 Увеличить |
III.
АУДИЕНЦИЯ
Господин де Тревиль был в самом дурном расположении духа. Тем не менее он
учтиво принял молодого человека, поклонившегося ему чуть ли не до земли, и с
улыбкой выслушал его приветствия. Беарнский акцент юноши напомнил ему
молодость и родные края - воспоминания, способные в любом возрасте
порадовать человека. Но тут же, подойдя к дверям приемной и подняв руку как бы
в знак того, что он просит разрешения у д'Артаньяна сначала покончить с
остальными, а затем уже приступить к беседе с ним, он трижды крикнул, с
каждым разом повышая голос так, что в нем прозвучала вся гамма интонаций - от
повелительной до гневной:
- Атос! Портос! Арамис!
Оба мушкетера, с которыми мы уже успели познакомиться и которым
принадлежали два последних имени, сразу же отделились от товарищей и вошли в
кабинет, дверь которого захлопнулась за ними, как только они перешагнули
порог. Их манера держаться, хотя они и не были вполне спокойны, своей
непринужденностью, исполненной одновременно и достоинства и покорности,
вызвала восхищение д'Артаньяна, видевшего в этих людях неких полубогов, а в их
начальнике - Юпитера-Громовержца, готового разразиться громом и молнией.
Когда оба мушкетера вошли и дверь за ними закрылась, когда гул
разговоров в приемной, которым вызов мушкетеров послужил, вероятно, новой
пищей, опять усилился, когда, наконец, г-н де Тревиль, хмуря брови, три или
четыре раза прошелся молча по кабинету мимо Портоса и Арамиса, которые
стояли безмолвно, вытянувшись, словно на смотру, он внезапно остановился
против них и, окинув их с ног до головы гневным взором, произнес:
- Известно ли вам, господа, что мне сказал король, и не далее как вчера
вечером? Известно ли вам это?
- Нет, - после короткого молчания ответствовали оба мушкетера. - Нет, сударь,
нам ничего не известно.
- Но мы надеемся, что вы окажете нам честь сообщить об этом, - добавил Арамис
в высшей степени учтиво и отвесил изящный поклон.
- Он сказал мне, что впредь будет подбирать себе мушкетеров из
гвардейцев господина кардинала.
- Из гвардейцев господина кардинала? Как это так? - воскликнул Портос.
- Он пришел к заключению, что его кисленькое винцо требует подбавки доброго
вина.
Оба мушкетера вспыхнули до ушей. Д'Артаньян не знал, куда ему деваться, и готов
был провалиться сквозь землю.
- Да, да! - продолжал г-н де Тревиль, все более горячась. - И его
величество совершенно прав, ибо, клянусь честью, господа мушкетеры играют
жалкую роль при дворе! Господин кардинал вчера вечером за игрой в шахматы
соболезнующим тоном, который очень задел меня, принялся рассказывать, что
эти проклятые мушкетеры, эти головорезы - он произносил эти слова с особой
насмешкой, которая понравилась мне еще меньше, - эти рубаки, добавил он,
поглядывая на меня своими глазами дикой кошки, задержались позже
разрешенного часа в кабачке на улице Феру. Его гвардейцы, совершавшие обход, -
казалось, он расхохочется мне в лицо, - были принуждены задержать этих
нарушителей ночного покоя. Тысяча чертей! Вы знаете, что это значит?
Арестовать мушкетеров! Вы были в этой компании... да, вы, не отпирайтесь,
вас опознали, и кардинал назвал ваши имена. Я виноват, виноват, ведь я сам
подбираю себе людей. Вот хотя бы вы, Арамис: зачем вы выпросили у меня
мушкетерский камзол, когда вам так к лицу была сутана? Ну а вы, Портос...
вам такая роскошная золотая перевязь нужна, должно быть, чтобы повесить на
ней соломенную шпагу? А Атос... Я не вижу Атоса. Где он?
- Сударь, - с грустью произнес Арамис, - он болен, очень болен.
- Болен? Очень болен, говорите вы? А чем он болен?
- Опасаются, что у него оспа, сударь, - сказал Портос, стремясь
вставить и свое слово. - Весьма печальная история: эта болезнь может
изуродовать его лицо.
- Оспа?.. Вот так славную историю вы тут рассказываете, Портос! Болеть оспой в
его возрасте! Нет, нет!.. Он, должно быть, ранен... или убит... Ах, если б я
мог знать!.. Тысяча чертей! Господа мушкетеры, я не желаю, чтобы мои люди
шатались по подозрительным местам, затевали ссоры на улицах и пускали в
ход шпаги в темных закоулках! Я не желаю в конце концов, чтобы мои люди служили
посмешищем для гвардейцев господина кардинала! Эти гвардейцы - спокойные
ребята, порядочные, ловкие. Их не за что арестовывать, да, кроме того, они и
не дали бы себя арестовать. Я в этом уверен! Они предпочли бы умереть на
месте, чем отступить хоть на шаг. Спасаться, бежать, удирать - на это способны
только королевские мушкетеры!
Портос и Арамис дрожали от ярости. Они готовы были бы задушить г-на де
Тревиля, если бы в глубине души не чувствовали, что только горячая любовь к
ним заставляет его так говорить. Они постукивали каблуками о ковер, до крови
кусали губы и изо всех сил сжимали эфесы шпаг.
В приемной слышали, что вызывали Атоса, Портоса и Арамиса, и по голосу г-на де
Тревиля угадали, что он сильно разгневан. Десяток голов, терзаемых
любопытством, прижался к двери в стремлении не упустить ни слова, и лица
бледнели от ярости, тогда как уши, прильнувшие к скважине, не упускали ни звука,
а уста повторяли одно за другим оскорбительные слова капитана, делая их
достоянием всех присутствующих. В одно мгновение весь дом, от дверей
кабинета и до самого подъезда, превратился в кипящий котел.
- Вот как! Королевские мушкетеры позволяют гвардейцам кардинала себя
арестовывать! - продолжал г-н де Тревиль, в глубине души не менее
разъяренный, чем его солдаты, отчеканивая слова и, словно удары кинжала,
вонзая их в грудь своих слушателей. - Вот как! Шесть гвардейцев кардинала
арестовывают шестерых мушкетеров его величества! Тысяча чертей! Я принял
решение. Прямо отсюда я отправляюсь в Лувр и подаю в отставку, отказываюсь от
звания капитана мушкетеров короля и прошу назначить меня лейтенантом
гвардейцев кардинала. А если мне откажут, тысяча чертей, я сделаюсь аббатом!
При этих словах ропот за стеной превратился в бурю. Всюду раздавались
проклятия и богохульства. Возгласы: "Тысяча чертей!", "Бог
и все его ангелы!", "Смерть и преисподняя!" - повисли в
воздухе. Д'Артаньян глазами искал, нет ли какой-нибудь портьеры, за которой он
мог бы укрыться, и ощущал непреодолимое желание забраться под стол.
- Так вот, господин капитан! - воскликнул Портос, потеряв всякое
самообладание. - Нас действительно было шестеро против шестерых, но на нас
напали из-за угла, и, раньше чем мы успели обнажить шпаги, двое из нас были
убиты наповал, а Атос так тяжело ранен, что не многим отличался от убитых;
дважды он пытался подняться и дважды валился на землю. Том не менее мы не
сдались. Нет! Нас уволокли силой. По пути мы скрылись. Что касается Атоса, то
его сочли мертвым и оставили спокойно лежать на поле битвы, полагая, что с ним
не стоит возиться. Вот как было дело. Черт возьми, капитан! Не всякий бой
можно выиграть. Великий Помпей проиграл Фарсальскую битву, а король
Франциск Первый, который, как я слышал, кое-чего стоил, - бой при Павии
[19].
- И я имею честь доложить, - сказал Арамис, - что одного из нападавших я
заколол его собственной шпагой, так как моя шпага сломалась после первого же
выпада. Убил или заколол - как вам будет угодно, сударь.
- Я не знал этого, - произнес г-н де Тревиль, несколько смягчившись. -
Господин кардинал, как я вижу, кое-что преувеличил.
- Но молю вас, сударь... - продолжал Арамис, видя, что де Тревиль
смягчился, и уже осмеливаясь обратиться к нему с просьбой, - молю вас,
сударь, не говорите никому, что Атос ранен! Он был бы в отчаянии, если б это
стало известно королю. А так как рана очень тяжелая - пронзив плечо, лезвие
проникло в грудь, - можно опасаться...
В эту минуту край портьеры приподнялся, и на пороге показался мушкетер с
благородным и красивым, но смертельно бледным лицом.
- Атос! - вскрикнули оба мушкетера.
- Атос! - повторил за ними де Тревиль.
- Вы звали меня, господин капитан, - сказал Атос, обращаясь к де
Тревилю. Голос его звучал слабо, но совершенно спокойно. - Вы звали меня,
как сообщили мне товарищи, и я поспешил явиться. Жду ваших приказаний,
сударь!
И с этими словами мушкетер, безукоризненно одетый и, как всегда,
подтянутый, твердой поступью вошел в кабинет. Де Тревиль, до глубины души
тронутый таким проявлением мужества, бросился к нему.
- Я только что говорил этим господам, - сказал де Тревиль, - что
запрещаю моим мушкетерам без надобности рисковать жизнью. Храбрецы дороги
королю, а королю известно, что мушкетеры - самые храбрые люди на земле. Вашу
руку, Атос!
И, не дожидаясь, чтобы вошедший ответил на это проявление дружеских чувств,
де Тревиль схватил правую руку Атоса и сжал ее изо всех сил, не замечая,
что Атос, при всем своем самообладании, вздрогнул от боли и сделался еще
бледнее, хоть это и казалось невозможным.
Дверь оставалась полуоткрытой. Появление Атоса, о ране которого,
несмотря на тайну, окружавшую все это дело, большинству было известно, поразило
всех. Последние слова капитана были встречены гулом удовлетворения, и две или
три головы в порыве восторга просунулись между портьерами. Де Тревиль,
надо полагать, не преминул бы резким замечанием покарать за это нарушение
этикета, но вдруг почувствовал, как рука Атоса судорожно дернулась в его руке,
и, переведя взгляд на мушкетера, увидел, что тот готов потерять сознание. В то
же мгновение Атос, собравший все силы, чтобы преодолеть боль, и все же
сраженный ею, рухнул на пол как мертвый.
-
Лекаря! - закричал г-н де Тревиль. - Моего или королевского, самого лучшего!
Лекаря, или, тысяча чертей, мой храбрый Атос умрет!
На крик де Тревиля все собравшиеся в приемной хлынули к нему в кабинет, дверь
которого он не подумал закрыть. Все суетились вокруг раненого. Но все
старания были бы напрасны, если б лекарь не оказался в самом доме.
Расталкивая толпу, он приблизился к Атосу, который все еще лежал без
сознания, и, так как шум и суета мешали ему, он прежде всего потребовал,
чтобы больного перенесли в соседнюю комнату. Г-н де Тревиль поспешно
распахнул дверь и сам прошел вперед, указывая путь Портосу и Арамису,
которые на руках вынесли своего друга. За ними следовал лекарь, а за лекарем
дверь затворилась.
И тогда кабинет г-на Тревиля, всегда вызывавший трепет у входивших,
мгновенно превратился в отделение приемной. Все болтали, разглагольствовали, не
понижая голоса, сыпали проклятиями и, не боясь сильных выражений,
посылали кардинала и его гвардейцев ко всем чертям.
Немного погодя вернулись Портос и Арамис. Подле раненого остались только
де Тревиль и лекарь.
Наконец возвратился и г-н де Тревиль. Раненый, по его словам, пришел в
сознание. Врач считал, что его положение не должно внушать друзьям никаких
опасений, так как слабость вызвана только большой потерей крови.
Затем г-н де Тревиль сделал знак рукой, и все удалились, за исключением
д'Артаньяна, который, со свойственной гасконцу настойчивостью, остался на
месте, не забывая, что ему назначена аудиенция. Когда все вышли и дверь
закрылась, де Тревиль обернулся и оказался лицом к лицу с молодым человеком.
Происшедшие события прервал нить его мыслей. Он осведомился о том, чего от
него желает настойчивый проситель. Д'Артаньян назвался, сразу пробудив в
памяти де Тревиля и прошлое и настоящее.
- Простите, любезный земляк, - произнес он с улыбкой, - я совершенно забыл
о вас. Что вы хотите! Капитан - это тот же отец семейства, только отвечать
он должен за большее, чем обыкновенный отец. Солдаты - взрослые дети, но
так как я требую, чтобы распоряжения короля и особенно господина кардинала
выполнялись...
Д'Артаньян не мог скрыть улыбку. Эта улыбка показала г-ну де Тревилю, что
перед ним отнюдь не глупец, и он сразу перешел к делу.
- Я очень любил вашего отца, - сказал он. - Чем я могу быть полезен его сыну?
Говорите скорее, время у меня уже на исходе.
- Сударь, - произнес Д'Артаньян, - уезжая из Тарба в Париж, я надеялся в память
той дружбы, о которой вы не забыли, просить у вас плащ мушкетера. Но после
всего виденного мною за эти два часа я понял, что эта милость была бы столь
огромна, что я боюсь оказаться недостойным ее.
- Это действительно милость, молодой человек, - ответил г-н де Тревиль. - Но
для вас она, может быть, не так недоступна, как вы думаете или делаете вид,
что думаете. Впрочем, одно из распоряжений его величества
предусматривает подобный случай, и я вынужден, к сожалению, сообщить вам,
что никого не зачисляют в мушкетеры, пока он не испытан в нескольких
сражениях, но совершил каких-нибудь блестящих подвигов или не прослужил два
года в другом полку, поскромнее, чем наш.
Д'Артаньян молча поклонился. Он еще более жаждал надеть форму
мушкетера, с тех пор как узнал, насколько трудно достичь желаемого.
- Но... - продолжал де Тревиль, вперив в своего земляка такой
пронзительный взгляд, словно он желал проникнуть в самую глубину его сердца, -
но из уважения к вашему отцу, моему старому другу, как я вам уже говорил, я
все же хочу что-нибудь сделать для вас, молодой человек. Наши беарнские юноши
редко бывают богаты, и я не думаю, чтобы положение сильно изменилось с тех пор,
как я покинул родные края. Полагаю, что денег, привезенных вами, вряд ли
хватит на жизнь...
Д'Артаньян гордо выпрямился, всем своим видом давая понять, что он ни у кого не
просит милостыни.
- Полно, полно, молодой человек, - продолжал де Тревиль, - мне эти повадки
знакомы. Я приехал в Париж с четырьмя экю в кармане и вызвал бы на дуэль
любого, кто осмелился бы сказать мне, что я не в состоянии купить Лувр.
Д'Артаньян еще выше поднял голову. Благодаря продаже коня он начинал свою
карьеру, имея на четыре экю больше, чем имел на первых порах де Тревиль.
- Итак, - продолжал капитан, - вам необходимо сохранить привезенные, как
бы значительна ни была эта сумма. Но вам также следует
усовершенствоваться в искусстве владеть оружием - это необходимо дворянину. Я
сегодня же напишу письмо начальнику Королевской академии, и с завтрашнего дня
он примет вас, не требуя никакой платы. Не отказывайтесь от этого. Наши
молодые дворяне, даже самые знатные и богатые, часто тщетно добиваются
приема туда. Вы научитесь верховой езде, фехтованию, танцам. Вы завяжете
полезные знакомства, а время от времени будете являться ко мне, докладывать,
как у вас идут дела и чем я могу помочь вам.
Как ни чужды были д'Артаньяну придворные уловки, он все же почувствовал
холодок, которым веяло от этого приема.
- Увы! - воскликнул он. - Я вижу, как недостает мне сейчас письма с
рекомендацией, данного мне отцом.
- Действительно, - ответил де Тревиль, - я удивлен, что вы пустились в столь
дальний путь без этого единственного волшебного ключа, столь
необходимого нашему брату беарнцу.
- Письмо у меня было, сударь, и, слава богу, написанное как полагается! -
воскликнул Д'Артаньян. - Но у меня коварно похитили его!
И он рассказал обо всем, что произошло в Менге, описал незнакомого
дворянина во всех подробностях, в речь его дышала жаром и искренностью,
которые очаровали де Тревиля.
- Странная история... - задумчиво произнес капитан мушкетеров. - Вы, значит,
громко называли мое имя?
- Да, конечно. Я был так неосторожен. Но что вы хотите! Такое имя, как ваше,
должно было служить мне в жизни щитом. Судите сами, как часто я
прикрывался им.
Лесть была в те дни в моде, и де Тревиль был так же чувствителен к
фимиаму, как любой король или кардинал. Он не мог поэтому удержаться от
выражавшей удовольствие улыбки, но улыбка быстро угасла.
- Скажите мне... - начал он, сам возвращаясь к происшествию в Менге, -
скажите, не было ли у этого дворянина легкого рубца на виске?
- Да, как бы ссадина от пули.
- Это был видный мужчина?
- Да.
- Высокого роста?
- Да.
- Бледный, с темными волосами?
- Да-да, именно такой. Каким образом, сударь, вы знаете этого человека? Ах,
если когда-нибудь я разыщу его, - а я клянусь вам, что разыщу его хоть в аду...
- Он ожидал женщину? - перебил его де Тревиль.
- Уехал он, во всяком случае, только после того, как обменялся
несколькими словами с той, которую поджидал.
- Вы не знаете, о чем они говорили?
- Вручив ей ларец, он сказал, что в нем она найдет его распоряжения, и
предложил ей вскрыть ларец только в Лондоне.
- Эта женщина была англичанка?
- Он называл ее миледи.
- Это он! - прошептал де Тревиль. - Это он! А я полагал, что он еще в
Брюсселе.
- О сударь, - воскликнул Д'Артаньян, - скажите мне, кто он и откуда, и я не
буду просить вас ни о чем, даже о зачислении в мушкетеры! Ибо прежде всего я
должен рассчитаться с ним.
- Упаси вас бог от этого, молодой человек! - воскликнул де Тревиль. - Если
вы встретите его на улице, спешите перейти на другую сторону. Не
натыкайтесь на эту скалу: вы разобьетесь, как стекло.
- И все-таки, - произнес Д'Артаньян, - если только я его встречу...
- Пока, во всяком случае, не советую вам разыскивать его, - сказал де
Тревиль.
Внезапно де Тревиль умолк, пораженный странным подозрением. Страстная
ненависть, которую юноша выражал по отношению к человеку, якобы похитившему у
него отцовское письмо... Кто знает, не скрывался ли за этой ненавистью
какой-нибудь коварный замысел? Не подослан ли этот молодой человек его
высокопреасвященством? Не явился ли он с целью заманить его, де Тревиля, в
ловушку? Этот человек, называющий себя д'Артаньяном, - не был ли он шпионом,
которого пытаются ввести к нему в дом, чтобы он завоевал его доверие, а
затем погубил его, как это бывало с другими? Он еще внимательнее, чем
раньше, поглядел на д'Артаньяна. Вид этого подвижного лица, выражавшего ум,
лукавство и притворную скромность, не слишком его успокоил.
"Я знаю, правда, что он гасконец, - подумал де Тревиль. - Но он с таким же
успехом может применить свои способности на пользу кардиналу, как и мне.
Испытаем его..."
- Друг мой, - проговорил он медленно, - перед сыном моего старого друга - ибо
я принимаю на веру всю эту историю с письмом, - перед сыном моего друга я
хочу искупить холодность, которую вы сразу ощутили в моем приеме, и раскрою
перед вами тайны нашей политики. Король и кардинал - наилучшие друзья.
Мнимые трения между ними служат лишь для того, чтобы обмануть глупцов. Я
не допущу, чтобы мой земляк, красивый юноша, славный малый, созданный для
успеха, стал жертвой этих фокусов и попал впросак, как многие другие,
сломавшие себе на этом голову. Запомните, что я предан этим двум
всемогущим господам и что каждый мой шаг имеет целью служить королю и
господину кардиналу, одному из самых выдающихся умов, какие когда-либо
создавала Франция. Отныне, молодой человек, примите это к сведению, и если, в
силу семейных или дружеских связей или подчиняясь голосу страстей, вы
питаете к кардиналу враждебные чувства, подобные тем, которые нередко
прорываются у иных дворян, - распрощаемся с вами. Я приду вам на помощь при
любых обстоятельствах, но не приближу вас к себе. Надеюсь, во всяком случае,
что моя откровенность сделает вас моим другом, ибо вы единственный молодой
человек, с которым я когда-либо так говорил.
"Если
кардинал подослал ко мне эту лису, - думал де Тревиль, - то, зная, как я
его ненавижу, наверняка внушил своему шпиону, что лучший способ вкрасться ко
мне в доверие - это наговорить про него черт знает что. И, конечно, этот
хитрец, несмотря на мои заверения, сейчас станет убеждать меня, что питает
отвращение к его преосвященству".
Но все произошло совсем по-иному - не так, как ожидал де Тревиль.
Д'Артаньян ответил с совершенной прямотой.
- Сударь, - произнес он просто, - я прибыл в Париж именно с такими
намерениями. Отец мой советовал мне не повиноваться никому, кроме короля,
господина кардинала и вас, которых он считает первыми людьми во Франции.
Д'Артаньян, как можно заметить, присоединил имя де Тревиля к двум первым.
Но это добавление, по его мнению, не могло испортить дело.
- Поэтому, - продолжал он, - я глубоко чту господина кардинала и
преклоняюсь перед его действиями... Тем лучше для меня, если вы, как
изволите говорить, вполне откровенны со мной. Значит, вы оказали мне честь,
заметив сходство в наших взглядах. Но, если вы отнеслись ко мне с некоторым
недоверием, - а это было бы вполне естественно, - тогда, разумеется, я гублю
себя этими словами в ваших глазах. Но все равно вы оцените мою прямоту, а
ваше доброе мнение обо мне дороже всего на свете.
Де Тревиль был поражен. Такая проницательность, такая искренность
вызывали восхищение, но все же полностью не устраняли сомнений. Чем больше
выказывалось превосходство этого молодого человека перед другими молодыми
людьми, тем больше было оснований остерегаться его, если де Тревиль ошибался в
нем.
- Вы честный человек, - сказал он, пожимая д'Артапьяну руку, - но сейчас
я могу сделать для вас только то, что предложил. Двери моего дома всегда
будут для вас открыты. Позже, имея возможность являться ко мне в любое
время, а следовательно, и уловить благоприятный случай, вы, вероятно,
достигнете того, к чему стремитесь.
- Другими словами, сударь, - проговорил д'Артаньян, - вы ждете, чтобы я
оказался достоин этой чести. Ну что ж, - добавил он с непринужденностью,
свойственной гасконцу, - вам недолго придется ждать.
И он поклонился, собираясь удалиться, словно остальное касалось уже только
его одного.
- Да погодите же, - сказал де Тревиль, останавливая его. - Я обещал вам письмо
к начальнику академии. Или вы чересчур горды, молодой человек, чтобы принять
его от меня?
- Нет, сударь, - возразил д'Артаньян. - И я отвечаю перед вами за то, что его
не постигнет такая судьба, как письмо моего отца. Я так бережно буду хранить
его, что оно, клянусь вам, дойдет по назначению, и горе тому, кто попытается
похитить его у меня!
Это бахвальство вызвало на устах де Тревиля улыбку. Оставив молодого
человека в амбразуре окна, где они только что беседовали, он уселся за стол,
чтобы написать обещанное письмо. Д'Артаньян в это время, ничем не занятый,
выбивал по стеклу какой-то марш, наблюдая за мушкетерами, которые один за другим
покидали дом, и провожая их взглядом до самого поворота улицы.
Господин де Тревиль, написав письмо, запечатал его, встал и направился к
молодому человеку, чтобы вручить ему конверт. Но в то самое мгновение,
когда д'Артаньян протянул руку за письмом, де Тревиль с удивлением увидел,
как юноша внезапно вздрогнул и, вспыхнув от гнева, бросился из кабинета с
яростным криком:
- Нет, тысяча чертей! На этот раз ты от меня не уйдешь!
- Кто? Кто? - спросил де Тревиль.
- Он, похититель! - ответил на ходу д'Артаньян. - Ах, негодяй! - И с этими
словами он исчез за дверью.
- Сумасшедший! - пробормотал де Тревиль. - Если только... - медленно добавил
он, - это не уловка, чтобы удрать, раз он понял, что подвох не удался,
|
