Увеличить |
ГЛАВА XII.
Прошло
несколько дней, и не случилось ничего достопримечательного. Жизнь обитателей
Покровского была однообразна. Кирила Петрович ежедневно выезжал на охоту;
чтение, прогулки и музыкальные уроки занимали Марью Кириловну – особенно
музыкальные уроки. Она начинала понимать собственное сердце и признавалась, с
невольной досадою, что оно не было равнодушно к достоинствам молодого француза.
Он с своей стороны не выходил из пределов почтения и строгой пристойности, и
тем успокоивал ее гордость и боязливые сомнения. Она с большей и большей
доверчивостью предавалась увлекательной привычке. Она скучала без Дефоржа, в
его присутствии поминутно занималась им, обо всем хотела знать его мнение и
всегда с ним соглашалась. Может быть, она не была еще влюблена, но при первом
случайном препятствии или незапном гонении судьбы пламя страсти должно было
вспыхнуть в ее сердце.
Однажды,
пришед в залу, где ожидал ее учитель, Марья Кириловна с изумлением заметила
смущение на бледном его лице. Она открыла форте-пьяно, пропела несколько нот,
но Дубровский под предлогом головной боли извинился, перервал урок и, закрывая
ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна, не успев одуматься, приняла
ее и раскаялась в ту же минуту, но Дубровского не было уже в зале. Марья
Кириловна пошла в свою комнату, развернула записку и прочла следующее:
«Будьте
сегодня в 7 часов в беседке у ручья – Мне необходимо с вами говорить».
Любопытство
ее было сильно возбуждено. Она давно ожидала признания, желая и опасаясь его.
Ей приятно было бы услышать подтверждение того, о чем она догадывалась, но она
чувствовала, что ей было бы неприлично слышать такое объяснение от человека,
который по состоянию своему не мог надеиться когда-нибудь получить ее руку. Она
решилась идти на свидание, но колебалась в одном: каким образом примет она
признание учителя, с аристократическим ли негодованием, с увещаниями ли дружбы,
с веселыми шутками, или с безмолвным участием. Между тем она поминутно поглядывала
на часы. Смеркалось, подали свечи, Кирила Петрович сел играть в бостон с
приезжими соседями. Столовые часы пробили третью четверть седьмого – и Марья Кириловна
тихонько вышла на крыльцо – огляделась во все стороны и побежала в сад.
Ночь
была темна, небо покрыто тучами – в двух шагах от себя нельзя было ничего
видеть, но Марья Кириловна шла в темноте по знакомым дорожкам, и через минуту
очутилась у беседки; тут остановилась она, дабы перевести дух и явиться перед
Дефоржем с видом равнодушным и неторопливым. Но Дефорж стоял уже перед нею.
– Благодарю
вас, – сказал он ей тихим и печальным голосом, – что вы не отказали
мне в моей просьбе. Я был бы в отчаянии, если бы на то не согласились.
Марья
Кириловна отвечала заготовленною фразой: – Надеюсь, что вы не заставите меня
раскаяться в моей снисходительности.
Он
молчал и, казалося, собирался с духом. – Обстоятельства требуют… я должен
вас оставить, – сказал он наконец, – вы скоро, может быть, услышите…
Но перед разлукой я должен с вами сам объясниться…
Мария
Кириловна не отвечала ничего. В этих словах видела она предисловие к ожидаемому
признанию.
– Я
не то, что вы предполагаете, – продолжал он, потупя голову, – я не
француз Дефорж, я Дубровский.
Марья
Кириловна вскрикнула.
– Не
бойтесь, ради бога, вы не должны бояться моего имени. Да я тот несчастный,
которого ваш отец лишил куска хлеба, выгнал из отеческого дома и послал грабить
на больших дорогах. Но вам не надобно меня бояться – ни за себя, ни за него.
все кончено. – Я ему простил. Послушайте, вы спасли его. Первый мой
кровавый подвиг должен был свершиться над ним. Я ходил около его дома,
назначая, где вспыхнуть пожару, откуда войти в его спальню, как пересечь ему
все пути к бегству – в ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и
сердце мое смирилось. Я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни единое
существо, связанное с вами узами крови, не подлежит моему проклятию. Я
отказался от мщения, как от безумства. Целые дни я бродил около садов
Покровского в надежде увидеть издали ваше белое платье. В ваших неосторожных
прогулках я следовал за вами, прокрадываясь от куста к кусту, счастливый мыслию,
что вас охраняю, что для вас нет опасности там, где я присутствую тайно.
Наконец случай представился. Я поселился в вашем доме. Эти три недели были для
меня днями счастия. Их воспоминание будет отрадою печальной моей жизни….
Сегодня я получил известие, после которого мне невозможно долее здесь
оставаться. Я расстаюсь с вами сегодня… сей же час.. Но прежде я должен был вам
открыться, чтоб вы не проклинали меня, не презирали. Думайте иногда о Дубровском.
Знайте, что он рожден был для иного назначения, что душа его умела вас любить,
что никогда…
Тут
раздался легкой свист – и Дубровский умолк. Он схватил ее руку и прижал к пылающим
устам. Свист повторился. – Простите, – сказал Дубровский, – меня
зовут, минута может погубить меня. – Он отошел, Марья Кириловна стояла
неподвижно – Дубровский воротился и снова взял ее руку. – Если
когда-нибудь, – сказал он ей нежным и трогательным голосом, – если
когда-нибудь несчастие вас постигнет и вы ни от кого не будете ждать ни помощи,
ни покровительства, в таком случае обещаетесь ли вы прибегнуть ко мне,
требовать от меня всего – для вашего спасения? Обещаетесь ли вы не отвергнуть
моей преданности?
Мария
Кириловна плакала молча. Свист раздался в третий раз.
– Вы
меня губите! – закричал Дубровский. – Я не оставлю вас, пока не
дадите мне ответа – обещаетесь ли вы или нет?
– Обещаюсь, –
прошептала бедная красавица.
Взволнованная
свиданием с Дубровским Марья Кириловна возвращалась из саду. Ей показалось, что
все люди разбегались – дом был в движении, на дворе было много народа, у
крыльца стояла тройка – издали услышала она голос Кирила Петровича – и спешила
войти в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие ее не было замечено. В зале встретил
ее Кирила Петрович, гости окружали исправника, нашего знакомца, и осыпали его
вопросами. Исправник в дорожном платье, вооруженный с ног до головы, отвечал им
с видом таинственным и суетливым. – Где ты была, Маша, – спросил
Кирила Петрович, – не встретила ли ты М-r Дефоржа? – Маша насилу
могла отвечать отрицательно.
– Вообрази, –
продолжал Кирила Петрович, – исправник приехал его схватить и уверяет
меня, что это сам Дубровский.
– Все
приметы, ваше превосходительство, – сказал почтительно исправник. – Эх,
братец, – прервал Кирила Петрович, – убирайся, знаешь куда, со своими
приметами. Я тебе моего француза не выдам, покаместь сам не разберу
дела. – Как можно верить на слово Антону Пафнутьичу, трусу и лгуну: ему
пригрезилось, что учитель хотел ограбить его. Зачем он в то же утро не сказал
мне о том ни слова. – Француз застращал его, ваше
превосходительство, – отвечал исправник, – и взял с него клятву
молчать… – Вранье, – решил Кирила Петрович, – сейчас я все выведу на
чистую воду. – Где же учитель? – спросил он у вошедшего слуги. –Нигде
не найдут-с, – отвечал слуга. – Так сыскать его, – закричал
Троекуров, начинающий сумневаться. – Покажи мне твои хваленые
приметы, – сказал он исправнику, который тотчас и подал ему бумагу. –
Гм, гм, 23 года… Оно так, да это еще ничего не доказывает. Что же
учитель? – Не найдут-с, – был опять ответ. Кирила Петрович начинал
беспокоиться, Марья Кириловна была ни жива, ни мертва. – Ты бледна,
Маша, – заметил ей отец, – тебя перепугали. – Нет,
папенька, – отвечала Маша, – у меня голова болит. – Поди, Маша,
в свою комнату и не беспокойся. – Маша поцаловала у него руку и ушла
скорее в свою комнату, там она бросилась на постелю и зарыдала в истерическом
припадке. Служанки сбежались, раздели ее, насилу-насилу успели ее успокоить
холодной водой и всевозможными спиртами – ее уложили, и она впала в усыпление.
Между
тем француза не находили. Кирила Петрович ходил взад и вперед по зале, грозно
насвистывая Гром победы раздавайся. Гости шептались между собою, исправник
казался в дураках – француза не нашли. Вероятно, он успел скрыться, быв
предупрежден. Но кем и как? это оставалось тайною.
Било 11,
и никто не думал о сне. Наконец Кирила Петрович сказал сердито исправнику:
– Ну
что? ведь не до свету же тебе здесь оставаться, дом мой не харчевня, не с твоим
проворством, братец, поймать Дубровского, если уж это Дубровский.
Отправляйся-ка во-свояси, да вперед будь расторопнее. Да и вам пора
домой, – продолжал он, обратясь к гостям. – Велите закладывать – а я
хочу спать.
Так
немилостиво расстался Троекуров со своими гостями!
|