ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Сноп света. –
Миссцонер. – Похищение при электрическом свете. –
Священник-лазарист. – Слабая надежда на выздоровление миссионера. –
Заботы доктора. – Самоотверженная жизнь. – Полет над вулканом.
Фергюссон
стал направлять яркий сноп электрического света в разные стороны. Наконец, он
остановил его на одном месте, и оттуда сразу донеслись вопли ужаса. Дик и Джо
смотрели во все глаза на представившееся им зрелище.
Баобаб,
над которым почти неподвижно висела «Виктория», рос посреди лужайки. Среди
полей кунжута и сахарного тростника разбросано было штук пятьдесят низких хижин
с коническими крышами, а вокруг них кишело многочисленное племя негров. Почти
под самой «Викторией», в каких-нибудь ста футах от нее, стоял столб. У подножия
его виднелось человеческое существо – молодой человек лет тридцати, с длинными
черными волосами, полуголый, худой, окровавленный и израненный; он склонил
голову на грудь, как распятый Исус. Выстриженные на макушке волосы говорили о
том, что на этом месте недавно была тонзура.
– Это
миссионер! – закричал Джо. – Священник!
– Бедняга!
Несчастный! – восклицал Дик.
– Мы
его спасем, – уверял доктор. – Спасем. При виде шара, похожего на
огромную комету с ярко сверкающим хвостом, негры, понятно, пришли в ужас. Слыша
их вопли, пленник поднял голову. В глазах его блеснуло выражение надежды, и, не
отдавая себе отчета в том, что происходит вокруг него, он протянул руки к своим
неожиданным спасителям.
– Он
жив! Он жив! – радостно закричал Фергюссон. – Слава богу! А дикари в
полнейшем ужасе. Мы его спасем. Вы готовы, друзья мои?
– Готовы,
Самуэль.
– Ну,
Джо, туши горелку.
Приказ
доктора сейчас же был выполнен. Едва заметный ветерок нес «Викторию» к пленнику;
одновременно шар, вследствие охлаждения газа, мало-помалу спускался. Еще минут
де сять «Виктория» плавала в волнах света. Ферпоссон все направлял на толпу
ослепительный сноп лучей, от которого негры, придя в неописуемый страх, один за
другим забились в свои хижины. Площадка опустела. Доктор был прав, возлагая
надежды на сверхъестественное появление «Виктории», бросающей солнечные лучи
среди ночного мрака.
Корзина
приблизилась к земле. Несколько смельчаков-негров, видя, что добыча ускользает
от них, вернулось, испуская громкие крики. Кеннеди схватил свой карабин, но
доктор запретил ему стрелять. Миссионер не был даже привязан к столбу – это
было лишнее при его полнейшем изнеможении. Он стоял на коленях, не имея сил
держаться на ногах. В ту минуту, когда «Виктория» коснулась земли, охотник, откинув
в сторону свой карабин, схватил в охапку миссионера и втащил его в корзину. В
это же мгновение Джо сбросил на землю двухсотфунтовый балласт.
Доктор
был уверен, что «Виктория» должна понестись вверх с необыкновенной быстротой,
но, вопреки его ожиданию, она, поднявшись на три-четыре фута, внезапно
остановилась.
– Кто
нас держит? – в ужасе закричал доктор.
С дикими
криками к «Виктории» мчалось несколько дикарей.
– Ах! –
воскликнул Джо, наклонившись над бортом. – Один из этих свирепых негров уцепился
за низ нашей корзины.
– Дик!
Дик! – крикнул доктор. – Ящик с водой!
Дик
сразу понял мысль своего друга и, схватив один из ящиков с водой, весивший
более ста фунтов, вышвырнул его за борт.
Освободившись
от балласта, «Виктория» сразу подпрыгнула вверх футов на триста, и толпа, видя,
что пленник уносится от нее в луче ослепительного света, огласила воздух
неистовым ревом….
– Ура! –
радостно вскрикнули Кеннеди и Джо. Тут «Виктория» снова рванулась ввысь, и на
этот раз больше, чем на тысячу футов.
– Что
случилось? – спросил Кеннеди, от толчка едва удержавшийся на ногах.
– Ничего, –
ответил Фергюссон. – Просто этот негодяй, наконец, покинул нас.
Джо,
быстро нагнувшись над бортом корзины, увидел, как дикарь с распростертыми руками
летел вниз, как он несколько раз перевернулся в воздухе и, наконец, грохнулся о
землю.
Доктор
разъединил провода, и наступила полнейшая тьма. Был час ночи. Француз, все
время лежавший в обмороке, открыл глаза.
– Вы
спасены, – сказал ему Фергюссон.
– Спасен
от мучительной смерти, да, – с печальной улыбкой ответил француз
по-английски. – Благодарю вас, братья, но не только дни мои, а самые часы
сочтены. Немного мне осталось жить.
И
миссионер, вконец обессиленный, впал в забытье.
– Он
умирает! – закричал Дик.
– Нет,
нет, – ответил Фергюссон, наклоняясь над французом. – Но он очень
слаб. Давайте положим его под тент.
Они
осторожно уложили на постель это жалкое, исхудалое тело, все покрытое шрамами и
свежими ранами от ножей и огня. Доктор нащипал из своего носового платка
немного корпии и наложил ее на раны, предварительно промыв их. Он действовал
умело и ловко, как настоящий врач. Затем, вынув из своей аптечки подкрепляющее
средство, он влил несколько капель в рот миссионера. Тот едва имел силы прошептать:
«Благодарю, благодарю».
Доктор,
видя, что больному необходим полный покой, опустил над ним тент, а сам снова
занялся своим шаром. «Викторию», учитывая присутствие на ней четвертого
пассажира, освободили в общем от балласта в сто восемьдесят фунтов, и она
держалась в воздухе без помощи горелки. На рассвете легкий ветерок тихонько
понес «Викторию» к северо-западу. Фергюссон подошел к спящему миссионеру и
несколько минут наблюдал за ним.
– Если
бы только мы могли сохранить спутника, посланного нам небом! – промолвил
охотник. – Есть ли хоть какая-нибудь надежда?
– Да,
Дик, при хорошем уходе, на таком чистом воздухе.
– Сколько
выстрадал этот человек! – проговорил взволнованный Джо. – Ему нужно
было больше смелости, чем нам. Шутка ли: одному идти к этим племенам!
– Вне
всякого сомнения, – отозвался охотник.
Доктор
весь день не хотел будить миссионера; в сущности это был даже не сон, а
дремота, прерываемая стонами и тихими жалобами. Состояние больного не
переставало беспокоить Фергюссона.
Под
вечер «Виктория» остановилась и неподвижно простояла среди мрака всю ночь. Джо
и Кеннеди сменяли друг друга у постели больного, а Фергюссон все время один нес
вахту.
На
следующее утро «Виктория», поднявшись в воздух, уклонилась чуть-чуть к западу.
День обещал быть великолепным. Вдруг больной несколько окрепшим голосом позвал
своих новых друзей. Сейчас же подняли края тента, и он с наслаждением стал
вдыхать свежий утренний воздух.
– Как
вы себя чувствуете? – спросил Фергюссон.
– Как
будто лучше, – ответил больной. – А до сих пор, друзья мои, мне все
казалось, будто я вас вижу во сне. Признаться, я с трудом отдаю себе отчет в
том, что случилось. Скажите, кто вы такие? Как вас зовут? Я хочу знать это,
чтобы помянуть вас в своей последней молитве.
– Мы
английские путешественники, – сказал Фергюссон, – пытаемся на
воздушном шаре перелететь через Африку, и вот по пути нам посчастливилось
спасти вас.
– У
науки есть свои герои, – сказал миссионер.
– А
у религии – свои мученики, – откликнулся шотландец.
– Вы
миссионер? – спросил доктор.
– Я
священник миссии лазаристов. Вас мне послало небо. Но моя жизнь кончена. Расскажите
мне о Европе, расскажите о Франции, – ведь уже целых пять лет я ничего не
знаю о своей родине.
– Пять
лет! Один среди этих дикарей! – воскликнул Кеннеди.
– Это
души, которые нуждаются в искуплении, – ответил молодой священник. –
Это братья, дикие и невежественные, которых только церковь может наставить и
цивилизовать.
Фергюссон
долго рассказывал миссионеру о его родной Франции. Тот жадно слушал, и тихие
слезы струились по его щекам. Время от временной брал в свои лихорадочно
горящие ладони то руки Кеннеди, то руки Джо и пожимал их. Доктор приготовил
больному несколько чашек чаю, и тот выпил их с наслаждением. Бедняга
почувствовал некоторый прилив сил, смог приподняться и, видя, что он несется по
ясному небу, даже улыбнулся.
– Вы
отважные путешественники, – начал он, – ваше смелое предприятие
завершится благополучно; вы-то увидите ваших родных, друзей, вашу родину, вы…
Несчастный
так ослабел, что его пришлось сейчас же снова уложить. Несколько часов он находился
в состоянии полной прострации, похожем на смерть. Фергюссон не отходил от него
и не мог сдержать своего волнения: он чувствовал, что эта жизнь уходит.
«Неужели, – думал доктор, – мы так скоро потеряем того, кого вырвали
из рук мучителей?» Доктор снова перевязал ужасные раны и принужден был
пожертвовать большей частью своего запаса воды, чтобы освежить пылающее в лихорадочном
жару тело страдальца. Вообще он самым нежным и разумным образом ухаживал за
ним. К французу мало-помалу возвращалось сознание, но, увы, не жизнь.
Умирающий
прерывистым голосом рассказал доктору свою историю. Когда он начал, Фергюссон попросил
его говорить на родном языке:
– Я
понимаю его, а вас это менее утомит.
Миссионер
был молодой человек родом из Бретани, из бедной семьи. Деревня Драдон, где он
вырос, находилась в центре департамента Мобриана. Он очень рано почувствовал
влечение к духовному поприщу. Ему мало было самоотверженной жизни священника,
он хотел опасностей и вступил в орден миссионеров, основателем которого был св.
Винцент-Павел.
В
двадцать лет он покидает свою родину для негостеприимных берегов Африки, и
оттуда, преодолевая всякие препятствия, перенося всевозможные лишения, молясь,
он пешком добирается до поселений диких племен, живущих по притокам Верхнего
Нила. Прошло два года, а дикари все еще не внимали его проповедям, не
откликались на его пылкие призывы, неверно истолковывали его человеколюбие. И
вот он попадает в плен к одному из самых свирепых племен – ньямбара, где с ним
очень плохо обращаются. И все же он учит, наставляет, молится. Когда однажды
племя, у которого он был в плену, после одного из частых побоищ с соседями,
разбегается, бросив его на поле битвы, как мертвого, он все-таки не считает
возможным вернуться на родину и, верный евангельским заветам, продолжает
скитаться по Африке. Самым спокойным временем для него было то, когда его
считали сумасшедшим. Он и на новых местах изучает местные наречия и упорно
продолжает свое дело. Еще два долгих года он странствует по этим местам,
повинуясь сверхчеловеческой силе, дарованной ему богом. Последний год проводит
он среди «барафри», одного из самых диких племен – ньям-ньям. Несколько дней
тому назад умер их вождь, и злосчастного миссионера почему-то обвиняют в его
неожиданной смерти. И вот решают принести его в жертву. Уже в течение почти
двух суток длятся его пытки, и ему предстоит, как верно предвидел доктор,
умереть на следующий день при ярком свете солнца, как раз в полдень. Услышав
звук ружейных выстрелов, он инстинктивно кричит: «Ко мне! Ко мне!» А когда до
него доносятся с неба слова утешения, ему кажется, что все это сон.
– Я
не жалею, – прибавил он, – о жизни, которая уходит; она принадлежит
богу.
– Не
теряйте надежды, – сказал ему доктор. – Мы подле вас и вырвем вас у
смерти, как вырвали у ваших мучителей.
– Так
много я не прошу, – кротко ответил миссионер. – Слава богу, что мне
дана перед смертью великая радость пожать дружеские руки и услышать родную
речь.
Миссионер
снова ослабел. День прошел между надеждой и страхом. Кеннеди был очень подавлен,
а Джо украдкой утирал слезы.
«Виктория»
еле подвигалась; самый ветер, казалось, хотел дать покой умирающему.
Под
вечер Джо объявил, что на западе виден какой-то очень яркий свет.
Действительно, небо было словно в огне. На более северных широтах, пожалуй,
можно было бы принять это за северное сияние. Доктор стал внимательно наблюдать
за таким редким явлением.
– Это
не может быть не чем иным, как действующим вулканом, – наконец, проговорил
он.
– А
ветер как раз. несет нас туда, – заметил с тревогой Кеннеди.
– Ну,
и что же? – отозвался доктор. – Мы пролетим над ним на такой высоте,
где будем в безопасности.
Прошло
каких-нибудь три часа, и «Виктория» уже неслась над горами. Она была на 24° 15'
восточной долготы и 4° 42' северной широты. Под нею из огнедышащего вулкана
лились потоки расплавленной лавы и высоко взлетали обломки скал… Казалось,
какая-то огненная влага низвергается ослепительным каскадом. Зрелище было
великолепное, но опасное, ибо ветер продолжал упорно гнать «Викторию» в сторону
этой раскаленной атмосферы.
Раз
нельзя было обойти это препятствие, надо было перелететь через него. Горелка
заработала вовсю, и «Виктория», поднявшись на высоту шести тысяч футов,
пронеслась саженях в трехстах от вулкана. Умирающий миссионер мог со своего
ложа созерцать действующий вулкан, откуда вырывались ослепительные снопы огня.
– Как
это прекрасно, – произнес он, – и как бесконечно могущество
всевышнего. Мы чувствуем его даже в самых страшных явлениях природы.
Потоки
раскаленной лавы покрывали склоны горы словно огненным ковром. Нижняя часть
«Виктории», отражая море пламени, сияла в ночной темноте. В корзине
чувствовался сильный жар, и доктор Фергюссон стремился как можно скорее уйти от
этого опасного места. К десяти часам вечера вулкан казался лишь красной точкой
на горизонте, а «Виктория», опустившись в более низкую зону, спокойно продолжала
свой полет.
|