XXX. ВО
ФРАНЦИИ
Когда английский король Карл I узнал о смерти Бекингэма, его первым и самым
большим опасением было, как бы эта страшная весть не лишила
ларошельцев бодрости духа. Поэтому он старался, как рассказывает Ришелье в
своих "Мемуарах", скрывать ее от них возможно дольше. Он приказал
запереть все гавани своего государства и тщательно следить за тем, чтобы
ни один корабль не вышел в море до отплытия армии, которую снаряжал
Бекингэм и за отправкой которой, после его смерти, король сам взялся надзирать.
Он довел строгость этого запрета до того, что даже задержал в Англии
датских послов, которые уже откланялись ему, и голландского посла, который должен
был доставить в Флиссинген ост-индские корабли, возвращенные Карлом I
Соединенным Нидерландам.
Но, так как он позаботился отдать этот приказ только через пять часов после
печального события, то есть в два часа дня, два корабля успели выйти из
гавани. Один, как мы знаем, увозил миледи, которая уже догадывалась о том,
что произошло, и еще больше уверилась в своем предположении, увидев, что на
мачте адмиральского корабля поднят черный флаг. Что касается второго корабля,
мы расскажем после, кто на нем находился и каким образом он отплыл.
За это время, впрочем, в лагере под Ла-Рошелью не случилось ничего нового;
только король, очень скучавший, как всегда, а в лагере, пожалуй, еще больше,
чем в других местах, решил уехать инкогнито в Сен-Жермен - провести там день
святого Людовика и попросил кардинала снарядить ему конвой всего из двадцати
мушкетеров. Кардинал, которому иногда передавалась скука короля, с большим
удовольствием предоставил этот отпуск своему царственному помощнику, обещавшему
вернуться к 15 сентября.
Господин де Тревиль, уведомленный его высокопреосвященством, собрался в дорогу
и, зная, что его друзья, по неизвестной ему причине, испытывают сильное
желание и даже настоятельную потребность вернуться в Париж, разумеется,
включил их в конвой короля.
Четверо молодых людей узнали эту новость через четверть часа после г-на де
Тревиля, так как им первым он сообщил о ней. Вот когда д'Артаньян
особенно оценил милость, которую оказал ему кардинал, наконец-то позволив
перейти в мушкетеры! Если бы не это обстоятельство, д'Артаньяну пришлось бы
остаться в лагере, а его товарищи уехали бы без него.
Нечего и говорить, что их побуждала вернуться в Париж мысль о той
опасности, которая угрожала г-же Бонасье при встрече в Бетюнском монастыре с
ее смертельным врагом - миледи. Поэтому, как мы уже сказали, Арамис
немедленно написал той самой турской белошвейке, у которой были такие
влиятельные знакомства, чтобы она испросила у королевы разрешение для г-жи
Бонасье выйти из монастыря и удалиться в Лотарингию или Бельгию. Ответ не
заставил себя долго ждать, и через девять-десять дней Арамис получил
следующее письмо:
"Любезный кузен!
Вот вам разрешение моей сестры взять нашу юную служанку из Бетюнского
монастыря, воздух которого, по вашему мнению, вреден для нее. Моя сестра с
большим удовольствием посылает вам свое разрешение, так как она очень любит
эту славную девушку и надеется в случае надобности быть ей полезной и в
дальнейшем.
Целую вас. Аглая Мишон".
К этому письму было приложено разрешение, составленное в следующих
выражениях:
"Настоятельнице Бетюнского монастыря надлежит передать на попечение
того лица, которое вручит ей это письмо, послушницу, поступившую к ней в
монастырь по моей рекомендации и находящуюся под моим покровительством.
В Лувре, 10 августа 1628 года. Анна".
Можно себе представить, какую пищу веселому остроумию молодых людей давали
эти родственные отношения Арамиса с белошвейкой, называвшей королеву своей
сестрой! Но Арамис, два-три раза густо покраснев в ответ на грубоватые шутки
Портоса, попросил своих друзей впредь не возвращаться к этой теме и заявил,
что, если они скажут ему по этому поводу хоть одно слово, он больше не
прибегнет в такого рода делах к посредничеству своей кузины.
Поэтому о белошвейке больше не упоминалось в разговорах четырех
мушкетеров, которые к тому же добились того, чего хотели: получили разрешение
взять г-жу Бонасье из Бетюнского монастыря кармелиток. Правда, от этого
разрешения им было мало пользы, пока они находились в лагере под
Ла-Рошелью, иначе говоря - на другом конце Франции. А потому д'Артаньян уже
собирался откровенно признаться г-ну де Тревилю, для чего ему необходимо
уехать, и попросить у него отпуск, как вдруг г-н де Тревиль объявил ему и
его трем товарищам, что король едет в Париж с конвоем из двадцати мушкетеров и
что они назначены в число конвойных.
Друзья очень обрадовались. Они послали слуг вперед с багажом и наутро выехали
сами.
Кардинал проводил его величество от Сюржера до Мозе, и там король и его министр
простились с взаимными изъявлениями дружеских чувств.
Желая приехать в Париж к двадцать третьему числу, король как можно быстрее
продвигался вперед. Однако в поисках развлечений он время от времени
останавливался для соколиной охоты, своей излюбленной забавы, к которой
некогда пристрастил его герцог де Люинь [84]. Когда это случалось,
шестнадцать мушкетеров из двадцати очень радовались такому веселому
времяпрепровождению, а остальные четверо проклинали все на свете, в
особенности д'Артаньян; у него постоянно звенело в ушах, что Портос объяснял
следующим образом:
- Как мне сказала одна очень знатная дама, это значит, что о вас где-то
вспоминают.
Наконец в ночь на двадцать третье число конвой проехал Париж и добрался до
места своего назначения. Король поблагодарил г-на де Тревиля и разрешил ему поочередно
увольнять конвойных в отпуск на четыре дня, с условием, чтобы никто из
счастливцев, под страхом заключения в Бастилию, не показывался в публичных
местах.
Первые четыре отпуска, как легко догадаться, были даны нашим четырем
друзьям; более того, Атос выпросил у г-на де Тревиля шесть дней вместо
четырех и присоединил к ним еще две ночи - они уехали двадцать четвертого, в
пять часов вечера, а г-н де Тревиль любезно пометил отпуск двадцать пятым
числом.
- Ах, боже мой, по-моему, мы причиняем себе много хлопот из-за
пустяков! - сказал д'Артаньян, как известно никогда ни в чем не
сомневавшийся. - В два дня, загнав двух-трех лошадей, - это мне нипочем,
деньги у меня есть! - я доскачу до Бетюна, вручу настоятельнице письмо
королевы и увезу мою милую не в Лотарингию и не в Бельгию, а в Париж, - где
она будет лучше укрыта, особенно пока кардинал будет стоять под Ла-Рошелью. А
когда мы вернемся из похода, тут уж мы добьемся от королевы - отчасти пользуясь
покровительством ее кузины, отчасти за оказанные нами услуги - всего,
чего захотим. Оставайтесь здесь, не тратьте сил понапрасну! Меня и Планше
вполне хватит для такого простого предприятия.
На это Атос спокойно ответил:
- У нас тоже есть деньги - я еще не пропил всей своей доли, полученной за
перстень, а Портос и Арамис еще не всю ее проели. Стало быть, мы так же
легко можем загнать четырех лошадей, как и одну. Но не забывайте,
д'Артаньян... - прибавил он таким мрачным голосом, что юноша невольно
вздрогнул, - не забывайте, что Бетюн - тот самый город, где кардинал
назначил свидание женщине, которая повсюду, где бы она ни появлялась,
приносит несчастье! Если бы вы имели дело только с четырьмя мужчинами,
д'Артаньян, я отпустил бы вас одного. Вы же будете иметь дело с этой
женщиной - так поедем вчетвером, и дай бог, чтобы всех нас, да еще с
четырьмя слугами в придачу, оказалось достаточно!
- Вы меня пугаете, Атос! - вскричал д'Артаньян. - Да чего же вы
опасаетесь, черт возьми?
- Всего! - ответил Атос.
Д'Артаньян внимательно поглядел на своих товарищей, лица которых, как и лицо
Атоса, выражали глубокую тревогу; не промолвив ни слова, все пришпорили коней и
продолжали свой путь.
Двадцать пятого числа под вечер, когда они въехали в Аррас и д'Артаньян
спешился у "Золотой бороны", чтобы выпить стакан вина в этой
гостинице, какой-то всадник выехал с почтового двора, где он переменил
лошадь, и на свежем скакуне галопом помчался по дороге в Париж.
В ту минуту, как он выезжал из ворот на улицу, ветром распахнуло плащ, в
который он был закутан, хотя дело происходило в августе, и чуть не снесло с
него шляпу, но путник вовремя удержал ее рукой, поймав уже на лету, и
проворно надвинул себе на глаза.
Д'Артаньян, пристально смотревший на этого человека, отчаянно побледнел и
выронил из рук стакан.
- Что с вами, сударь? - встревожился Планше. - Эй, господа, бегите на помощь,
господину моему худо!
Трое друзей подбежали и увидели, что д'Артаньян и не думал падать в
обморок, а кинулся к своему коню. Они преградили ему дорогу.
- Куда ты, черт побери, летишь сломя голову? - крикнул Атос.
- Это он! - вскричал д'Артаньян. - Это он! Дайте мне его догнать!
- Да кто "он"? - спросил Атос.
- Он, этот человек!
- Какой человек?
- Тот проклятый человек - мой злой гений, который попадается мне
навстречу каждый раз, когда угрожает какое-нибудь несчастье! Тот, кто
сопровождал эту ужасную женщину, когда я ее в первый раз встретил, тот, кого я
искал, когда вызвал на дуэль нашего друга Атоса, кого я видел утром того
самого дня, когда похитили госпожу Бонасье! Я его разглядел, это он! Я узнал
его!
- Черт возьми... - задумчиво проговорил Атос.
- На коней, господа, на коней! Поскачем за ним, и мы его догоним.
- Мой милый, примите во внимание, - удержал его Арамис, - что он едет в
сторону, противоположную той, куда мы направляемся; что у него свежая
лошадь, а наши устали, и, следовательно, мы их загоним, даже без всякой
надежды настичь его. Оставим мужчину, д'Артаньян, спасем женщину!
- Эй, сударь! - закричал конюх, выбегая из ворот и кидаясь вслед
незнакомцу. - Эй, сударь! Вот бумажка, которая выпала из вашей шляпы... Эй,
сударь! Эй!
- Друг мой, - остановил его д'Артаньян, - хочешь полпистоля за эту
бумажку?
- Извольте, сударь, с большим удовольствием! Вот она!
Конюх, в восторге от удачной сделки, вернулся на почтовый двор, а
д'Артаньян развернул листок бумаги.
- Что там? - спросили обступившие его друзья.
- Всего одно слово! - ответил д'Артаньян.
- Да, - подтвердил Арамис, - но это слово - название города или
деревни.
- "Армантьер", - прочитал Портос. - Армантьер... Не слыхал
такого места.
- И это название города пли деревни написано ее рукой! - заметил Атос.
- Если так, спрячем хорошенько эту бумажку - может быть, я не зря отдал
последние полпистоля, - заключил д'Артаньян. - На коней, друзья, на коней!
И четверо товарищей пустились вскачь по дороге в Бетюн.
|