ГЛАВА XIV. МАТЬ И СЫН
Омск,
один из главнейших городов Западной Сибири, разделялся в то время на два квартала:
в одном помещались присутственные места и сам губернатор, другой был населен
коммерсантами. Город был окружен небольшой стеной с башнями по углам, но эта
защита была незначительна. Мятежники беспрестанно получали новые подкрепления,
а главная их сила заключалась в том, что ими предводительствовал изменник Иван
Огарев, человек очень образованный и храбрый. Мать полковника Огарева была
татарка, и присутствие монгольской крови в его жилах было отчасти заметно в его
характере: он отличался хитростью и беспощадной жестокостью, а потому
оказывался достойным помощником Феофар-Хана. Войско Огарева, уже владевшее
Омском в то время, когда Строгов переправлялся через Иртыш, спешило дальше к
востоку, в Томск, где к нему должна была присоединиться остальная армия эмира.
Но главный пункт, куда Огарев думал направить нападающих, был Иркутск, где
находился великий князь. План изменника нам уже известен, как он был известен и
императору, которого это и побудило дать Строгову такое ответственное
поручение. Когда молодой фельдъегерь бросился в воду и почувствовал, что его
ударили копьем, он был ошеломлен, но скоро пришел в себя и, благодаря уменью
плавать, достиг берега. Но едва он вышел из воды, как силы ему изменили, и он
упал на землю без чувств. Когда он пришел в себя, то увидел, что лежит в избе,
и разглядел наклоненное к нему лицо крестьянина, который его приютил. Строгов
хотел обратиться к нему с расспросами, но тот остановил его, говоря:
– Не
разговаривайте, барин, вам это вредно. Я сам вам расскажу все, что случилось и
как вы сюда попали.
Оказалось,
что крестьянин жил поблизости от того места, где происходила переправа, что он
был свидетелем нападения бухарцев на наших путешественников и спас раненого
фельдъегеря, перенеся его в свою избу. Строгов первым делом ощупал царское
письмо, которое было спрятано у него на груди. Оно было цело.
«Слава
Богу, не все еще потеряно», – подумал он. Но в ту же минуту другая,
ужасная мысль пришла ему в голову.
– Боже
мой! – воскликнул он с отчаянием. – Ведь я был не один, куда же
девалась моя сестра?!
– Успокойтесь,
батюшка, – отвечал крестьянин, – они барышню не убили, а только
увезли ее в своей лодке вниз по Иртышу. Может быть, вам еще удастся ее найти.
Строгов
был так взволнован этим известием, что несколько минут не мог говорить. Успокоившись
немного, он спросил:
– Далеко
ли отсюда до Омска?
– Всего
пять верст, – отвечал крестьянин. – Отдохните, барин, а когда
поправитесь, то поедете дальше. Хорошо еще, что разбойники вас не убили и
деньги ваши целы, а рана от удара копьем скоро заживет.
– Скажи,
голубчик, – продолжал фельдъегерь, – давно ли у тебя нахожусь?
– Да
третий день, батюшка.
– Боже
мой, – вскричал молодой человек, – три дня потеряны! Нет ли у тебя
лошади и телеги? – обратился он к крестьянину.
– Нет,
батюшка, ничего не осталось, дотла ограбили окаянные татары. Да неужели вы хотите
ехать? Разве это вам под силу!
– Все
равно, – сказал Строгов решительно, – я ни минуты не могу медлить.
– Ну
коли так, то пойдемте пешком, я вас провожу до Омска, – сказал крестьянин.
– Спасибо
тебе, голубчик, за все, что ты для меня сделал, – проговорил фельдъегерь.
Едва
успели они пройти несколько шагов, как молодой человек почувствовал, что
слишком понадеялся на свои силы: голова его кружилась и незажившая еще рана
причиняла ему сильные страдания. Несмотря на это, он решил во что бы то ни
стало продолжать путь, чтобы скорее достичь Иркутска, где его тяжелая миссия
будет окончена. Скоро он добрался вместе со своим провожатым до торговой части
Омска, где теперь распоряжались бухарские войска. Город был на военном
положении; везде видны были отряды татар, а плавные их силы расположились биваком
на площади, готовые двинуться дальше по первому приказанию. Только высокая
часть города, лучше укрепленная, чем торговый квартал, не была еще взята
мятежниками. Избегая людных улиц, Строгов и его спутник направились к
смотрителю почтовой станции, у которого, по словам мужика, можно было достать
лошадей и экипаж. В одной узкой улице наши путешественники едва успели
отскочить в сторону и спрятаться за выступом стены, как мимо них проскакал
отряд бухарских воинов. Во главе их ехал офицер в русском мундире. Это был
Огарев. Взглянув на этого человека, Строгов побледнел от гнева: он узнал того
самого путешественника, который ударил его в Ишиме. В то же время черты изменника
напоминали ему старого цыгана, с которым он встретился на Нижегородской
ярмарке, и тут ему стало ясно, что это один и тот же человек. Очевидно, он
сначала присоединился к табору, одетый цыганом, а затем, сбросив этот костюм,
достиг Омска, где распоряжался теперь как победитель.
«Прежде
всего, – думал фельдъегерь, – надо быть осторожным и избегать встречи
с этим негодяем. Теперь, зная его в лицо, я сумею ему отомстить, когда настанет
время».
У
смотрителя нашему герою удалось достать хорошую выносливую лошадь, так как он
намеревался продолжать путь верхом, будучи теперь один. Покинуть город можно
было не иначе, как поздно ночью, чтобы не обратить на себя внимание караульных,
и потому Строгов решил подождать на почтовой станции. Он занял место за
столиком и приказал подать себе поужинать. В комнате было довольно много
народу, так как перепуганные жители спешили сюда узнавать новости. Фельдъегерь
не обращал никакого внимания на окружающих, как вдруг он услышал голос, который
заставил его вздрогнуть всем телом.
– Сын
мой! – произнес этот голос, и он увидел в двух шагах от себя свою мать,
которая протягивала к нему руки.
Первым
побуждением молодого человека было броситься к ней на шею, но он тотчас
вспомнил обещание, данное им государю, избегать свидания с матерью, чтобы не
выдать себя, так как в городе все знали, что сын старухи Строговой служит в
фельдъегерском корпусе. Он призвал на помощь все свое самообладание и остался
спокойно сидеть на месте.
– Миша! –
продолжала мать, бросаясь к нему.
– Кто
вы, сударыня? – проговорил Строгов едва внятно.
– Как,
ты спрашиваешь, кто я? Дитя мое, ты не узнаешь свою мать?
– Вы
ошибаетесь, принимая меня за другого, – холодно отвечал фельдъегерь.
– Миша,
сын мой, неужели ты отрекаешься от меня! – воскликнула вне себя несчастная
женщина.
Еще
минута, и Строгов не выдержал бы: он опустил глаза, чтобы не видеть дорогого
лица матери, и с трудом проговорил.
– Сударыня,
я не понимаю, что вам угодно. Я не сын ваш и меня зовут не Михайлом. Я иркутский
купец Николай Корпанов.
Тут
голос его пресекся, он поспешно встал и вышел из комнаты.
– Сын
мой, сын мой! – с отчаянием закричала старуха и почти без чувств упала на
скамью.
Вдруг ее
осенила неожиданная мысль, и ей стало понятно все: допустить, чтобы сын ее отверг,
она не могла, ошибиться, приняв другого за него, было также немыслимо;
оставалось одно: если он от нее отрекся, значит, он имел на то уважительные
причины. Около нее собрались любопытные, к ней стали обращаться с расспросами;
старуха встала и произнесла с достоинством:
– Это
действительно не мой сын, я и сама не понимаю, как я могла так ошибиться.
Она
направилась уже к дверям, когда вошедший Огарев загородил ей дорогу.
– Вы
Марфа Строгова? – спросил он.
– Да, –
отвечала старуха.
Он
сделал ей знак следовать за ним, и она спокойно повиновалась Клевреты изменника
успели уже сообщить ему о той сцене, которая только что разыгралась на почтовой
станции, и он, заподозрив истину, приступил к допросу старухи.
– У
вас есть сын, который служит фельдъегерем? – был первый вопрос.
– Да, –
отвечала она.
– Где
он?
– В
Москве.
– Давно
вы имели от него известия?
– Месяца
два тому назад.
– А
кто же, – продолжал Огарев, – тот молодой человек, которого вы
назвали своим сыном?
– Я
его не знаю, – отвечала Марфа Строгова спокойно. – С тех пор как
город наполнен приезжими, мне всюду мерещится мой сын. Я уже раз десять
ошибалась таким образом.
– Хорошо, –
сказал Огарев, – но помните, если я захочу, то заставлю вас сознаться.
– Я
сказала правду, и никто в мире не принудит меня отказаться от моих слов, –
твердо проговорила старуха. – Разве можно отречься от такого сына, каким
всегда был мой?
Огарев
посмотрел на нее исподлобья. Он понял теперь, что мнимый Корпанов не кто иной,
как сын Марфы Строговой; если молодой человек не признал свою мать и она, в
свою очередь, поддерживала его ложь, у них, очевидно, были на это свои причины,
которые Огареву не мешало знать. Он велел отправить старуху в Томск, а за тем,
кого она приняла за сына, снарядить немедленную погоню.
|
