 Увеличить |
XIX
Кровь бросилась мне в голову, и я сразу остановился.
— Пойдемте назад!
— Зачем?
— Затем, что я не знаю мисс Клер и не желаю ее знать.
Литературные женщины вызывают во мне отвращение: они все более или менее
бесполые.
— Вы, я полагаю, говорите о «новых» женщинах, но вы
льстите им: они никогда не имели пола; самоунижающие создания, которые
изображают своих вымышленных героинь, утопающих в грязи, и которые свободно пишут
о предметах, которые мужчина поколебался бы назвать, эти создания —
действительно неестественные выродки и не имеют пола. Мэвис Клер не принадлежит
к их числу: она — «старосветская» молодая женщина. М-ль Дерино,
танцовщица, — «бесполая», но вы в этом ее не упрекали. Напротив, вы
показали, как вы цените ее таланты, истратив на нее значительную сумму.
— Это неудачное сравнение, — горячо возразил
я, — м-ль Дерино временно забавляла меня.
— И не была вашей соперницей в искусстве! —
проговорил Лючио с недоброй улыбкой. — Лично я смотрю на этот вопрос так,
что женщина, показывающая силу ума, более достойна уважения, чем женщина,
показывающая силу своих ног. Но люди всегда предпочитают ноги — совершенно так
же, как они предпочитают дьявола Богу. Я думаю, что, имея время, нам не мешает
взглянуть на этого гения.
— Гения! — повторил я презрительно.
— Ну, женщину-пустомелю, — засмеялся он. —
Без сомнения, она в своем роде окажется не менее забавной, чем м-ль Дерино. Я
позвоню и спрошу, дома ли она.
Он подошел к калитке, покрытой ползучими растениями, но я
остался сзади, угрюмый и оскорбленный, решив не идти с ним в дом, если он будет
принят. Вдруг веселый взрыв мелодичного смеха раздался в воздухе, и звучный
свежий голос воскликнул:
— О Трикси! Гадкий мальчик! Отдай его сейчас же назад и
извинись.
Лючио заглянул через изгородь и энергично поманил меня.
— Вот она! — шепнул он. — Вот шалый, свирепый
синий чулок, — там на газоне, клянусь Небом! Она может привести в ужас
мужчину и миллионера!
Я посмотрел, куда он мне указывал, и увидел светловолосую
женщину в белом платье, сидящую на низком плетеном стуле с крошечной таксой на
коленях. Такса ревниво оберегала большой сухарь, почти такой же, как она сама,
а на небольшом расстоянии лежал великолепный сенбернар, махая своим пушистым
хвостом со всеми признаками удовольствия и хорошего расположения духа. При
одном взгляде положение дела было очевидно: маленькая собачка отняла бисквит у
своего громадного товарища и отнесла его своей госпоже — собачья шутка,
по-видимому, понятая и оцененная всеми участвующими. Следя за маленькой
группой, я не верил, что та, которую я видел, была Мэвис Клер. Эта маленькая
головка, наверное, предназначалась не для ношения бессмертных лавров, но скорее
для розового венка (нежного и тленного), одетого рукой возлюбленного. Могло ли
это женственное создание, на которое я сейчас смотрел, иметь столько
интеллектуальной силы, чтобы написать «Несогласие», книгу, которою я втайне
восторгался и удивлялся, но которую я анонимно пытался уничтожить. Автора этого
произведения я представлял себе физически сильной, с грубыми чертами и резкими
манерами. Эта воздушная бабочка, играющая с собачкой, совсем не походила на тип
«синего чулка», и я сказал Лючио:
— Не может быть, чтобы это была мисс Клер; скорее всего
гостья или подруга-секретарь. Романистка должна быть по наружности совсем иной,
чем эта веселая молодая особа в белом, парижского покроя платье, по-видимому,
ни о чем не думающая и всецело расположенная к забаве.
— Трикси! — опять раздался свежий голос. —
Отнеси назад бисквит и извинись!
Крошечная такса с невинным видом оглянулась, как если бы она
не совсем поняла значение фразы.
— Трикси! — и голос сделался более
повелительным. — Отнеси его назад и извинись!
С комичным выражением покорности Трикси схватила большой
бисквит и, держа его в зубах с тщательной осторожностью, спрыгнула с колен
своей госпожи и, проворно подбежав к сенбернару, который продолжал махать
хвостом и улыбаться, настолько очевидно, насколько могут улыбаться собаки,
возвратила его похищенное добро с коротким тявканьем, как бы говоря: «На!
Возьми!»
Сенбернар поднялся во весь свой величественный рост и
фыркнул сначала на бисквит, затем на своего маленького друга, по-видимому
сомневаясь, что было бисквитом, а что — таксой, и, улегшись, снова отдался удовольствию
жевать свою порцию, а тем временем Трикси с яростным восторженным тявканьем
принялась, как безумная, кружиться вокруг него. Эта собачья комедия еще
продолжалась, когда Лючио отошел от своего наблюдательного пункта у изгороди и,
подойдя к калитке, позвонил. На звонок явилась нарядно одетая горничная.
— Дома мисс Клер? — спросил он.
— Да, сэр, но я не уверена, примут ли они вас, —
ответила девушка.
— В таком случае передайте эти карточки, — сказал
Лючио. — Джеффри, дайте мне вашу. — Я нехотя повиновался. —
Возможно, что мисс Клер будет так добра, что не откажет принять нас. Если же
нет, мы будем очень огорчены.
— Потрудитесь войти, сэр! — сказала она, улыбаясь
и открывая калитку.
Он живо последовал приглашению, и я, который секунду тому
решил не входить в дом, машинально пошел за ним под арку молодых распускающихся
листьев и ранних бутонов жасмина, ведущую в Лилию-коттедж, которому в один
прекрасный день суждено было оказаться единственным мирным и надежным приютом,
какой только я мог страстно желать и, страстно желая, ни быть в состоянии
получить! Дом был гораздо больше, чем он выглядел снаружи; передняя была
квадратная, высокая, с панелью из прекрасного старого резного дуба, а гостиная,
куда нас ввели, была самой красивой и художественной комнатой, какую я
когда-либо видел. Везде цветы, книги, редкий фарфор, элегантные безделушки,
которые только женщина со вкусом могла выбрать и оценить; на столах и рояле
стояли портреты с надписями многих великих знаменитостей Европы. Лючио бродил
по комнате, делая свои замечания:
— Вот Падеревский, а рядом с ним вечная Патти, там ее
величество королева Италии, а вот принц Уэльский — все с надписями. Честное
слово, по-видимому, мисс Клер привлекает к себе знаменитостей без помощи
золота. Как она это делает? — и его глаза полунасмешливо блеснули. —
Посмотрите на эти лилии! — и он указал на массу белых цветов на одном из
окон. — Разве они не прекраснее мужчин и женщин? Немые, но, тем не менее,
красноречивые чистотой. Не удивительно, что художники выбрали их, как единственные
цветы, подходящие для украшения ангелов.
Пока он говорил, дверь отворилась, и женщина, которую мы
видели на газоне, вошла, неся на руках крошку-таксу. Была ли она Мэвис Клер?
Или кто-нибудь другая, посланная сказать, что романистка не может принять нас?
Я молча в замешательстве разглядывал ее, а Лючио подошел к ней с выражением
смирения и кротости — манера, которая была мне хорошо знакома, и сказал:
— Мы должны извиниться за наше вторжение, мисс Клер,
но, проходя мимо вашего дома, мы не могли удержаться от попытки увидеть вас.
Моя фамилия Риманец, — он почему-то колебался секунду и затем продолжал:
— А это мой друг Джеффри Темпест — писатель.
Молодая особа подняла на меня глаза с легкой улыбкой и
грациозным поклоном головы.
— Он, как вы, вероятно, знаете, сделался владельцем
Виллосмирского замка. Вы будете соседями и, надеюсь, друзьями. Во всяком
случае, если мы нарушили этикет, рискнув явиться к вам без предварительного
представления, вы должны простить нас! Трудно, невозможно для меня пройти мимо
жилища знаменитости без того, чтобы не засвидетельствовать своего почтения
обитающему в нем гению.
Мэвис Клер — так как это была Мэвис Клер — казалось, не
слыхала предумышленного комплимента.
— Милости просим, — сказала она просто, протягивая
ручку каждому из нас. — Я привыкла к посещениям посторонних. Но по слухам
я очень хорошо знаю м-ра Темпеста. Садитесь, пожалуйста, — она указала нам
на стулья у окна, заставленного лилиями, и позвонила.
Ее горничная вошла.
— Чаю, Жанетта!
Отдав это приказание, она села вблизи нас, продолжая держать
маленькую собачку, свернувшуюся, как клубок шелку. Я хотел заговорить, но не
находил сказать ничего подходящего: ее вид слишком наполнял меня чувством
самоосуждения и стыда. Она была таким спокойным, грациозным созданием, таким нежным
и воздушным, таким простым и непринужденным в обращении, что подумав о
ругательной статье, которую я написал на ее книгу, я сравнил себя с негодяем,
бросившим камень в ребенка. Но, тем не менее, я ненавидел ее талант — силу
этого мистического качества, которое, где бы ни появилось, привлекает внимание
мира; у нее был дар, которого у меня не было, и которого я домогался. Движимый
противоречивыми чувствами, я рассеянно смотрел в окно на старый тенистый сад и
слышал, как Лючио разговаривал о пустячных предметах и о литературе вообще, и
время от времени ее веселый смех звенел, как колокольчик. Вскоре я почувствовал
на себе ее пытливый взгляд, и, обернувшись, встретился с ее глазами, серьезными
и ясными.
— Это ваш первый визит в Виллосмирский замок? —
спросила она.
— Да, — ответил я, прилагая все усилия, чтобы
казаться развязным. — Я купил поместье заглазно, по рекомендации моего
друга-князя.
— Я слышала так, — сказала она, продолжая с
любопытством смотреть на меня. — И вы остались им вполне довольны?
— Более чем доволен — я в восторге. Оно превзошло все
мои ожидания.
— М-р Темпест женится на дочери прежнего владельца
Виллосмира, — вставил Лючио. — Конечно, вы читали об этом в газетах?
— Да, — улыбнулась она, — я читала и нахожу,
что м-ра Темпеста есть с чем поздравить. Леди Сибилла очень красива; я помню ее
прелестным ребенком, когда я сама была ребенком; я никогда с ней не говорила,
но видела ее часто. Она, должно быть, счастлива возвратиться молодой женой в
старый дом, который она так любила.
Тут вошла горничная с подносом, и мисс Клер, опустив на пол
собачку, подошла к столу, чтобы разлить чай. Я следил за ее движениями с
чувством неопределенного удивления и невольного восхищения: она напоминала
картинку Греза, в своем мягком белом платье, с бледной розой на груди, в старых
фламандских кружевах, и когда она поворачивала к нам свою головку, солнце
озаряло ее светлые волосы золотым ореолом, обрамлявшим ее лоб. Она не была
красавицей; но, несомненно, она обладала обаятельной, нежной прелестью, которая
безмолвно таилась в ней, как дыхание жимолости, спрятанной за изгородью,
очаровывает прохожего сладостным ароматом, хотя цветы и невидимы.
— Ваша книга очень хороша, м-р Темпест, — вдруг
сказала она, улыбаясь мне, — я ее прочла, как только она вышла, но, знаете
ли, ваша статья еще лучше!
Я почувствовал, что кровь бросилась мне в голову.
— На какую статью вы намекаете, мисс Клер? —
заикался я смущенно, — я не пишу для журналов.
Нет? — и она весело засмеялась. — Но в этом случае
вы написали! И как вы меня отделали! Я узнала, что вы были автором филиппики —
не от издателя вашего журнала, о нет! Бедняга, он очень скромен! Но от совсем
другого лица, которого я не хочу называть. Я всегда узнаю то, что я хочу
узнать, особенно в литературных делах. Какой же у вас несчастный вид!
И ее глаза искрились весельем, когда она подавала мне чашку
чаю.
— Вы, в самом деле, думаете, что оскорбили меня
критикой? Даю честное слово, что нет. Никогда ничего в этом роде не огорчает
меня. Я слишком занята, чтобы расходовать свои мысли на критики или критиков.
Только ваша статья была исключительно забавна!
— Забавна? — повторил я глупо, стараясь
улыбнуться, но мои усилия прошли даром.
— Да, забавна! Она была настолько гневной и негодующей,
что сделалась смешной. Мое бедное «Несогласие»! Мне досадно, что оно привело
вас в такое настроение — настроение, так истощившее вашу энергию!
Она опять засмеялась и села на свое прежнее место, смотря на
меня открытым, полусмеющимся взглядом, которого я не мог хладнокровно выносить.
Сказать, что я сознавал себя дураком, недостаточно, чтобы выразить мое чувство
полного поражения. Эта женщина с молодым, светлым лицом, нежным голосом и,
очевидно, счастливой натурой, была совсем не такая, какою я ее воображал себе,
и я силился найти что-нибудь, могущее быть разумным и связным ответом.
Я поймал взгляд Лючио — насмешливый, сатирический, и мои
мысли еще больше спутались. Между тем случилось маленькое смятение из-за
поведения собачки Трикси, которая вдруг, усевшись против Лючио и подняв вверх
нос, принялась отчаянно выть с поразительной силой для такого маленького
животного. Его хозяйка удивилась.
— Трикси, в чем дело? — воскликнула она, схватив
собачку на руки, где она, дрожа и рыча, спрятала свою мордочку.
Затем она взглянула испытующе на Лючио.
— Я никогда раньше не замечала у нее ничего подобного.
Может быть, вы не любите собак, князь?
— Я боюсь, что они не любят меня! — ответил он
почтительно.
— В таком случае, извините меня, — промолвила она
и вышла из комнаты, тотчас вернувшись, но без собачки.
После этого инцидента я заметил, что ее синие глаза часто
останавливались на красивом лице Лючио с растерянным и тревожным выражением,
как если б она видела в самой его красоте нечто такое, что ей не нравилось. Тем
временем ко мне вернулось мое обычное самообладание, и я обратился к ней тоном,
который я считал любезным, но который, в сущности, был скорее
покровительственным.
— Меня радует, мисс Клер, что вы не обиделись на ту
статью. Я допускаю, она была энергична, но, вы знаете, мы не можем быть все
одного мнения…
— Безусловно! — сказала она спокойно, с легкой
улыбкой. — Такое положение вещей сделало бы свет очень скучным! Уверяю
вас, что я нисколько не была и теперь не обижена: критика была образчиком
остроумного сочинения и не произвела ни малейшего действия ни на меня, ни на
мою книгу. Вы помните, что Шелли писал о критиках? Нет? Вы найдете это место в
его предисловии к «Восстанию Ислама», и он таким образам говорит: «Я старался
писать, как, я думаю, писали Гомер, Шекспир и Мильтон, с полным пренебрежением
к анонимной цензуре. Я уверен, что клевета и искажение, хотя и могут привести
меня к состраданию, но не могут нарушить моего покоя. Я пойму выразительное
молчание тех прозорливых врагов, которые не отваживаются говорить. Я постараюсь
извлечь из оскорблений, презрения и проклятий те предостережения, которые
послужат для исправления каких бы то ни было несовершенств — такие цензоры
различаются в моем обращении к публике. Если б некоторые критики были настолько
ясновидящи, насколько они злонамеренны, какое великое было бы благо — избежать
их ядовитого суждения! Но так как оно есть, я боюсь быть слишком злостным,
забавляясь их жалкими выходками и убогой сатирой. Присудила бы публика, что мое
сочинение не заслуживает внимания, я покорно преклонюсь пред трибуналом, с
которого Мильтон получил свой венец бессмертия, и постараюсь, если буду жив,
собраться с силами от этого поражения, могущего побудить меня к какому-нибудь
новому предприятию мысли, которое не будет незаслуживающим внимания!»
Пока она говорила, ее глаза потемнели и стали глубже, ее
лицо осветилось как бы внутренним светом, и я невольно прислушивался к ее
свежему, сочному голосу, делавшему имя «Мэвис» так хорошо подходящим к ней.
— Видите, я знаю моего Шелли, — сказала она с
легким смехом. — И эти слова в особенности мне знакомы: они написаны на
панели в моем рабочем кабинете, — именно чтобы напоминать мне в случае,
если б я забыла, как действительно великие гении на свете думали о критиках,
потому что их пример очень ободрителен и полезен для такой маленькой труженицы,
как я сама. Я не любимица прессы и я никогда не имела хороших отзывов,
но, — она опять засмеялась, — все равно, я люблю моих критиков! Если
вы кончили чай, не хотите ли пойти и посмотреть их?
Пойти и посмотреть их! Что она хочет этим сказать? Она,
казалось, была в восторге от моего очевидного удивления. Все лицо ее дышало
весельем.
— Пойдемте посмотреть их! — повторила она. —
Обыкновенно они ожидают меня в этот час!
Она направилась в сад. Мы последовали за ней, — я
смущенный, сбитый с толку, с разрушенными идеями о «бесполых самках» и
отвратительных синих чулках, благодаря непринужденности манер и пленительной
откровенности этой «знаменитости», славе которой я завидовал, но личностью
которой я не мог не восторгаться. Со всеми ее интеллектуальными дарованиями она
была прелестным женственным существом… Ах, Мэвис! Сколько горя суждено мне было
узнать. Мэвис! Мэвис! Я шепчу твое нежное имя в своем одиночестве! Я вижу тебя
в моих снах и на коленях перед тобой называю тебя ангелом! Мой ангел у врат
Потерянного Рая, и его меч гения удерживает меня от всякого приближения к моему
конфискованному древу жизни!
|
