ГЛАВА IV.
Где стол
был яств, там гроб стоит.
Несколько
дней спустя после своего приезда молодой Дубровский хотел заняться делами, но
отец его был не в состоянии дать ему нужные объяснения – у Андрея Гавриловича
не было поверенного. Разбирая его бумаги, нашел он только первое письмо заседателя
и черновой ответ на оное – из того не мог он получить ясное понятие о тяжбе, и
решился ожидать последствий, надеясь на правоту самого дела.
Между
тем здоровье Андрея Гавриловича час от часу становилось хуже. Владимир предвидел
его скорое разрушение и не отходил от старика, впадшего в совершенное детство.
Между
тем положеный срок прошел, и апеллация не была подана. Кистеневка принадлежала
Троекурову. Шабашкин явился к нему с поклонами и поздравлениями и просьбою назначить,
когда угодно будет его высокопревосходительству вступить во владение
новоприобретенным имением – самому или кому изволит он дать на то доверенность.
Кирила Петрович смутился. От природы не был он корыстолюбив, желание мести
завлекло его слишком далеко, совесть его роптала. Он знал, в каком состоянии
находился его противник, старый товарищ его молодости – и победа не радовала
его сердце. Он грозно взглянул на Шабашкина, ища к чему привязаться, чтоб его выбранить,
но не нашед достаточного к тому предлога, сказал ему сердито: – Пошел вон, не
до тебя.
Шабашкин,
видя, что он не в духе, поклонился и спешил удалиться. А Кирила Петрович,
оставшись наедине, стал расхаживать взад и вперед, насвистывая: Гром победы
раздавайся, что всегда означало в нем необыкновенное волнение мыслей.
Наконец
он велел запрячь себе беговые дрожки, оделся потеплее (это было уже в конце
сентября) и, сам правя, выехал со двора.
Вскоре
завидел он домик Андрея Гавриловича, и противуположные чувства наполнили душу
его. Удовлетворенное мщение и властолюбие заглушали до некоторой степени
чувства более благородные, но последние наконец восторжествовали. Он решился
помириться с старым своим соседом, уничтожить и следы ссоры, возвратив ему его
достояние. Облегчив душу сим благим намерением, Кирила Петрович пустился рысью
к усадьбе своего соседа – и въехал прямо на двор.
В это
время больной сидел в спальней у окна. Он узнал Кирила Петровича, и ужасное смятение
изобразилось на лице его – багровый румянец заступил место обыкновенной
бледности, глаза засверкали, он произносил невнятные звуки. Сын его, сидевший
тут же за хозяйственными книгами, поднял голову и поражен был его состоянием.
Больной указывал пальцем на двор с видом ужаса и гнева. Он торопливо подбирал
полы своего халата, собираясь встать с кресел, приподнялся – – и вдруг упал. –
Сын бросился к нему, старик лежал без чувств и без дыхания – паралич его
ударил. – Скорей, скорей в город за лекарем! – кричал
Владимир. – Кирила Петрович спрашивает вас, – сказал вошедший слуга.
Владимир бросил на него ужасный взгляд.
– Скажи
Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел его выгнать со двора
– пошел. – Слуга радостно побежал исполнить приказание своего барина;
Егоровна всплеснула руками. – Батюшка ты наш, – сказала она пискливым
голосом, – погубишь ты свою головушку! Кирила Петрович съест нас. –
Молчи, няня, – сказал с сердцем Владимир, – сейчас пошли Антона в
город за лекарем. – Егоровна вышла.
В
передней никого не было – все люди сбежались на двор смотреть на Кирила
Петровича. Она вышла на крыльцо – и услышала ответ слуги, доносящего от имени
молодого барина. Кирила Петрович выслушал его сидя на дрожках. Лицо его стало
мрачнее ночи, он с презрением улыбнулся, грозно взглянул на дворню и поехал
шагом около двора. Он взглянул и в окошко, где за минуту перед сим сидел Андрей
Гаврилович, но где уж его не было. Няня стояла крыльце, забыв о приказании
барина. Дворня с шумом толковала о сем происшедствии. Вдруг Владимир явился
между людьми и отрывисто сказал: – Не надобно лекаря, батюшка скончался.
Сделалось
смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на
которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена
была на грудь – не было уж и признака жизни в сем теле еще не охладелом, но уже
обезображенном кончиною. Егоровна взвыла – слуги окружили труп, оставленный на
их попечение, – вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и
положили на тот самый стол, за которым только лет они служили своему господину.
|