 Увеличить |
ГЛАВА X. БАЙКАЛ И
АНГАРА
Озеро
Байкал лежит на тысячу семьсот футов выше уровня моря. Длина его около девятисот,
ширина – около ста верст. Глубина же его до сих пор неизвестна. Основываясь на
рассказах местных моряков, госпожа Бурбулон в своих записках передает нам, что
Байкал любит, когда его называют морем. Если его называют озером, он
разражается бурями. Но до сих пор еще не было случая, чтобы кто-нибудь из
русских утонул в нем. Этот обширный бассейн пресной воды, питаемый более чем
тремястами рек, окаймлен великолепной цепью вулканических гор. Байкал дает
начало одной только реке Ангаре, протекающей мимо города Иркутска и впадающей
затем в реку Енисей немного выше города Енисейска. Горы, опоясывающие его,
составляют отрасль громадной горной системы Алтаев. Уже в это время холод давал
себя чувствовать. Осень в скором времени обещала превратиться в жестокую зиму.
Стояли первые октябрьские дни. Солнце закатывалось теперь в пять часов
пополудни. Ночи были длинные и холодные. Термометр падал ниже нуля. На соседних
вершинах байкальских гор уже лежал первый снег. Потому ли что, вопреки его желанию,
его называют озером, или по какой другой причине, более метеорологической,
Байкал известен своими страшными бурями. Его волны, короткие, как во всех
средиземных морях, чрезвычайно опасны для плотов, прамов (однопалубное судно) и
маленьких пароходов, разъезжающих по нему в летнюю пору. Михаил Строгов, неся
на руках молодую девушку, вся жизнь которой, так сказать, сосредоточивалась
теперь в одних только глазах, подошел с ней к юго-восточному берегу. Смерть,
как следствие истощения, как результат всевозможных лишений, – вот все,
что могли они ожидать в этой дикой, глухой местности. А между тем, легко сказать,
они прошли уже шесть тысяч верст! Что же еще оставалось сделать, чтобы царский
курьер мог наконец добиться своей цели? Да только пройти еще шестьдесят верст
от озера до устья Ангары, да восемьдесят верст от устья Ангары до Иркутска, в
общем сто сорок верст, то есть три дня ходьбы для сильного и здорового
человека. Но был ли таким человеком Михаил Строгов? Небо, без сомнения, не
пожелало подвергать его этому новому испытанию. Злой рок, тяготевший над ним,
казалось, решил пощадить его хотя на мгновение. Этот край Байкальского озера,
эта часть степи, которую он считал пустынной и какой она и была обыкновенно, на
этот раз не была безлюдна. На берегу озера стояла толпа человек в пятьдесят
народу. Надя, как только Михаил, несший ее на руках, стал спускаться с горы,
сразу заметила эту толпу. В первую минуту молодая девушка испугалась. Ей
представилось, что это татарский отряд, посланный для завоевания берегов
Байкала, но, вглядевшись пристальнее, она увидела, что ошиблась.
– Русские! –
воскликнула она.
И вслед
за этим последним усилием веки ее вдруг сомкнулись, голова бессильно упала на
грудь Михаила, и она потеряла сознание.
Но, к
счастью, их уже заметили. Несколько человек, отделившись от толпы, побежали к
ним навстречу, и вскоре слепой и молодая девушка очутились на небольшой
пристани, где стоял привязанный паром.
Паром
собирался отъезжать.
Эти
русские были беглые, они бежали из разных мест и при разных обстоятельствах, но
здесь, у берегов Байкальского озера, их соединила одна общая цель. Преследуемые
татарскими разведчиками, они искали спасения в Иркутске.
На
расспросы окружающих Михаил отвечал очень кратко, совершенно умолчал при этом о
происшедшей с ним истории в Томске. Он выдал себя за мещанина из города
Красноярска, сказал, что не мог раньше попасть в Иркутск потому, что на реке
Динке встретил войска эмира, и прибавил, что, наверное, большая часть татарских
сил уже заняла позицию перед столицей Сибири.
Итак,
нельзя было терять ни одной минуты. К тому же погода становилась все холоднее и
холоднее. Ночью термометр показывал ниже нуля. На озере показалось несколько
льдин. Если паром мог свободно маневрировать здесь, на озере, то дальше, меж
берегов Ангары, когда льдины загромоздят ему дорогу, это будет не так-то легко.
В конце концов, все сводилось к тому, чтобы беглецы отправлялись в путь как
можно скорее. В восемь часов вечера отвязали канаты, и паром поплыл по течению.
Несколько рослых и сильных мужиков взялись за длинные шесты и, разместившись по
бокам парома, стали отталкиваться от берега. Старик матрос, местный уроженец,
принял на себя управление паромом. Это был шестидесятипятилетний старик с
темным, загорелым лицом. Густая белая борода его спускалась по самую грудь. На
нем был широкий, длинный, до самых пят, кожан, подпоясанный кушаком, и большая
меховая шапка. Старик имел суровый и вместе с тем важный вид. Усевшись позади
всех, он всю дорогу молчал и только знаками показывал мужикам, что и как
делать. В сущности, все искусство заключалось только в том, чтобы направлять
паром по течению, не слишком близко подходя к берегу и в то же время не выходя
на середину озера. Толпа людей, находившаяся на пароме, была крайне
разнообразна. Среди местных жителей, мужчин, женщин, стариков и детей,
находились два-три странника, несколько монахов и один сельский священник. У
странников за плечами висело по котомке, в руках у каждого было по посоху;
тихим и жалобным голосом они распевали псалмы. Один из них пришел с Украины,
другой побывал на Желтом море, третий обошел Финляндию. У этого последнего, на
вид уже дряхлого старика, у пояса висела кружка с маленьким висячим замком, какие
носят обыкновенно сборщики на Божий храм. Из всех этих денег, собранных им за
время его долгого и утомительного путешествия, ему не принадлежало ни копейки,
и даже ключик от кружки был не у него, а у тех, кто послал его и кому по
возвращении своем он обязан был отдать эту кружку. Монахи пришли с далекого
севера. Вот уже три месяца, как они вышли из Архангельска. Они посетили Святые
острова около Карельского полуострова, Соловецкий монастырь, побывали у Троицы,
были и в Москве, и в Казани, заходили и в Киев поклониться святым мощам, и вот
теперь, все в той же скромной монашеской одежде и в черных клобуках, они
спешили в Иркутск. Что же касается священника, то это был простой деревенский
поп – один из этих шестисот тысяч народных пастырей, насчитывающихся в России.
Одежда его была такая же бедная и грубая, как и у мужиков, да и сам он, не
обеспеченный материально, не имеющий ни надлежащего положения, ни надлежащей
власти, принужденный обрабатывать свой клочок земли наравне с крестьянами, мало
чем отличался от них по своей внешности. Жену свою и детей он спас от
жестокостей татар, отослав их в северные губернии, а сам оставался в своем
приходе до последней минуты. Наконец и он принужден был бежать, но дорога в
Иркутск была уже заперта, и ему пришлось идти на Байкал.
Странники
и монахи во главе с сельским священником столпились небольшой кучкой вперед
парома, и их тихая, покорная молитва громко разносилась в ночной тишине. До сих
пор все шло благополучно. Надя продолжала спать. Михаил, сидя около нее,
бодрствовал. Он спал только урывками, да и во сне голова его не переставала
работать. Всю ночь дул сильный ветер против течения. Паром двигался медленно, и
на утро следующего дня оказалось, что до устья Ангары оставалось еще целых
сорок верст. Было ясно, что ранее трех или четырех часов пополудни им ни за что
не достигнуть реки. Никто, однако, не сожалел об этом, напротив, все понимали,
что ночью спускаться по реке к Иркутску будет гораздо удобнее, а главное,
безопаснее. Единственно, чего опасался старик матрос, так это образования льдин
на воде. Он даже не раз высказывал вслух свои опасения. Ночь была страшно
холодная. Ветром гнало на восток большие льдины, но эти льдины были не опасны,
так как их всех проносило мимо Ангары. Зато лед, шедший с востока, мог быть
пригнан течением в реку, и вот этот лед мог не только затруднить ход парома, но
даже загородить ему совсем дорогу в Иркутск. Об этом приходилось теперь
серьезно подумать. Михаилу Строгову в высшей степени хотелось узнать, в каком
положении находилось озеро и много ли образовалось на его поверхности льда.
Когда Надя проснулась, он стал ежеминутно обращаться к ней с расспросами, и она
рассказывала ему подробно обо всем, что делалось на воде. В то время как шел
лед, на озере совершались весьма любопытные явления. То были горячие источники,
брызжущие великолепными фонтанами из артезианских колодцев, которыми природа
наделила даже самое дно Байкала. Кипящая вода высоким столбом била прямо из
озера, мириады брызг, сверкающих на солнце, рассыпались целым радужным снопом,
почти моментально замерзая в воздухе. Такое оригинальное явление, разумеется,
привело бы в восторг всякого туриста, разъезжающего для своего удовольствия
тихо и спокойно по этому сибирскому морю.
В четыре
часа пополудни между высоких гранитных береговых утесов показалось наконец
устье Ангары. Направо виднелась маленькая пристань Лиственничная, церковь и
несколько домиков, рассыпанных по крутому откосу горы. Но – важное
обстоятельство – первые льдины, пришедшие с востока, уже вошли в берега Ангары
и плыли теперь по направлению к Иркутску. К счастью, их было еще немного и
холод был не настолько велик, чтобы они могли увеличиться в объеме. Паром
подплыл к пристани и остановился у нее. Старик матрос сказал, что остановка
необходима для некоторых, не терпящих отлагательства, поправок плота.
Расшатавшиеся бревна угрожали разъехаться, и их необходимо было скрепить
заново. В хорошее время года пристань Лиственничная служит местом остановок для
всех, кто едет через Байкал и Кяхту и обратно. Таким образом, пароходы и
маленькие каботажные суда очень часто посещают ее. Но в данный момент пристань
была совсем пуста. Жители маленького города, не желая быть разоренными татарами,
отослали все суда и барки, зимовавшие обыкновенно в их пристани, в Иркутск, а
затем и сами, забрав свое имущество, поспешили туда же. Вот почему старик
матрос никак не ожидал принять к себе здесь новых пассажиров, а между тем, едва
паром причалил к берегу, как двое мужчин, выбежав из одного дома, со всех ног
бросились к пристани. Надя сидела сзади всех и рассеянным взглядом смотрела
вдаль. Заметив бегущих людей, она вдруг внимательно пригляделась к ним,
вскрикнула и схватила за руку сидевшего рядом с ней Михаила. Михаил поднял голову.
– Что
с тобой, Надя? – спросил он.
– Те
двое, что ехали тогда с нами вместе.
– Этот
француз и англичанин, с которыми мы встретились на Урале?
– Да.
Михаил
испугался. Его тайна могла быть нарушена.
Действительно,
для них он был уже не Николаем Корпановым, а Михаилом Строговым, настоящим
царским курьером. С тех пор как они расстались в Ишиме, журналисты встречались
с ним уже два раза. Первый
– в
Забедьеро, когда он хлестнул кнутом по лицу Ивана Огарева, второй
– в
Томске, когда его судил Феофар-Хан.
– Надя, –
обратился Михаил к молодой девушке, – как только иностранцы сойдут на
плот, попроси их прийти ко мне.
Это были
действительно Гарри Блэнт и Альсид Жоливе.
Не
простая случайность, а серьезные обстоятельства заставили их явиться сюда.
Читатель
помнит, что они присутствовали при въезде татарских войск в Томск и во время
празднества находились в толпе любопытных, но, не дождавшись конца жестокой
казни Михаила Строгова, уехали. Они не сомневались, что он будет убит, и никак
не ожидали, что эмир приказал его только ослепить. Раздобыв себе лошадей, они в
тот же вечер выехали из Томска с твердым намерением записывать с этих пор в
своих хрониках все подробно о Восточной Сибири и нравах сибиряков. Альсид
Жоливе и Гарри Блэнт отправились форсированным маршем прямо в Иркутск. Они
надеялись опередить Феофара-Хана, и, конечно, это удалось бы им, если бы не
неожиданное появление этой третьей колонны, пришедшей с низовьев реки Енисея.
Так же как и Михаил Строгов, они были отрезаны от прямой дороги, не успев даже
доехать и до Динки. Им пришлось спуститься до самого озера Байкал. Когда они
приехали в Лиственничную, то поселок был уже пуст. Три дня находились они в
таком затруднительном положении, и вот наконец явился паром.
Беглецы
сообщили им свои планы. Разумеется, были шансы на то, что, оставаясь, благодаря
ночной темноте, незамеченными, они могли проникнуть в Иркутск, и иностранцы
решили попробовать счастья. Альсид Жоливе немедленно вступил в переговоры со
стариком матросом, предлагая ему от себя и от товарища большие деньги за
перевоз.
– Здесь
не платят, – с важностью отвечал старик, – здесь рискуют своей
жизнью, вот и все!
Журналисты
вошли на паром, и Надя видела, как они поместились впереди, рядом со
странниками, монахами и священником. Блэнт был все тот же невозмутимый и
хладнокровный англичанин, едва удостоивший ее своим разговором во время
перехода через Урал.
Жоливе
казался немного серьезнее обыкновенного. Почувствовав, что кто-то дотронулся до
его руки, он быстро обернулся и узнал Надю, сестру царского курьера Михаила
Строгова.
Он чуть
было не вскрикнул от изумления, но молодая девушка знаком попросила его молчать.
– Подите
сюда, – сказала ему Надя.
Француз
молча подозвал к себе англичанина, и оба последовали за ней.
Увидев
Михаила живым и, по-видимому, невредимым, они пришли в еще большее удивление.
Но когда
они подошли к нему, Михаил даже не пошевелился.
Жоливе
обернулся в сторону молодой девушки.
– Он
вас не видит, господа, – сказала Надя, – татары выжгли ему глаза. Мой
бедный брат ослеп!
Чувство
живого сострадания изобразилось на лицах обоих иностранцев. Минуту спустя они
уже сидели около Михаила Строгова, жали ему руки и с нетерпением ждали, чтоб он
объяснил им, зачем тот их позвал.
– Господа, –
сказал Михаил тихим голосом, – вы не должны знать, кто я и зачем пришел в
Сибирь. Я прошу вас поддержать мою тайну. Обещаете ли вы мне это?
– Даю
честное слово, – отвечал Альсид Жоливе.
– Клянусь
честью джентльмена, – прибавил Блэнт.
– Благодарю
вас, господа.
– Не
можем ли мы быть вам в чем-нибудь полезны? – спросил Блэнт. – Не
помочь ли вам в вашем деле?
– Нет,
благодарю вас, я предпочитаю действовать сам лично, – отвечал Михаил.
– Но
эти мерзавцы испортили вам зрение? – сказал Жоливе.
– Со
мной Надя, ее глаза заменяют мне мои!
Альсид
Жоливе и Гарри Блэнт, обещав Михаилу Строгову хранить его тайну, продолжали
сидеть рядом с ним и разговаривать. Беседа велась с полчаса. Никто из них не
сомневался, что все три колонны татарских войск уже соединились в одну и под
предводительством эмира и Ивана Огарева подступили к Иркутску.
Но к
чему эта поспешность со стороны Михаила Строгова теперь, когда царское письмо
уже не могло быть передано лично им в руки великому князю, когда он даже не
знал и содержания-то этого письма? Альсид Жоливе и Гарри Блэнт, так же как и
Надя, не могли этого понять. К тому же они избегали говорить о прошедших событиях.
Один только Жоливе счел своим долгом сказать Михаилу, что они оба с товарищем
крайне сожалеют о том, что, перед тем как расстаться с ним на Ишимской станции,
они не могли пожать ему руку.
– Что
вы, – отвечал Михаил, – вы имели полное право счесть меня за подлеца!
– Во
всяком случае, – прибавил Альсид Жоливе, – вы великолепно отхлестали
этого негодяя! Я думаю, у него надолго останутся ваши знаки!
– Нет,
я думаю, что ненадолго, – просто отвечал Михаил Строгов.
Окруженный
льдинами, паром быстро несся вниз по реке. Как роскошная, движущаяся панорама,
скользили мимо них живописные берега ее. Тут – высокие гранитные утесы причудливой
формы, там – дикое ущелье с пробивающейся сквозь него бурной речкой. Порою
вдруг открывалась широкая лощина с дымившейся еще деревней или густые, сосновые
леса, объятые красным пламенем. Но хотя повсюду и видны были следы татарского
нашествия, все же их самих еще не было видно.
В это
время странники продолжали распевать свои псалмы, а старик матрос, поминутно отталкивая
наскакивающие на паром льдины, старался направлять его по самой середине
быстрого течения Ангары.
|
