Увеличить |
22. В универсальном
магазине
– Итак, в январе, в снег и метель, – а стоило
снегу покрыть меня, и я был бы обнаружен! – усталый, простуженный, с
ломотой во всем теле, невыразимо несчастный и все еще лишь наполовину
убежденный в преимуществах своей невидимости, начал я новую жизнь, на которую
сам себя обрек. У меня не было ни пристанища, ни средств к существованию, не было
ни одного человека во всем мире, которому я мог бы довериться. Раскрыть тайну
значило бы отказаться от своих широких планов на будущее: меня просто стали бы
показывать как диковинку. Тем не менее я чуть было не решил подойти к какому‑нибудь
прохожему и отдаться на его милость. Но я слишком хорошо понимал, какой ужас и
какую бесчеловечную жестокость возбудила бы такая попытка. Пока что мне было не
до новых планов. Я старался только укрыться от снега, закутаться и согреться –
тогда можно было бы подумать и о будущем. Но даже для меня, человека‑невидимки,
ряды запертых лондонских домов были неприступны.
Только одно видел я тогда отчетливо перед собой: холод,
бесприютность и страдания предстоящей ночи среди снежной вьюги. И вдруг меня
осенила блестящая мысль. Я свернул на улицу, ведущую от Гауэр‑стрит к Тоттенхем‑Корт‑роуд,
и очутился перед огромным магазином «Omnium», – вы знаете его, там торгуют
решительно всем: мясом, бакалеей, бельем, мебелью, платьем, даже картинами. Это
скорее гигантский лабиринт всевозможных лавок, чем один магазин. Я надеялся,
что двери магазина будут открыты, но они были закрыты. Пока я стоял перед
входом, подъехал экипаж, и швейцар в ливрее, с надписью «Omnium» на фуражке,
распахнул дверь. Мне удалось проскользнуть внутрь, и, пройдя первое помещение –
это был отдел лент, перчаток, чулок и тому подобное, – я попал в более
обширное помещение, где продавались корзины и плетеная мебель.
Однако я не чувствовал себя в полной безопасности, так как
тут все время толклись покупатели. Я стал бродить по магазину, пока не попал в
огромный отдел на верхнем этаже, который весь был заставлен кроватями. Здесь я
наконец нашел себе приют на огромной куче тюфяков. В магазине уже зажгли огонь,
было очень тепло; я решил остаться в своем убежище и, внимательно следя за
приказчиками и покупателями, расхаживавшими по мебельному отделу, стал
дожидаться часа, когда магазин закроют. «Когда все уйдут, – думал
я, – я добуду себе и пищу и платье, обойду весь магазин, узнаю его запасы
и, пожалуй, даже посплю на одной из кроватей». Этот план казался мне
осуществимым. Я хотел достать платье, чтобы превратиться в закутанную, но все
же не возбуждающую особых подозрений фигуру, раздобыть денег, получить свои
книги из почтовой конторы, снять где‑нибудь комнату и разработать план
использования тех преимуществ над моими ближними, которые давала мне моя
невидимость.
Время закрытия магазина наступило довольно скоро; с тех пор,
как я забрался на груду тюфяков, прошло не больше часа, и вот я заметил, что
шторы на окнах спущены, а последних покупателей выпроваживают. Потом множество
проворных молодых людей принялись с необыкновенной быстротой убирать товары,
лежавшие в беспорядке на прилавках. Когда толпа стала редеть, я оставил свое
логово и осторожно пробрался поближе к центральным отделам магазина. Меня
поразила быстрота, с какой целая армия юношей и девушек убирала все, что было
выставлено днем для продажи. Все картонки, ткани, гирлянды‑кружев, ящики со
сладостями в кондитерском отделении, всевозможные предметы, разложенные на
прилавках, – все это убиралось, сворачивалось и складывалось на хранение,
а то, чего нельзя было убрать и спрятать, прикрывалось чехлами из какой‑то
грубой материи вроде парусины. Наконец все стулья были нагромождены на
прилавки, на полу не осталось ничего. Окончив свое дело, молодые люди поспешили
уйти с выражением такой радости на лице, какой я никогда еще не видел у
приказчиков. Потом появилась орава подростков с опилками, ведрами и щетками.
Мне приходилось то и дело увертываться от них, но все же опилки попадали мне на
ноги. Разгуливая по темным, опустевшим помещениям, я еще довольно долго слышал
шарканье щеток. Наконец через час с лишним после закрытия магазина я услышал,
что запирают двери. Воцарилась тишина, и я очутился один в огромном лабиринте
отделений и коридоров. Было очень тихо: помню, как, проходя мимо одного из
выходов на Тоттенхем‑Корт‑роуд, я услышал звук шагов прохожих.
Прежде всего я направился в отдел, где видел чулки и
перчатки. Было темно, и я еле разыскал спички в ящике небольшой конторки. Но
еще нужно было добыть свечку. Пришлось стаскивать покрышки и шарить по ящикам и
коробкам, но в конце концов я все же нашел то, что искал; свечи лежали в ящике,
на котором была надпись: «Шерстяные панталоны и фуфайки». Потом я взял носки и
толстый шерстяной шарф, после чего направился в отделение готового платья, где
взял брюки, мягкую куртку, пальто и широкополую шляпу вроде тех, что носят
священники. Я снова почувствовал себя человеком и прежде всего подумал о еде.
На верхнем этаже оказалась закусочная, и там я нашел
холодное мясо. В кофейнике осталось немного кофе, я зажег газ и подогрел его. В
общем, я устроился недурно. Затем я отправился на поиски одеяла, – в конце
концов мне пришлось удовлетвориться ворохом пуховых перин, – и попал в кондитерский
отдел, где нашел целую груду шоколада и засахаренных фруктов, которыми чуть не
объелся, и несколько бутылок бургундского. А рядом помещался отдел игрушек,
которые навели меня на блестящую мысль: я нашел несколько искусственных носов –
знаете, из папье‑маше – и тут же подумал о темных очках. К сожалению, здесь не
оказалось оптического отдела. Но ведь нос был для меня очень важен; сперва я
подумал даже о гриме. Раздобыв себе искусственный нос, я начал мечтать о
париках, масках и прочем. Наконец я заснул на куче перин, где было очень тепло
и удобно.
Еще ни разу, с тех пор как со мной произошла эта необычайная
перемена, я не чувствовал себя так хорошо, как в тот вечер, засыпая. Я
находился в состоянии полной безмятежности и был настроен весьма
оптимистически. Я надеялся, что утром незаметно выберусь из магазина, одевшись
и закутав лицо белым шарфом: затем куплю на украденные мною деньги очки, и
таким образом экипировка моя будет закончена. Ночью мне снились вперемешку все
удивительные происшествия, которые случились со мной за последние несколько
дней. Я видел бранящегося еврея‑домохозяина, его недоумевающих пасынков,
сморщенное лицо старухи, справляющейся о своей кошке. Я снова испытывал
странное ощущение при виде исчезнувшей белой ткани. Затем мне представился родной
городок и простуженный старичок викарий, шамкающий над могилой моего отца: «Из
земли взят и в землю отыдешь»…
«И ты», – сказал чей‑то голос, и вдруг меня потащили к
могиле. Я вырывался, кричал, умолял могильщиков, но они стояли неподвижно и
слушали отпевание; старичок викарий тоже, не останавливаясь, монотонно читал
молитвы и прерывал свое чтение лишь чиханьем. Я сознавал, что, не видя меня и
не слыша, они все‑таки меня одолели. Несмотря на мое отчаянное сопротивление,
меня бросили в могилу, и я, падая, ударился о гроб, а сверху меня стали
засыпать землей. Никто но замечал меня, никто не подозревал о моем
существовании. Я стал судорожно барахтаться – и проснулся.
Бледная лондонская заря уже занималась: сквозь щели между
оконными шторами проникал холодный серый свет. Я сел и долго не мог сообразить,
что это за огромное помещение с железными столбами, с прилавками, грудами
свернутых материй, кучей одеял и подушек. Затем вспомнил все и услышал чьи‑то
голоса.
Издали, из комнаты, где было светлее, так как шторы там были
уже подняты, ко мне приближались двое. Я вскочил, соображая, куда скрыться, и
это движение выдало им мое присутствие. Я думал, что они успели заметить только
проворно удаляющуюся фигуру. «Кто тут?» – крикнул один. «Стой!» – закричал
другой. Я свернул за угол и столкнулся с тощим парнишкой лет пятнадцати. Не
забудьте, что я был фигурой без лица! Он взвизгнул, а я сшиб его с ног,
бросился дальше, свернул еще за угол, и тут у меня мелькнула счастливая мысль:
я распластался за прилавком. Еще минута – и я услышал шаги бегущих людей,
отовсюду раздались крики: «Двери, заприте двери!», «Что случилось?» – и со всех
сторон посыпались советы, как изловить меня.
Я лежал на полу, перепуганный насмерть. Как это ни странно,
в ту минуту мне не пришло в голову, что надо раздеться, а между тем это было бы
самое простое. Я решил уйти одетый, и эта мысль завладела мной. Потом по
длинному проходу между прилавками разнесся крик: «Вот он!»
Я вскочил, схватил с прилавка стул и пустил им в болвана,
который первый крикнул это, потом побежал, наткнулся за углом на другого,
отшвырнул его и бросился вверх по лестнице. Он удержался на ногах и с
улюлюканьем погнался за мной. На верху лестницы были нагромождены кучи этих
пестрых расписных посудин, знаете?
– Горшки для цветов, – подсказал Кемп.
– Вот‑вот, цветочные горшки. На верхней ступеньке я
остановился, обернулся, выхватил из кучи один горшок и швырнул его в голову
подбежавшего болвана. Вся куча горшков рухнула, раздались крики, и со всех
сторон стали сбегаться служащие. Я со всех ног кинулся в закусочную. Но там был
какой‑то человек в белом, вроде повара, и он тоже погнался за мной. Я сделал
последний отчаянный поворот и очутился в отделе ламп и скобяных товаров. Я
забежал за прилавок и стал поджидать повара. Как только он появился впереди
погони, я пустил в него лампой. Он упал, а я, скорчившись за прилавком, начал
поспешно сбрасывать с себя одежду. Куртка, брюки, башмаки – все это удалось
скинуть довольно быстро, но эти проклятые фуфайки пристают к телу, как
собственная кожа. Повар лежал неподвижно по другую сторону прилавка, оглушенный
ударом или перепуганный до потери сознания, но я слышал топот, погоня
приближалась, и я должен был снова спасаться бегством, точно кролик, выгнанный
из кустов.
«Сюда, полисмен!» – крикнул кто‑то. Я снова очутился в
мебельном отделе, в конце которого стоял целый лес платяных шкафов. Я забрался
в самую гущу, лег на пол и, извиваясь, как угорь, освободился наконец от
фуфайки. Когда из‑за угла появились полисмен и трое служащих, я стоял уже
голый, задыхаясь и дрожа от страха. Они набросились на жилетку и кальсоны,
уцепились за брюки. «Он бросил свою добычу, – сказал один из
приказчиков. – Наверняка он где‑нибудь здесь».
Но они меня не нашли.
Я стоял, глядя, как они ищут меня, и проклинал судьбу за свою
неудачу, ибо одежды я все‑таки лишился. Потом я отправился в закусочную, выпил
немного молока и, сев у камина, стал обдумывать свое положение.
Вскоре пришли два приказчика и стали горячо обсуждать
происшествие. Какой вздор они мололи! Я услышал сильно преувеличенный рассказ о
произведенных мною опустошениях и всевозможные догадки о том, куда я подевался.
Потом я снова стал обдумывать план действий. Стащить что‑нибудь в магазине
теперь, после всей этой суматохи, было совершенно невозможно. Я спустился в склад
посмотреть, не удастся ли упаковать и как‑нибудь отправить оттуда сверток, но
не понял их системы контроля. Около одиннадцати часов я решил, что в магазине
оставаться бессмысленно, и, так как снег растаял и было теплей, чем накануне,
вышел на улицу. Я был в отчаянии от своей неудачи, а относительно будущего
планы мои были самые смутные.
|