3. Тысяча и одна
бутылка
Итак, девятого февраля, когда только начиналась оттепель,
неведомо откуда появился в Айпинге странный незнакомец. На следующий день в
слякоть и распутицу его багаж доставили в трактир. И багаж этот оказался не
совсем обычным. Оба чемодана, правда, ничем не отличались от тех, какие обычно
бывают у путешественников; но, кроме них, прибыл ящик с книгами – большими,
толстыми книгами, причем некоторые были не напечатаны, а написаны чрезвычайно
неразборчивым почерком, – и с дюжину, если не больше, корзин, ящиков и
коробок, в которых лежали какие‑то предметы, завернутые в солому; Холл, не
преминувший поворошить солому, решил, что это бутылки. В то время как Холл
оживленно болтал с Фиренсайдом, возницей, собираясь помочь ему перенести багаж
в дом, в дверях показался незнакомец в низко надвинутой шляпе, в пальто,
перчатках и шарфе. Он вышел из дому и даже не взглянул на собаку Фиренсайда,
лениво обнюхивавшую ноги Холла.
– Несите ящики в комнату, – сказал он. – Я и
так уж заждался.
С этими словами он спустился с крыльца и подошел к задку
подводы, собираясь собственноручно унести небольшую корзину.
Завидев его, собака Фиренсайда злобно зарычала и
ощетинилась; когда же он спустился с крыльца, она подскочила и вцепилась ему в
руку.
– Куш! – крикнул Холл, вздрагивая, так как всегда
побаивался собак, а Фиренсайд заорал:
– Ложись! – и схватился за кнут.
Они видели, как зубы собаки скользнули по руке незнакомца,
услышали звук пинка; собака подпрыгнула и вцепилась в ногу незнакомца, после
чего раздался треск разрываемых брюк. В это время кончик кнута Фиренсайда
настиг собаку, и она, заскулив от обиды и боли, спряталась под повозку. Все это
произошло за какие‑нибудь полминуты. Никто не говорил, все кричали. Незнакомец
быстро взглянул на разорванную перчатку и штанину, сделал движение, будто хотел
нагнуться, затем повернулся и бегом взбежал на крыльцо. Они услышали, как он
торопливо прошел по коридору и застучал каблуками по деревянной лестнице,
которая вела в его комнату.
– Ах ты, тварь эдакая! – выругался Фиренсайд,
слезая на землю с кнутом в руке, в то время как собака зорко следила за ним из‑за
колес. – Иди сюда! – крикнул Фиренсайд. – Не то хуже будет!
Холл стоял в смятении, разинув рот.
– Она укусила его, – заговорил он. – Пойду
посмотрю, что с ним. – И он зашагал вслед за незнакомцем. В коридоре он
встретил жену и сказал ей: – Постояльца искусала собака Фиренсайда.
Он поднялся по лестнице. Дверь незнакомца была приоткрыта,
он распахнул ее и вошел в комнату без особых церемоний, спеша выразить свое
сочувствие.
Штора была спущена, и в комнате царил полумрак. Холл успел
заметить что‑то в высшей степени странное, похожее на руку без кисти,
занесенную над ним, и лицо, состоявшее из трех больших расплывчатых пятен на
белом фоне, очень похожее на бледный цветок анютиных глазок. Потом сильный
толчок в грудь отбросил его в коридор, дверь захлопнулась перед самым его
носом, и он услышал, как щелкнул ключ в замке. Все это произошло так быстро,
что Холл ничего не успел сообразить. Мелькание каких‑то смутных теней, толчок,
боль о груди. И вот он стоит на темной площадке перед дверью, спрашивая себя,
что же это он такое видел.
Немного погодя он присоединился к кучке людей, собравшейся
на улице перед трактиром. Здесь был и Фиренсайд, который уже второй раз
рассказывал всю историю с самого начала, и миссис Холл, твердившая, что его
собака не имеет никакого права кусать ее постояльцев; тут же стоял и Хакстерс,
владелец лавки напротив, сильно заинтересованный происшествием, и Сэнди
Уоджерс, кузнец, слушавший Фиренсайда с глубокомысленным Видом. Сбежались и
женщины и дети, каждый изрекал какую‑нибудь глупость вроде: «Попробовала бы она
меня укусить», «Нельзя держать таких собак» и так далее.
Мистер Холл глядел на них с крыльца, прислушивался к их
разговорам, и ему уже начало казаться, что ничего необычайного он там, наверху,
увидеть не мог, Да ему и слов не хватило бы, чтобы описать свои впечатления.
– Он сказал, что ему ничего не нужно, – только и
ответил он на вопрос жены. – Пожалуй, надо внести багаж.
– Лучше бы сразу прижечь, – сказал мистер
Хакстерс, – в особенности если получилось воспаление.
– Я пристрелила бы ее, – сказала одна из женщин.
Вдруг собака снова зарычала.
– Давайте вещи, – послышался сердитый голос, и на
пороге появился незнакомец, закутанный, с поднятым воротником и в низко
надвинутой шляпе. – Чем скорее вы внесете их, тем лучше, – продолжал
он, По свидетельству одного из очевидцев, он успел переменить перчатки и брюки.
– Сильно она вас искусала, сударь? – спросил
Фиренсайд. – Очень это мне неприятно, что моя собака…
– Пустяки, – ответил незнакомец. – Даже следа
никакого нет. Поторопитесь‑ка лучше с вещами!
Тут он, по утверждению мистера Холла, выругался вполголоса.
Как только первую корзину внесли по его указанию в гостиную,
незнакомец нетерпеливо принялся ее распаковывать, оса зазрения совести
разбрасывая солому по ковру миссис Холл. Он начал вытаскивать из корзины
бутылки – маленькие пузатые пузырьки с порошками, небольшие узкие бутылки с
окрашенной в разные цвета или прозрачной жидкостью, изогнутые склянки с
надписью «яд», круглые бутылки с тонкими горлышками, большие бутылки из зеленого
и белого стекла, бутылки со стеклянными пробками и с вытравленными на них
надписями, бутылки с притертыми пробками, бутылки с деревянными затычками,
бутылки из‑под вина и прованского масла. Все эти бутылки он расставил рядами на
комоде, на каминной доске, на столе, на подоконнике, на полу, на этажерке –
всюду. В брэмблхерстской аптеке не набралось бы и половины такой уймы бутылок.
Получилось внушительное зрелище. Он распаковывал корзину за корзиной, и во всех
были бутылки. Наконец все ящики и корзины опустели, а на столе выросла гора
соломы; кроме бутылок, в корзинах оказалось еще немало пробирок и тщательно
упакованные весы.
Распаковав корзины, незнакомец отошел к окну и немедля
принялся за работу, не обращая ни малейшего внимания на кучу соломы, на потухший
камин, на ящик с книгами, оставшийся на улице, на чемоданы и остальной багаж,
который был уже внесен наверх.
Когда миссис Холл подала ему обед, он был совсем поглощен
своей работой, которая заключалась в том, что он вливал по каплям жидкости из
бутылок в пробирки, и даже не заметил ее присутствия. И только когда она убрала
солому и поставила поднос на стол, быть может, несколько более шумно, чем
обычно, так как ее взволновало плачевное состояние ковра, он быстро взглянул в
ее сторону и тотчас отвернулся. Она успела заметить, что он был без очков: они
лежали возле него на столе, и ей показалось, что его глазные впадины необычайно
глубоки. Он надел очки, повернулся и посмотрел ей в лицо. Она собиралась уже
высказать свое недовольство по поводу соломы на полу, но он предупредил ее:
– Я просил бы вас не входить в комнату без
стука, – сказал он с необычайным раздражением, которое, видимо, легко
вспыхивало в нем по малейшему поводу.
– Я постучалась, но, должно быть…
– Быть может, вы и стучали. Но во время моих
исследований – исследований чрезвычайно важных и необходимых – малейшее
беспокойство, скрип двери… Я попросил бы вас…
– Конечно, мистер. Если вам угодно, вы можете запирать
дверь на ключ. В любое время.
– Очень удачная мысль! – сказал незнакомец.
– Но эта солома, сударь… Осмелюсь заметить…
– Не надо! Если солома вас беспокоит, поставьте ее в
счет. – И он пробормотал про себя что‑то очень похожее на ругательство.
Он стоял перед хозяйкой с воинственным и раздраженным видом,
держа в одной руке бутылку, а в другой пробирку, и весь его облик был так
странен, что миссис Холл смутилась. Но она была особа решительная.
– В таком случае, – заявила она, – я бы
хотела знать, сколько вы полагаете…
– Шиллинг. Поставьте шиллинг. Я думаю, этого
достаточно?
– Хорошо, пусть будет так, – сказала миссис Холл,
принимаясь накрывать на стол. – Конечно, вела вы согласны…
Незнакомец отвернулся и сел спиной к ней.
До самого вечера он работал, запершись на ключ и, как
уверяла миссис Холл, почти в полной тишине. Только один раз послышался стук и
звон стекла, как будто кто‑то толкнул стол и с размаху швырнул на пол бутылку,
а затем раздались торопливые шаги по ковру. Опасаясь, уж не случилось ли чего‑нибудь,
хозяйка подошла к двери и, не стуча, стала прислушиваться.
– Ничего не выйдет! – кричал он в ярости. –
Не выйдет! Триста тысяч, четыреста тысяч! Это необъятно! Обманут! Вся жизнь
уйдет на это! Терпение! Легко сказать! Дурак, дурак!
Тут кто‑то вошел в трактир, послышались тяжелые шаги, и
миссис Холл должна была волей‑неволей отойти от двери, не дослушав.
Когда она вернулась, в комнате снова было совсем тихо, если
не считать слабого скрипа кресла и случайного позвякивания бутылок. Очевидно,
незнакомец снова принялся за работу.
Когда она принесла чай, то увидела в углу комнаты, под
зеркалом, разбитые бутылки и золотистое небрежно вытертое пятно. Она обратила
на это его внимание.
– Поставьте все это в счет, – огрызнулся
он. – И, ради бога, не мешайте мне. Если я причиняю вам какой‑нибудь
убыток, ставьте в счет. – И он снова принялся делать пометки в лежавшей
перед ним тетради…
– Знаете, что я вам скажу? – таинственно начал
Фиренсайд. Разговор происходил вечером того же дня в пивной.
– Ну? – спросил Тедди Хенфри.
– Этот человек, которого укусила моя собака… Ну, так
вот: он чернокожий. По крайней мере, ноги у него черные. Я это заметил, когда
собака порвала ему штаны и перчатку. Можно было ожидать, что сквозь дыры будет
видно розовое тело, правда? Ну, а на самом деле ничего подобного. Одна только
чернота. Верно вам говорю: он так же черен, как моя шляпа.
– Господи помилуй! – воскликнул Хенфри. – Вот
тебе на! А ведь нос‑то у него самый что ни на есть розовый.
– Так‑то оно так, – сказал Фиренсайд. – Это
верно. Только вот что я тебе скажу, Тедди. Малый этот пегий: где черный, а где
белый, пятнами. И он этого стыдится. Он вроде какой‑нибудь помеси, а масти,
вместо того чтобы перемешаться, пошли пятнами. Я и раньше слышал о таких
случаях. А у лошадей это бывает сплошь и рядом – спроси кого хочешь.
|