1861
1/13
апреля. [Веймар.]
Что прошло в эти четыре месяца, трудно записать теперь – Италия, Ницца,
Флоренция, Ливурно. Попытка писанья Аксиньи*. Неаполь. Первое живое впечатление
природы и древности – Рим – возвращенье к искусству – Гиер – Париж – сближение
с Тургеневым – Лондон – ничего – отвращение к цивилизации. Брюссель – кроткое
чувство семейности, письмо о Катеньке к Машеньке. Ейзенах – дорога – мысли о
боге и бессмертии. Бог восстановлен – надежда и бессмертие. Первая и вторая
ночь в Ейзенахе, крик больного ребенка – часы – лепечут. Веймар – одна девка –
Liebes gutes Kind, sie sind irre[63].
Landmann[64]
учителя. Tröbst. Герцог.
15
апреля. Иена. Бессонница
с вечера. Воспитание и образование не разрешаю, но спокойнее смотрю на
германское образование; в 10 на Аполду и пешком приятно и легко в Иену. Стоя
жена ерыга, его писанье – ловкая болтовня и дерзкая*. Ценкер пьяная, грубая
скотина, одобряющая палку. Шефер, математик характером – тип. Thibaut u Elkund,
Zeiss. И с ним беседа о педагогии. Мы начинаем сначала на новых основаниях.
Опять бессонница и беспокойство до часу. Книги Ценкера* и Стоя. Германия одна
выработала педагогию из философии. Реформация философии. Англия, Франция,
Америка подражали
16
апреля. (Веймар.)
Schullehrerseminar[65].
Прекрасно Rechnen[66]
палочками и с переводом в числа – география с порученьями измерения. (Язык
нехорошо, с напрасным трудом определения определенного.) Цвецен. Глупейшая
школа, доказывающая, до чего доводят учреждения сверху. Теория без практики.
Grignon – образец. Пошел пешком. На горе в лесу, упивался природой просто и
счастливо. […] Думал дорогой, кидая камешки, и об искусстве. Можно ли целью
одной иметь положенья, а не характеры? Кажется, можно, я то и делал, в чем имел
успех. Только это не все общая задача, а моя.
17
апреля. Встал в
8. В Kindergarten[67].
Геометрическое рисованье и плетенье пустяки. Законы развития ребенка не
уловишь. Они учат наизусть, где только не по-ихнему, а ихнее не поймешь. Рисует
палки, а ему смутно представляется круг. И приучить к последовательности нельзя
тогда, когда все ново. Последовательность есть сила отрицанья всего не того,
чем хочешь быть занят. Бидерман не глуп, но ученый и литератор, которого часть
уже сидит в книге его, а не в нем*. Я, кроме «Детства», еще весь в себе, и
потому я так свободно сверху смотрю на них. Потом Трёбст и Келер с его матерью.
Увидав ее, я понял, что ответственность я на себя беру, увозя его*. А у него
шея длинная. Нынче я свободнее думаю о его деятельности, ибо школа определилась
– переход от практики жизни к теории. Готовое из жизни привести в систему. Во
всех науках и особенно в естественных. Ходил гулять в хорошенький Тифорт – с
Бек, Трёбстом и Келером. Пустая болтовня. Герцогиня – глупо неловка.
«Zauberflöte» – восторг, особенно дуэт*. Келер, кажется, напрасно.
[9/21
апреля. Берлин.] 21 апреля. Встал в 5. Всю дорогу здоров и весел.
Один vis-à-vis поэт, другой мекленбургский помещик с вещами и перстнем, третий
рейнский разгильдяй. Рот. Молодость не всё цветы.
Ауербах!!!!!!!!!!*Прелестнейший человек! Ein Licht mir aufgegangen[68]. Его
рассказы о присяжном, о первом впечатлении природы «Versöhnungs
Abend’a», о Клаузере, пасторе христианства. Как дух человечества, выше
которого нет ничего. Читает стихи восхитительно. О музыке, как
pflichtloser Genuss[69].
Поворот, по его мнению, к развращению. Рассказ из «Schatzkästlein»*. Ему 49
лет, он прям, молод, верущ. Не поэт отрицания.
[12/24
апреля.] 12 апреля. Граница*. Здоров, весел, впечатление России
незаметно.
14/26
апреля. [Петербург.]
Ковалевский, Аксаков. Мне легче с ними. Толстые хорошо, но немного фальшиво.
Обедал у них. Вечером у Анненкова, он нашел, что я умирен.
22 [апреля. Петербург – Москва].
Дорога – Погодин – суета.
25апреля. [Москва.] У меня
Дмитриев, умен и спокоен. Жемчужников несчастен от самолюбия и бездарностью.
Дома обедал. Катков настолько ограничен, что как раз годится для публики. Флюс
хуже. Зачем-нибудь да это делается.
6
мая. [Ясная
Поляна.] Не писал дней десять. Ехал с m-me Фет, скучал. В Туле Ауэрбахи,
Головачев, Воейков для хаоса. Тетенька грустна и постарела, Сережа – хорош во
всех отношениях, только празден. Меня назначили мировым посредником, я принял*.
Поехал в Тулу, много болтал и начинаю гордиться и потому глуп. Марков отказался
от соредакторства в журнале*. И вообще мысль журнала слабеет. В Пирогове хаос,
и с Сережей ничего не сделал. Забыл день у Берсов приятный, но на Лизе не
смею жениться *.
Завтра с
утра «Поликушка» и читать положения*. Вечером приготовить программу школы и
лекцию.
7
мая. С мужиками
почитал положенья и больше ничего. Лень обхватывает меня. Ермил вздохнул:
господи, помилуй! Иван Деев: тайную полицию. Немец напрасно. Лошади противно.
8
мая. До 12-ти
приготовлял историческую лекцию. Читал и записывал ее до обеда, после обеда
проехался. Втянулся в хозяйственный гнев. Опять школа прекрасно и дома два часа
праздно.
9
мая. У обедни,
пригласил священника читать. Их объяснение обрядов еще глупее, чем то, которое
дает им священник. Господа из гимназии. Совещание. Я их пригласил в журнал. Совещание
с мужиками. Макарыч, грубое выражение их мысли. Расстался дружески.
10
мая. Сережа,
разговор о разделе. Лекция физики превосходная.
11
мая. Лекция
историческая хороша, но мне нездоровилось. Поехал в Тулу. Договорились до того,
что книжки научные невозможны.
12
мая. Подал
прошение о школе*. Я – приходский учитель. Гимнастикой замучал. Славные лекции
в саду. Приехал домой и забирает писать «Казака». […]
13
мая. Встал рано,
нездоровилось. Урок словесности, который не записал, и больше ничего.
25
июня. Замечательная
ссора с Тургеневым; окончательная – он подлец совершенный, но я думаю,
что со временем не выдержу и прощу его*. Посредничество дало мало матерьялов, а
поссорило меня со всеми помещиками окончательно и расстроило здоровье,
кажется, тоже окончательно. В школе идет порядок, но, боюсь, безжизненный. Я не
хожу от болезни. Написал программу*.
22
сентября. Москва.
Я в Москве. О Тургеневе справедливо. Я уже хотел и почему-то не написал ему
письма, в котором хотел просить прощения. Дела очень много впереди. Я держусь
за него. Лиза Берс искушает меня; но это не будет. Один расчет недостаточен, а
чувства нет.
23
сентября. Написал
письмо Тургеневу*. Был у Рачинского. Застал сборище молодых профессоров. «Мы,
умные, тоже, мол, можем просто веселиться». Чичерин гордится, чему я очень рад.
Перечел письмо ему*. Лучше, что не послал. Пикулин будет смотреть нынче. Не ужинаю
и почти здоров. Чахотка есть, но я к ней привыкаю*. Скучаю, что слишком
ограничен мой кружок. Нет ли там ее – там, где меня нет.
[8]
октября. Ясная Поляна. Вчера получил письмо от Тургенева, в котором он
обвиняет меня в том, что я рассказываю, что он трус, и распространяю копии с
письма моего*. Написал ему, что это вздор, и послал сверх того письмо: вы
называете мой поступок бесчестным, вы прежде хотели мне дать в рожу, а я считаю
себя виноватым, прошу извинения и от вызова отказываюсь*.
У меня
два студента, школа идет хуже. Я начинаю разочаровываться в журнале.
28
октября. Дела по
школам и посредничеству идут хорошо, по журналу не начинались. Писать хочется.
Вчера открыл третью школу, которая не пойдет. Написал Чичерину о студентах.
5
ноября. Был в церкви
с певчими. Учителя плохи. Алексей Иванович глуп. Александр Павлович нравственно
нездоров. Иван Ильич надежнее всех. С старостой поссорился, дневник ясенский
хорошо начал писать*. Помешали гимназисты. Плебейское негодование Чернова на
Ауэрбаха. У учителей какие-то противные тайны. Ежели это бабы, то хорошо.
Эксперименты Келера – интересны и хороши. Он мил и полезный малый. Мне хорошо и
пишется. Не знаю, что будет завтра. Общее ли это хорошее настроение по времени,
или только правильность переработки желчи.
6
ноября. С утра
писал дневник, порядочно. Матерьяла бездна. В школе занимался, анализ –
ощупыванье.
Петр
Васильевич пьянствовал. Гимнастика. Прочел Перевлесского* – не то. После обеда
напрасно пел. Вечером писанье не шло. Работается еще – что дальше будет.
|
