1864
16
сентября. [Ясная
Поляна.] Скоро год, как я не писал в эту книгу. И год хороший. Отношения
наши с Соней утвердились, упрочились. Мы любим, то есть дороже друг для друга
всех других людей на свете, и мы ясно смотрим друг на друга. Нет тайн, и ни за
что не совестно. Я начал с тех пор роман*, написал листов десять печатных, но
теперь нахожусь в периоде поправления и переделывания. Мучительно.
Педагогические интересы ушли далеко. Сын очень мало близок мне. На днях
вспомнил начатый материнский дневник о Соне, и надо его дописать для детей*.
К роману
1) Любит
мучить того, кого любит – все теребит.
2) Отец
с сыном ненавидят друг друга. В глазах неловко*.
1865
1865
года, марта 7-го.
[Ясная Поляна.] Здоровье ни то ни се. Третий день держусь не спуская и
не натягивая слишком воли. Пишу, переделываю*. Все ясно, но количество
предстоящей работы ужасает. Хорошо определить будущую работу. Тогда, ввиду
предстоящих сильных вещей, не настаиваешь и не переделываешь мелочей до
бесконечности. Соня была больна. Сережа очень болен, кашляет. Я его начинаю
очень любить. Совсем новое чувство. Хозяйство хорошо.
9
марта. Оба дня
писал, поправлял. Нынче не мог после чая. С Соней мы холодны что-то. Я жду
спокойно, что пройдет. «Фауст» Гете читал. Поэзия мысли и поэзия, имеющая
предметом то, что не может выразить никакое другое искусство. А мы перебиваем,
отрывая от действительности живописи, психологии т. д.
17
марта. Был в
Туле. На похоронах у Сережи*. Даже для печали человек должен иметь проложенные
рельсы, по которым идти, – вой, панихида и т. д. Вчера увидел в снегу
на непродавленном следе человека продавленный след собаки. Зачем у ней точка
опоры мала? Чтоб она съела зайцев не всех, а ровно сколько нужно. Это
премудрость бога; но это не премудрость, не ум. Это инстинкт божества. Этот
инстинкт есть в нас. А ум наш есть способность отклоняться от инстинкта и
соображать эти отклонения. С страшной ясностью, силой и наслаждением пришли мне
эти мысли. Нынче был у Пашковых. Дети больны, и Соня тоже. Дня четыре не писал.
Нынче писал. Раз рассердился на немца и долго не мог простить. Читаю Mémoire
Ragus’a. Очень мне полезно*.
19
марта. Я
зачитался историей Наполеона и Александра. Сейчас меня облаком радости и
сознания возможности сделать великую вещь охватила мысль написать
психологическую историю романа Александра и Наполеона. Вся подлость, вся фраза,
все безумие, все противоречие людей, их окружавших, и их самих*. Наполеон, как
человек, путается и готов отречься 18 брюмера перед собранием. De nos jours les
peuples sont trop éclairés pour produire quelque chose de grand[75]. Александр Македонский
называл себя сыном Юпитера, ему верили. Вся египетская экспедиция – французское
тщеславное злодейство. Ложь всех bulletins[76],
сознательная. Пресбургский мир escamoté[77].
На Аркольском мосту упал в лужу, вместо знамя. Плохой ездок. В итальянской
войне увозит картины, статуи. Любит ездить по полю битвы. Трупы и раненые –
радость. Брак с Жозефиной – успех в свете. Три раза поправлял реляцию сраженья
Риволи – все лгал. Еще человек первое время и сильный своей односторонностью –
потом нерешителен – чтоб было! а как? Вы простые люди, а я вижу в небесах мою
звезду. Он не интересен, а толпы, окружающие его и на которые он действует.
Сначала односторонность и beau jeu[78]
в сравнении с Маратами и Барасами, потом ощупью – самонадеянность и счастье, и
потом сумасшествие – faire entrer dans son lit la fille des Césars[79]. Полное
сумасшествие, расслабление и ничтожество на св. Элене. Ложь и величие потому
только, что велик объем, а мало стало поприще, и стало ничтожество. И позорная
смерть!
Александр,
умный, милый, чувствительный, ищущий с высоты величия объема, ищущий высоты
человеческой. Отрекающийся от престола и дающий одобрение, не мешающий убийству
Павла (не может быть). Планы возрождения Европы. Аустерлиц, слезы, раненые.
Нарышкина изменяет. Сперанский, освобождение крестьян. Тильзит – одурманение
величием. Эрфурт. Промежуток до 12 года не знаю. Величие человека, колебания.
Победа, торжество, величие, grandeur, пугающие его самого, и отыскивания
величия человека – души. Путаница во внешнем, а в душе ясность. А солдатская
косточка – маневры, строгости. Путаница наружная, прояснение в душе. Смерть.
Ежели убийство, то лучше всего.
Надо
написать свой роман и работать для этого.
20
марта. Погода
чудная. Здоров. Ездил в Тулу верхом. Крупные мысли! План истории Наполеона и
Александра не ослабел. Поэма, героем которой был бы по праву человек, около которого
все группируется, и герой – этот человек. Читал – Marmont’a. В. А. Перовского
плен*. Даву – казнить*. Критика Маркова – плохо*. Дорожит мыслью и сердится.
Сам-то ты что сделаешь? А силы, силы страшные! Языков сказал, что объясняю речи
– длинно, – правда. Короче, короче.
21
марта. Погода
чудная. Соня больна. Я досадую, что она слаба в боли. Сережа мучает меня
болезнью. Хозяйство скотное веселит и хорошо. Ragus’a все читаю с отметками.
Вечером писал сцену моста* – плохо.
23
марта 1865. Погода
чудная. […] Писал вечером мало, но порядочно. Могу. А то все это время мысли
нового, более важного, и недовольство старым. Надо непременно каждый день писать
не столько для успеха работы, сколько для того, чтобы не выходить из колеи.
Больше пропускать. Завтра попробую характеристику Билибина.
24 марта. Сережа у нас. Писал немного
Билибина. Вчера был в Туле. Коли б были бог поэзии и искренности, кому бы
досталось царство небесное – Константину или Владимиру Черкасскому. Одна из
главных струн писанья – контраст поэзию чувствующего и нет.
19
сентября 1865. [Никольское-Вяземское
*.] Я неспокоен. Я не знаю, болен ли я и от болезни не могу думать правильно и
работать, или я распустился так, что не могу работать. Ежели бы я мог правильно
трудиться, как бы я мог быть счастлив. […]
20
сентября. Утро
не мог писать. Спал дурно. Гулял немного. Все то же лихорадочное состояние.
Читал Mérimée «Chronique de Charles IX». Странная его умственная связь с
Пушкиным. Очень умен и чуток, а таланта нет. Написал письмо Владимиру
Федоровичу и тетеньке. Вечером обдумывал и немного переправлял. Под конец даже
охотно.
23
сентября. [Черемошня.]
Лежал целый день. Ванна оживила. Читал «Consuélo»*. Что за превратная дичь с
фразами науки, философии, искусства и морали. Пирог с затхлым тестом и на
гнилом масле с трюфелями, стерлядями и ананасами.
24
сентября. Лучше.
Читал свое. Их не занимает. Но мне показалось настолько недурно, что не стоит
переделывать. Nicolas надо придать любовь к жизни и страх смерти на мосту. А Андрею
воспоминания сраженья в Брюнне.
26
сентября. [Ясная
Поляна.] Я стал делать гимнастику. Мне очень хорошо, вернулись с Соней
домой. Мы так счастливы вдвоем, как, верно, счастливы один из миллиона людей.
По
случаю ученья милой Маши думал много о своих педагогических началах. Я
обязан написать все, что знаю об этом деле.
29
сентября. Здоровье
нехорошо – утин. Написал Сереже и Дьяковым. Целый день писал «Сраженье»* –
плохо. Нейдет – не то. Читал Тролопа*. Коли бы не diffuseness[80], хорошо.
30
сентября. Рано
поехал на порошу, приятно убил зайца. Написал Андрею Евстафьевичу. Читал
Тролопа хорошо. Есть поэзия романиста: 1) в интересе сочетания событий –
Braddon, мои «Казаки», будущее; 2) в картине нравов, построенных на
историческом событии, – «Одиссея», «Илиада», «1805 год»; 3) в красоте и
веселости положений – «Пиквик» – «Отъезжее поле», и 4) в характерах людей –
«Гамлет» – мои будущие; Аполлон Григорьев – распущенность, Чичерин – тупой ум,
Сухотин – ограниченность успеха, Николенька – лень и Столыпин, Ланской, Строганов
– честность тупоумия.
1
октября. Все
делаю гимнастику, записываю дни и не пишу. Ездил на охоту – ничего. Поэзия
труда и успеха нигде и никем не тронута. Читаю «Bertrams» – славно.
2
октября. Здоровье
хорошо. Ездил напрасно на охоту. Писал. Но я отчаиваюсь в себе. Тролоп убивает
меня своим мастерством. Утешаюсь, что у него свое, а у меня свое. Знать свое –
или, скорее, что не мое, вот главное искусство. Надо мне работать, как
пианист.
3
октября. Вчера и
нынче поработал с напряжением, хотя бесплодно, и уже нынче у меня болит печень
и мрачно на душе. Это меня отчаивает. Надо ограничивать свою volupté[81]читанья с
мечтами. Эти силы употреблять на писанье, переменяя с физической работой.
Опять ездил вокруг своих лесов, и ничего. Кончил Тролопа. Условного слишком
много.
8
октября. [Покровское.]
В дороге. Машенька очень мила и дети.
9
октября. У нее.
Писал «Отъезжее поле». Выходит неожиданно.
12
октября. [Ясная
Поляна.] Поехали и приехали в Ясную. Приятно, но смутный страх заботы.
15
октября. Желчь,
злился на охотника. Охота скверная. Две главы совсем обдумал. Брыков и Долохов
не выходят. Мало работаю. С Соней вчера – объяснение. Ни к чему – она беременна.
16
октября. Убил
двух беляков. Читал Гизо-Вит доказательства религии и написал первую статейку
по мысли, данной мне Montaigne*.
17
октября. До
обеда на неудачной охоте. Писать не хотелось очень. A se battre les flancs[82] ни за что не
хочу. Для Долохова видел на охоте местность, и ясно.
20
октября. Я
истощаю силы охотой. Перечитывал, переправлял. Идет дело. Долохова сцену
набросал. С Соней очень дружны.
21
октября. То же,
что вчера. К вечеру обдумывал Долохова. Читал Диккенса. Белла – Таня*.
1
Noябpя. Та же
строгая гигиена. Совершенно здоров, как бываю редко. Писал довольно много.
Окончательно отделал Билибина и доволен. Читаю Maistr’a*.
Мысль о
свободной отдаче власти.
2
Noябpя. […]
Дописал Билибина. Исленевы уехали. С наслаждением перечитал «Казаков» и «Ясную
Поляну».
5
Nоября. Зубная
боль. Та же диета. По утрам язык. Писал по-новому – так, чтобы не переделывать.
Думаю о комедии. Вообще надо попробовать новое без переделок. Ужинал, кажется,
напрасно.
8, 9
Noябpя. Слабее
диета вчера. Нынче опять строго. Здоровье – особенно головы, хорошо. Вчера
избыток и сила мысли. Написал предшествующее сражению и уяснил все будущее.
Нынче взял важное решение не печатать до окончания всего романа.
10,
11, 12 [ноября].
Пишу, здоровье хорошо, и не наблюдаю. Кончаю 3-ю часть. Многое уясняется
хорошо. Убил в ½ часа двух зайцев.
1865 г.
Августа 13-го. Ясная Поляна
*. Всемирно-народная задача России состоит в том, чтобы внести в мир идею
общественного устройства без поземельной собственности.
«La
propriété c’est le vol»[83]
останется больше истиной, чем истина английской конституции, до тех пор, пока
будет существовать род людской. Это истина абсолютная, но есть и вытекающие
из нее истины относительные – приложения. Первая из этих относительных истин
есть воззрение русского народа на собственность. Русский народ отрицает
собственность самую прочную, самую независимую от труда, и собственность, более
всякой другой стесняющую право приобретения собственности другими людьми,
собственность поземельную. Эта истина не есть мечта – она факт – выразившийся в
общинах крестьян, в общинах казаков. Эту истину понимает одинаково
ученый русский и мужик – который говорит: пусть запишут нас в казаки и земля будет
вольная. Эта идея имеет будущность. Русская революция только на ней может быть
основана. Русская революция не будет против царя и деспотизма, а против
поземельной собственности. Она скажет: с меня, с человека, бери и дери, что
хочешь, а землю оставь всю нам. Самодержавие не мешает, а способствует этому
порядку вещей. – (Все это видел во сне 13 августа.)
28
августа 1865 г.
*
Ребенок
блажит и плачет. Ему спать хочется, или есть, или нездоровится. (То же самое с
большими; только на ребенке виднее.) Самое дурное средство сказать ему: ты не в
духе – молчи. То же самое и с большим. Большому не надо ни противоречить, ни
сказать ему: не верь себе: ты не в духе. Надо пытаться вывести его из этого
состояния и потом сказать: ты был не в духе и не прав. Этому приему с большими научила
меня няня и мать. Они, так поступая с ребенком, успевают. В ребенке все в
меньшем размере и потому нам понятнее, а отношение сил то же. Так же чувство
дурного расположения духа сильнее рассудка. Я не в духе; мне это скажут. Я еще
хуже.
Люди
кажутся друг другу глупы преимущественно оттого, что они хотят казаться умнее.
Как часто, долго два сходящиеся человека ломаются друг перед другом, полагая
друг для друга делать уступки, и противны один другому, до тех пор, пока третий
или случай не выведет их, какими они есть; и тогда как оба рады, узнавая
разряженных, новых для себя и тех же людей.
Есть по
обращению два сорта людей: одни – с тобою очевидно такие же, какие они со всеми.
Приятны они или нет, это дело вкуса, но они не опасны; другие боятся тебя оскорбить,
огорчить, обеспокоить или даже обласкать. Они говорят без увлеченья, очень
внимательны к тебе, часто льстят. Эти люди большей частью приятны. Бойся их. С
этими людьми происходят самые необыкновенные превращения и большей частью
превращения в противоположности – из учтивого делается грубый, из льстивого –
оскорбительный, из доброго – злой.
Вся
премудрость людей заключается не в мысли – еще менее в деле, – а в слове.
Человек может быть совершенно прав только тогда, когда он говорит исключительно
о себе. Искусство публичных речей, парламентских и судебных – в особенности,
английских, – состоит в этом приеме. Они не говорят: обман есть
преступление, или принудительное образование вредно и т. п., а они
говорят: на мои глаза или по понятию наших отцов – обман есть
преступление, – или: ежели принудительное образование есть зло, то…
и т. д. Они, выражая свою мысль, облекают ее в форму факта или
предположения, для того чтобы побеждать возражения. В общем же, когда слышишь и
читаешь их речи, замечаешь, что у них две цели: одна – выразить свою мысль, другая
– говорить так, чтобы никто не мог дать мне démenti[84]. Вторая цель большей
частью преобладает. Так что очень часто вся речь наполнена только оговорками и
заборчиками, ограждающими оратора от нарекания в том, что он сказал неправду.
И как
певец или скрипач, который будет бояться фальшивой ноты, никогда не произведет
в слушателях поэтического волнения, так писатель или оратор не даст новой мысли
и чувства, когда он будет бояться недоказанного и неоговоренного положения.
То,
известное каждому чувство, испытываемое в сновидении, чувство сознания бессилия
и вместе сознания возможности силы, когда во сне хочешь бежать или ударить, и
ноги подгибаются, и бьется бессильно и мягко, – это чувство пленеиности
(как я лучше не умею назвать его), это чувство ни на мгновение не оставляет и
наяву лучших из нас. В самые сильные, счастливые и поэтические минуты, в минуты
счастливой, удовлетворенной любви, еще сильнее чувствуется, как недостает
чего-то многого, и как подкашиваются и не бегут мои ноги и мягки и не цепки мои
удары.
Совершенное
возможно в воображении, как вечное движение возможно без трения и тяготения.
Самое увлечение красотой и истиной мешает осуществлению красоты и истины.
Человек
живет двумя сторонами: воображением и на другой стороне – деятельностью всех
своих других способностей.
Человек,
который жил бы только деятельно, не знал бы, что хорошо и что дурно (мужики);
человек, который жил бы одним воображением, – слишком хорошо знал бы, что
хорошо и что дурно, но не имел бы ни силы, ни уменья сделать то, что хорошо, и
удержаться от того, что дурно.
Чем
мудрее люди, тем они слабее. Чем глупее, тем тверже.
Хочешь
узнать очень близко человека – снять с него ореол, который тебе видится над
ним, посмотри на ноготь большого пальца его руки – плоть. А у Кесаря был
большой ноготь.
Мы судим
животных с точки зрения ума. «Заяц умен, что делает сметки». Он нерешителен.
Заяц судил бы нас с точки зрения трусости: «Человек выдумал железные дороги,
чтобы скорее бежать».
|