ГЛАВА XIV.
Марья
Кириловна сидела в своей комнате, вышивая в пяльцах, перед открытым окошком.
Она не путалась шелками, подобно любовнице Конрада, которая в любовной
рассеянности вышила розу зеленым шелком. Под ее иглой канва повторяла
безошибочно узоры подлинника, не смотря на то ее мысли не следовали за работой,
они были далеко.
Вдруг в
окошко тихонько протянулась рука – кто-то положил на пяльцы письмо и скрылся,
прежде чем Марья Кириловна успела образумиться. В это самое время слуга к ней
вошел и позвал ее к Кирилу Петровичу. Она с трепетом спрятала письмо за
косынку, и поспешила к отцу – в кабинет.
Кирила
Петрович был не один. Князь Верейский сидел у него. При появлении Марьи Кириловны
князь встал и молча поклонился ей с замешательством для него
необыкновенным. – Подойди сюда, Маша, – сказал Кирила
Петрович, – скажу тебе новость, которая, надеюсь, тебя обрадует. Вот тебе
жених, князь тебя сватает.
Маша
остолбенела, смертная бледность покрыла ее лицо. Она молчала. Князь к ней подошел,
взял ее руку и с видом тронутым спросил: согласна ли она сделать его счастие.
Маша молчала.
– Согласна,
конечно, согласна, – сказал Кирила Петрович, – но знаешь, князь:
девушке трудно выговорить это слово. Ну, дети, поцалуйтесь и будьте счастливы.
Маша
стояла неподвижно, старый князь поцаловал ее руку, вдруг слезы побежали по ее
бледному лицу. Князь слегка нахмурился.
– Пошла,
пошла, пошла, – сказал Кирила Петрович, – осуши свои слезы, и
воротись к нам веселешенька. Они все плачут при помолвке, – продолжал он,
обратясь к Верейскому, – это у них уж так заведено… Теперь, князь,
поговорим о деле – т. е. о приданом.
Марья
Кириловна жадно воспользовалась позволением удалиться. Она побежала в свою
комнату, заперлась и дала волю своим слезам, воображая себя женою старого
князя; он вдруг показался ей отвратительным и ненавистным – брак пугал ее
как плаха, как могила… «Нет, нет, – повторяла она в отчаянии, – лучше
умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского». Тут она вспомнила о
письме, и жадно бросилась его читать, предчувствуя, что оно было от него. В
самом деле оно было писано им – и заключало только следующие слова:
«Вечером
в 10 час. на прежнем месте».
ГЛАВА XV.
Луна
сияла – июльская ночь была тиха – изредко подымался ветерок, и легкий шорох пробегал
по всему саду.
Как
легкая тень молодая красавица приблизилась к месту назначенного свидания. Еще никого
не было видно, вдруг из-за беседки очутился Дубровский перед нею.
– Я
все знаю, – сказал он ей тихим и печальным голосом. – Вспомните ваше
обещание.
– Вы
предлагаете мне свое покровительство, – отвечала Маша, – но не
сердитесь – оно пугает меня. Каким образом окажете вы мне помочь?
– Я
бы мог избавить вас от ненавистного человека.
– Ради
бога, не трогайте его, не смейте его тронуть, если вы меня любите – я не хочу
быть виною какого-нибудь ужаса…
– Я
не трону его, воля ваша для меня священна. Вам обязан он жизнию. Никогда злодейство
не будет совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты даже и в моих
преступлениях. Но как же спасу вас от жестокого отца?
– Еще
есть надежда. Я надеюсь тронуть его моими слезами и отчаянием. Он упрям, но он
так меня любит.
– Не
надейтесь по пустому: в этих слезах увидит он только обыкновенную боязливость и
отвращение, общее всем молодым девушкам, когда идут они замуж не по страсти, а
из благоразумного расчета; что если возьмет он себе в голову сделать счастие
ваше вопреки вас самих; если насильно повезут вас под венец, чтоб навеки
предать судьбу вашу во власть старого мужа…
– Тогда,
тогда делать нечего, явитесь за мною – я буду вашей женою.
Дубровский
затрепетал – бледное лицо покрылось багровым румянцем, и в ту же минуту стало
бледнее прежнего. Он долго молчал – потупя голову.
– Соберитесь
с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам: представьте ему весь
ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика –
решитесь на жестокое объяснение; скажите, что если он останется неумолим, то…
то вы найдете ужасную защиту… скажите, что богатство не доставит вам ни одной
минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно
мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз – пока
останется хоть тень надежды, ради бога, не отставайте. Если ж не будет уже
другого средства…
Тут
Дубровский закрыл лицо руками, он, казалось, задыхался – Маша плакала…
– Бедная,
бедная моя участь, – сказал он, горько вздохнув. – За вас отдал бы я
жизнь, видеть вас издали, коснуться руки вашей было для меня упоением. И когда
открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать:
Ангел умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства – я должен отдалять
его всеми силами… Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную
незаслуженную награду. О как должен я ненавидеть того – но чувствую – теперь в
сердце моем нет места ненависти.
Он тихо
обнял стройный ее стан и тихо привлек ее к своему сердцу. Доверчиво склонила
она голову на плечо молодого разбойника. Оба молчали.
Время
летело. – Пора, – сказала наконец Маша. Дубровский как будто очнулся
от усыпления. Он взял ее руку и надел ей на палец кольцо.
– Если
решитесь прибегнуть ко мне, – сказал он, – то принесите кольцо сюда,
опустите его в дупло этого дуба – я буду знать, что делать.
Дубровский
поцеловал ее руку и скрылся между деревьями.
|
