается безмозглость современного
общества, как на garden-party «Вечер в саду (англ.).», где неугомонные двуногие
животные, одетые в панталоны и юбки, неопределенно двигаются взад и вперед,
едва приостанавливаясь, чтоб учтиво или разумно поговорить друг с другом минут
пять; большинство же из них нерешительно и неловко бродит между павильонами для
прохладительных напитков и оркестром. У меня в доме они были лишены этого
последнего пристанища, потому что музыканты были невидимы, хотя музыка гремела
— чудесная дикая музыка, раздававшаяся то в одном конце парка, то в другом, но
мало кто слушал ее внимательно. Однако все были единодушно счастливы,
восторженно одобряя кушанья роскошного завтрака, сервированного в двадцати
палатках. Мужчины ели, как будто бы они до тех пор никогда не ели, и с
жадностью пили изысканные вина. Нельзя было себе представить, до чего может
дойти человеческое обжорство, пока не узнаешь нескольких пэров и епископов и не
проследишь, как эти сановники насыщаются ad libitum «Как им нравится (лат.).».
Вскоре общество так пополнилось, что я более не видел
необходимости в утомительной обязанности «встречать»; поэтому я повел
завтракать Сибиллу, решив посвятить себя ей на остаток дня. Она была в самом
пленительном настроении духа; ее веселый смех мелодично звучал, как смех
счастливого ребенка; она была даже благосклонна к Дайане Чесней, которая
находилась в числе моих гостей и которая явно веселилась с тем жаром, который
присущ хорошеньким американкам, смотрящим на флирт, как на игру в теннис.
Зрелище было блестяще; светлые платья женщин составляли красивый контраст с
красными ливреями бесчисленных слуг.
И постоянно сквозь волнующуюся праздничную толпу, от палатки
к палатке, от стола к столу, от группы к группе переходил Лючио; его высокая,
статная фигура и красивое лицо бросались в глаза, где бы он ни стоял; его
могучий голос содрогал воздух, когда бы он ни говорил. Его непреодолимое
влияние господствовало над всем обществом; он расшевеливал скучных, вдохновлял
остроумных, подбадривал застенчивых и соединил все противоречивые элементы
положения, характера и мнения в одну форму, которая бессознательно подчинялась
его воле так же легко, как толпа подчиняется убеждениям оратора. Я не знал
этого тогда, но я знаю теперь, что, говоря метафорически, «общество» лежало под
его ногой, как распростертый человек; что льстецы, лжецы и лицемеры,
представляющие себе благо только в виде богатства и роскоши, гнулись от его
могущества, как тростник гнется от ветра, и что он делал с ними все, что только
хотел, — как он и делал в этот самый день! Боже! Если б только знали
ожиревшие, скалившие зубы, чувственные глупцы, какие ужасы окружали их, какие
страшные привидения послушно ждали их! Какие страхи скрывались за наружным
блеском тщеславия и гордости!
Но завеса была милостиво спущена, и только для меня она
потом приподнялась.
По окончании завтрака веселые голоса, распевавшие сельскую
хороводную песню, привлекли наевшуюся до отвала публику на луг позади дома, и
крики восторга раздались, когда показалась May-pole; я сам присоединился к
общему восхищению, так как я не ожидал увидеть нечто такое, поразительно
красивое и живописное.
Мачта была окружена двойным кольцом маленьких детей — детей,
столь красивых и изящных, что они казались крошечными эльфами из какого-нибудь
волшебного леса. Мальчики были одеты охотниками в зеленых курточках и розовых
шапочках на вьющихся волосах, девочки были все в белом с распущенными по плечам
локонами и с венками из ландышей на головах. Как только появились гости, эти
восхитительные маленькие создания начали свои танцы, каждый держа свисавшую с
мачты гирлянду цветов или ленту и сплетя ее с другими в бесконечно красивых и фантастических
узорах. Я смотрел, удивленный и очарованный, вместе с гостями, на изумительную
легкость и свободу, с какой эти дети прыгали и бегали. Их крохотные ножки едва
касались земли, их лица были так прелестны, их глаза так ясны, что положительно
было наслаждением следить за ними.
Каждая исполненная ими фигура была эффектнее и сложнее
предыдущей, и рукоплескания зрителей делались более и более восторженными, пока
не наступил финал, когда маленькие зеленые охотники взобрались на мачту и,
уцепившись там, забросали внизу стоявших девочек пучками роз, шарами буквицы,
букетиками фиалок, цветами лютиков и клевера, которые они, в свою очередь,
кидали со смехом в восхищенных гостей. Воздух сгустился от цветов, стал нежен
от аромата и звучал песнями и смехом. Сибилла, стоявшая около меня, в экстазе
всплеснула руками.
— О, как это чудесно! — воскликнула она, — и
это мысль князя?
И когда я ответил утвердительно, она прибавила:
— Удивительно, где он нашел таких очаровательных детей!
В это время сам Лючио выдвинулся шага на два вперед перед
зрителями и сделал легкий знак. Фееричные охотники и девочки с необыкновенной
быстротой поспрыгивали с мачты и, сорвав гирлянды, обвились цветами и лентами,
словно связанные все вместе одним неразрывным узлом; сделав это, они бросились
бежать, представляя собой катящийся цветочный шар; веселые звуки флейт
сопровождали их, пока они не исчезли окончательно за деревьями.
— Позовите их обратно! — просила Сибилла, ласково
положив свою ручку на руку Лючио, — я бы так хотела поговорить с самыми
хорошенькими!
Он взглянул на нее с загадочной улыбкой.
— Это было бы слишком большой честью для них, леди
Сибилла! — возразил он. — Они не привыкли к такому снисхождению со
стороны знатных дам и не оценили бы его. Они платные статисты, и большинство их
только делаются дерзкими, когда их хвалят.
В этот момент Дайана Чесней подходила, запыхавшись, через
луг.
— Я нигде не нашла их! — объявила она,
задыхаясь. — Дорогие крошки! Я бежала за ними так скоро, как только могла;
я хотела расцеловать одного из этих очаровательных мальчиков, но они исчезли
без всякого следа. Точно сквозь землю провалились!
Опять Лючио улыбнулся.
— Им отдано приказание, и они знают свое место, —
сказал он коротко.
Как раз в этот миг солнце покрылось облаком, и гром
прогремел над головами. Взоры поднялись к небу, но оно было совершенно ясно и
спокойно, кроме этой одной пронесшейся тени грозы.
— Только летний гром, — сказал один из
гостей. — Дождя не будет.
И толпа, столпившаяся вместе, чтобы посмотреть на танец,
начала разбиваться на группы и размышлять какое еще новое увеселение их ждало.
Пользуясь случаем, я отвел Сибиллу.
— Пойдемте к реке, — шепнул я. — Я хочу быть
с вами несколько минут.
Она согласилась, и мы удалились из толпы наших знакомых и
вошли в густую аллею, ведущую к берегу той части Авона, которая протекала через
мой парк. Здесь мы были совершенно одни, и, обняв мою невесту, я нежно
поцеловал ее.
— Скажи мне, — сказал я с полуулыбкой, —
знаешь ли ты, что такое любить?
Она подняла на меня глаза, потемневшие от страсти.
— Да, я знаю, — был неожиданный ответ.
— Знаешь! — и я пристально с напряжением смотрел
на ее светлое лицо. — Как же ты этому научилась?
Она покраснела, потом побледнела и прижалась ко мне с
нервной, почти лихорадочной силой.
— Весьма странным образом, — ответила она, —
и совершенно неожиданно. Урок мне показался легким, слишком легким. Джеффри… —
она помолчала, прямо глядя мне в глаза. — Я расскажу, как я научилась… но
не теперь… когда-нибудь в другой раз. — И она начала смеяться почти
насильственно. — Я расскажу тебе… когда мы будем женаты.
Она беспокойно оглянулась вокруг, затем, вдруг забыв свою
обычную сдержанность и гордость, бросилась в мои объятия и целовала мои губы с
таким жаром, что моя голова закружилась.
— Сибилла! Сибилла! — бормотал я, прижимая ее к
своему сердцу, — о моя дорогая, ты любишь меня! Наконец, ты меня любишь!
— Молчи! Молчи! — сказала она, задыхаясь. —
ты должен забыть этот поцелуй, это было слишком смело. Я не хотела его… я…
думала о чем-то другом, Джеффри!
И ее маленькие ручки сжали мою в пылу страсти.
— Я бы хотела никогда не знать любви: пока я не знала,
я была счастливее!
Ее брови сдвинулись.
— Теперь, — продолжала она торопливо и
задыхаясь, — я хочу любить! Я жажду любви! Я хочу утонуть в ней,
потеряться в ней, быть убитой ею! Ничто другое не удовлетворит меня!
Мои руки все еще обнимали ее стан.
— Не говорил ли я, что ты изменишься, Сибилла? —
шепнул я. — Твоя холодность и бесчувственность к любви были неестественны
и не могли долго длиться, моя дорогая, я всегда это знал.
— Ты всегда знал! — повторила она слегка
презрительно. — Но ты даже теперь не знаешь, что случилось со мной, пока я
не сказала тебе. О Джеффри!
Тут она высвободилась из моих объятий и, наклонившись,
сорвала в траве несколько голубых колокольчиков.
— Посмотри на эти маленькие цветочки, мирно растущие в
тени Авона. Они напоминают мне, чем я была здесь, в этот самом месте, давно
тому назад; я была так же счастлива и, думаю, так же невинна, как они; у меня
не было ни одной злой мысли, и единственная любовь, о которой я мечтала, была
любовь волшебного принца к волшебной принцессе, невинная греза, как греза самих
цветов. Да, я была тогда всем, чем бы я хотела быть теперь и чем я не могу
больше быть!
— Ты все, что прекрасно и мило! — сказал я ей
восхищенно, следя за нежным выражением ее прелестного лица, когда она
переносилась мыслями в прошлое.
— Ты судишь, как человек, совершенно удовлетворенный
выбором жены! — сказала она со своим прежним цинизмом. — Но себя я
знаю лучше, чем ты. Ты называешь меня прекрасной и милой, но ты не можешь
назвать меня хорошей. Я не хорошая. Сама любовь, теперь завладевшая мной…
— Что же? — быстро спросил я, беря ее за руки,
державшие колокоиьчики, и смотря испытующе в ее глаза. — Я знаю прежде,
чем ты скажешь, что это страсть и нежность истинной женщины!
Она молчала. Потом улыбнулась с очаровательной томностью.
— Если ты знаешь, мне незачем говорить. Но не будем
дольше здесь оставаться и говорить пустяки, «общество» покачает головой и
осудит нас, а некоторые дамы-сотрудницы напишут в газетах: «Поведение мистера
Темпеста как хозяина оставляет желать многого, так как он со своей невестой
„уединялись“ целый день».
— Здесь нет дам-сотрудниц, — сказал я, обвивая ее
гибкую талию, когда мы шли.
— О, ты думаешь, их нет! — воскликнула она, также
смеясь. — Ты воображаешь, что большой прием может обойтись без них. Они
проникают в общество. Например, старая леди Мороволь, которая при случае
описывает скандалы для одной из газет. А она здесь, я видела, как она час тому
назад наедалась трюфелями и салатом из цыплят.
Помолчав, она внимательно посмотрела сквозь деревья.
— Вот труба Лилия-коттеджа, где живет знаменитая Мэвис
Клер, — сказала она.
— Да, я знаю, — тотчас ответил я. — Риманец и
я были у нее с визитом. В настоящее время она отсутствует, иначе она была бы
сегодня здесь.
— Тебе она нравится? — спросила Сибилла.
— Очень. Она очаровательна.
— А… князю… она понравилась?
— Даю честное слово, — ответил я с улыбкой, —
что, по-видимому, она ему нравится больше всех женщин. Он выказал ей
необыкновенное внимание и положительно чувствовал себя смущенным в ее
присутствии. Тебе холодно, Сибилла? — быстро добавил я, так как она
вздрогнула и побледнела. — Мы лучше сделаем, если уйдем от реки: здесь
сыро под этими деревьями.
— Да, вернемся в сад, к солнечному свету, — мечтательно
произнесла она. — И твой эксцентричный друг, ненавистник женщин, находит
нечто для восхищения в Мэвис Клер. Она, по моему мнению, должна быть счастливым
существом, — совершенно свободная, знаменитая и верующая во все блага
жизни и человечества, как можко судить по ее книгам.
— Хорошо все вместе взятое в жизни уже не так
плохо! — заметил я шутливо.
Она не отвечала, и мы возвратились на луг, где был
сервирован чай для гостей, которые сидели блестящими группами под деревьями или
в шелковых павильонах в то время, когда самая сладостная музыка, вокальная и
инструментальная, ласкала слух, исполняемая теми невидимыми музыкантами и
певцами, которых таинственное местопребывание было никому не известно, кроме
Лючио.
|
