Увеличить |
1899
2
января 1899. Ясная Поляна.
Последний раз писал 25 ноября, стало быть месяц и неделю. Писал в Ясной Поляне,
потом был в Москве, где ни разу не писал. В конце ноября ездил в Пирогово.
Первого вернулся и с тех пор не совсем здоров; болела и болит поясница, а
последнее время было что-то вроде желчной лихорадки. Второй день лучше. За все
это время занимался исключительно «Воскресением». Были сношения о духоборах и
бесчисленное количество писем. Со мной Колечка Ге, с которым отдыхаю. В семье не
радостно: Маша болела (вчера кончилось, выкинула). Таня тревожна и мертва. Миша
ошалел. Андрюша сомнителен. С Соней живу хорошо. Я стариковски спокоен. Вот и
все. Довольно много есть, что записать. Буду записывать на пропущенных
страницах. В последнее время как будто ослабел интерес к «Воскресению» и радостно
чувствую другие, более важные интересы – понимание жизни и смерти. Многое как
бы ясно.
2 января
99. Записанное.
[…] 3)
Искусство наше есть то же, что соус к пище. Если есть один соус – вкусно, но не
будешь сыт и испортишь желудок.
[…] 9)
Физическая работа важна тем, что она мешает уму праздно и бесцельно работать.
10) Пожалуй,
что важнее знать то, о чем не надо думать, чем знать то, о чем надо думать.
11) Женщины
слабы и хотят не только не знать своей слабости, но хотят хвастаться своей
силой. Что может быть отвратительней?
12) Человек
добрый, если только он не признает своих ошибок и старается оправдывать себя,
может сделаться извергом.
13) Вся
забота правителей состоит не в том, как они говорят, чтобы утвердить религию в
народе, а, напротив, в том, чтобы выхолостить народ от религии. И в России они
почти достигли этого.
Писано 2
января.
Нынче
21 февраля.
Более шести недель не писал. Я все в Москве. Сначала шло «Воскресение», потом
совсем остыл. Написал письмо фельдфебелю* и в шведские газеты*. Дня три, как
опять взялся за «Воскресение». Подвигаюсь. Студенческая стачка. Они все меня
втягивают. Я советую им держаться пассивно, но писать письма им не имею охоты*
– слаба и духом и телом. Мне спине лучше. Живет интересный и живой француз
Sinet. Первый религиозный француз*. Очень многое нужно записать. Был в очень
дурном духе, теперь хорошо.
26
июня 1899. Ясная Поляна.
Четыре месяца не писал, не скажу, чтобы дурно провел это время. Усиленно
работал и работаю над «Воскресением». Есть много, есть недурное, есть то, во
имя чего пишется. На днях был тяжело болен. Теперь здоров. Соня уедет нынче к
сыновьям. Она была тяжело больна и теперь еще слаба. Все продолжается
критическое время. Часто очень нежно жалко ее. Так было нынче, когда она
прощалась. Тяжелые отношения из-за печатания и переводов «Воскресения»*. Но
большей частью спокоен. Запущена переписка. Все присылают деньги голодающим, а
я ничего не могу, как только передавать их по почте*. Колечка со мной, помогает
в работе. Сережа всякий раз радует, когда приезжает. Таня беспокоит своим
легкомыслием, ушла в эгоистическую любовь. Она вернется, надеюсь. Продолжаю
выписывать из книжечки.
[…] 17)
Нам кажется, что настоящая работа – это работа над чем-нибудь внешним – производить,
собирать что-нибудь: имущество, дом, скот, плоды, а работать над своей душой –
это так, фантазия, а между тем всякая другая, кроме как работа над своей душой,
усвоение привычек добра, всякая другая работа – пустяки.
[…] 21)
Кажется странным и безнравственным, что писатель, художник, видя страдания
людей, не столько сострадает, сколько наблюдает, чтобы воспроизвести эти
страдания. А это не безнравственно. Страдание одного лица есть ничтожное дело в
сравнении с тем духовным – если оно благое – воздействием, которое произведет
художественное произведение.
[…] 27)
Зло мира, причина его очень проста. Все ищут midi à 14 heures[156]. То в экономическом, то
в политическом устройстве. Сейчас читал рассуждение в немецком парламенте о
том, как помочь тому, что крестьяне бегут в города. А разрешение всех вопросов
одно, и никто не признает его и даже не интересуется им. А разрешение одно,
ясно и несомненно: власть имеющие развратились, потому что имеют власть и
составили себе учение религиозное, соответствующее их развращению. И это самое
учение они усиленно с детства прививают народу.
Спасение
одно: разрушение ложного учения.
[…] 29)
Нельзя выдумать для жестоких поступков более выгодных условий, как то сцепление
чиновников, которое существует в государстве.
30) Будущего
нет. Оно делается нами.
[…] 33)
Мы сердимся на обстоятельства, огорчаемся, хотим изменять их, а все возможные
обстоятельства суть не что иное, как указания того, в каких сферах, как нужно
действовать. Ты в нужде – работай, в тюрьме – думай, в богатстве –
освобождайся… и т. п.
34) Пресса
– это лживость with a vengeance[157].
[…]
[…] 45)
Все дело в мыслях. Мысль начало всего. И мыслями можно управлять. И потому
главное дело совершенствования: работать над мыслью.
28
сентября 1899. Ясная Поляна.
Все работал над «Воскресением». Теперь запнулся на 3-й части. Уже давно не иду
вперед. Соня в Москве. Я выработал себе спокойствие, не нарушавшееся. Не
говорить. И знать, что так надо, что в этих-то условиях и надо жить. Здесь
Илья, Соня с детьми, Андрюша с женой, Маша с мужем. Все чаще и чаще думаю о
философском определении материи – пространства и времени. Нынче запишу, если
успею.
Читал
интересную книгу о том, что Христа никогда не было, а это миф*. Вероятий за то,
что это правда, столько же за, сколько против. Вчера с помощью
Маши очистил все письма. Многие оставил неотвеченными. Думал за это время.
Все
болею. Редкий день без болей. Недоволен собой и нравственно. Очень опустился:
не работаю физически и занят собой – здоровьем. Как трудно покорно переносить
болезнь – идти к смерти без противления, а надо.
[…] 3) Я
сорвал цветок и бросил. Их так много, что не жалко. Мы не ценим этой неподражаемой
красоты живых существ и губим их, не жалея – не только растения, но животных,
людей. Их так много. Культура – цивилизация есть не что иное, как загубление
этих красот и заменение их. Чем же? Трактиром, театром…
[…] 5)
Дороже всего на свете добрые отношения между людьми, а устанавливаются эти
отношения не вследствие разговоров – напротив, от разговоров портятся. Говорить
как можно меньше, и в особенности с теми людьми, с которыми хочешь быть в
хороших отношениях.
[…] 8)
Братство естественно, свойственно людям. Не братство – разделение старательно
воспитывают.
[…] 14)
Люди, уверяющие других, что разум не может быть руководителем жизни, это те,
разум которых так извращен, что ясно видят, что он заведет их в болото.
Сегодня
2 октября 1899. Ясная Поляна.
Все нездоров. Не страдаю, но чувствую постоянную угрозу. Нравственно лучше –
больше помню бога в себе и смерть. Кажется, выбился из трудного места
«Воскресения»*. Андрюша поразительно переменился к лучшему. Может, ухудшится,
но уж это было и оставит следы. Колечка уехал. Соня приехала – нездорова.
Продолжаю выписывать из записной книжки.
[…] 4)
Совесть есть память общества, усвояемая отдельным лицом.
5) В
старости чувствуешь то же, что в путешествии: сначала мысли в том месте, из
которого едешь, потом в самом путешествии, потом в том месте, куда едешь. Я
испытываю это все чаще и чаще, думая о смерти. […]
Нынче
13 октября 99. Ясная Поляна.
Все не вполне здоров – так и надо. Но это не мешает жить, думать и двигаться к
назначенному пределу. «Воскресение» плохо двигается, послал четыре главы,
кажется, нецензурные, но, по крайней мере, кажется, остановился на одном, и больше
важных перемен делать не буду. Не переставая, думаю о брате Сереже, но от
погоды и нездоровья не могу собраться поехать. Таня, кажется, окончательно
решила выходить*. Соня была в Москве и нынче едет опять. У меня нынче какой-то
умственный праздник, и не нынче, а все последние дни: в «Воскресение» вдумал
хорошие сцены. Об отдельности, представляющейся нам материей в пространстве и
движением во времени, все чаще и чаще и яснее и яснее думаю. Еще получил
брошюры Westrup’а из Америки о деньгах*, которые поразили, мне уяснив все
неясное в финансовых вопросах и сведя все, как и должно было быть, к насилию
правительств.
Если
успею – запишу. Еще важная радостная мысль, хотя и старая, но которая мне
пришла как новая, и радует меня очень, а именно:
1) Главная
причина семейных несчастий та, что люди воспитаны в мысли, что брак дает
счастье. К браку приманивает половое влечение, принимающее вид обещания,
надежды на счастие, которое поддерживает общественное мнение и литература, но
брак есть не только не счастье, но всегда страдание, которым человек платится
за удовлетворение полового желания, страдание в виде неволи, рабства,
пресыщения, отвращения, всякого рода духовных и физических пороков супруга,
которые надо нести, – злоба, глупость, лживость, тщеславие, пьянство,
лень, скупость, корыстолюбие, разврат – все пороки, которые нести особенно
трудно не в себе, в другом, а страдать от них, как от своих, и такие же пороки
физические, безобразие, нечистоплотность, вонь, раны, сумасшествие… и пр.,
которые еще труднее переносить не в себе. Все это, или хоть что-нибудь из
этого, всегда будет, и нести приходится всякому тяжелое. То же, что должно
выкупать: забота, удовлетворение, помощь, все это принимается как должное; все
же недостатки, как не должное, и от них страдают тем больше, чем больше
ожидалось счастья от брака.
Главная
причина этих страданий та, что ожидается то, чего не бывает, а не ожидается
того, что всегда бывает. И потому избавление от этих страданий только в том,
чтобы не ждать радостей, а ждать дурного, готовясь переносить его. Если ждешь
всего того, что описано в начале 1001 ночи, ждешь пьянства, вони,
отвратительных болезней, то упрямство, неправдивость, пьянство даже можно не то
что простить, а не страдать и радоваться, что нет того, что могло бы быть, что
описано в 1001 ночи, нет сумасшествия, рака и т. п. И тогда все доброе
ценится.
Не в
этом ли и главное средство для счастья вообще? Не оттого ли люди так часто
несчастны, особенно богатые? Вместо того, чтобы сознавать себя в положении
раба, который должен трудиться для себя и для других и трудиться так, как этого
хочет хозяин, люди вообразят себе, что их ждут всякого рода наслаждения и что
все их дело в том, чтобы пользоваться ими. Как же при этом не быть несчастным?
Все тогда, и труд, и препятствия, и болезни, необходимые условия жизни,
представляются неожиданными страшными бедствиями. Бедные поэтому менее бывают
несчастны: они вперед знают, что им предстоит труд, борьба, препятствия, и
потому ценят все, что дает им радость. Богатые же, ожидая только радостей, во
всех препятствиях видят бедствия и не замечают и не ценят тех благ, которыми
пользуются. Блаженны нищие, ибо они утешатся, голодные – они насытятся, и горе
вам, богатые…
27
октября 99. Ясная Поляна.
Живем одни – Таня (на последках и жалко), Ольга, Андрюша, Жули и Андрей
Дмитриевич. Хорошо, но часто хвораю: больше больных дней, чем здоровых, и
оттого мало пишу. Отослал девятнадцать глав, очень неконченных. Работаю над
концом. Много думал, кажется, хорошего.
[…] 2)
Война, суды, казни, угнетение рабочих, проституция и многое другое – все это необходимое,
неизбежное последствие и условие того языческого строя жизни, в котором мы живем,
и изменить что-либо одно иди многое из этого невозможно. Что же делать?
Изменять самый строй этой жизни, то, на чем он стоит. Чем? Тем, чтобы,
во-первых, не участвовать в этом строе, в том, что поддерживает его, в
военщине, в судах, податях, ложном учении и т. п., и во-вторых, делать то,
в чем одном человек всегда совершенно свободен: в душе своей заменить себялюбие
и все, что вытекает из него – злобу, корысть, насилие и пр., – любовью и
всем тем, что вытекает из нее: разумностью, смирением, милосердием и пр. Как
колеса машины нельзя повернуть силой, они все связаны с шестернями и другими
колесами, а пустить и не пустить пар, который задвигает их, легко, так точно
страшно трудно изменить самые внешние условия жизни, но быть добрым или злым
легко. А это: быть добрым или злым – изменяет все внешние условия жизни. […]
20
ноября 1899. Москва.
Много не записано. Я в Москве. Таня уехала зачем-то с Сухотиным. Жалко и
оскорбительно. Я 70 лет все спускаю и спускаю мое мнение о женщинах, и все еще
и еще надо спускать. Женский вопрос! Как же не женский вопрос! Только не в том,
чтобы женщины стали руководить жизнью, а в том, чтобы они перестали губить ее.
[…]
Нынче
18 декабря 1899. Москва.
Почти месяц не писал. Был тяжело болен. Очень больно было сутки, потом отдых и
слабость. И смерть стала больше, чем естественна, почти желательна. Так и
осталось теперь, когда выздоравливаю. Это новая радостная ступень. Кончил
«Воскресение». Нехорошо. Не поправлено. Поспешно. Но отвалилось и не интересует
более.
Здесь
Сережа, Маша с мужем, Марья Александровна. Мне хорошо. Ничего не начинал еще
писать. Больше всего, занимает философия, но ничего очень не хочется. Отдыхаю.
Написал письма. Попытаюсь выписать записанное.
[…] 4)
Материя есть все то, что доступно нашим чувствам. Наука заставляет нас предполагать,
что есть материя, недоступная нашим чувствам. В этой области могут быть
существа, составленные из этой материи и ощущающие ее – эту недоступную нашим
чувствам материю. Я не думаю, чтобы такие существа были, я только думаю, что
наша материя и наши чувства, ощущающие ее, есть только одна из бесчисленных
возможностей жизни.
[…] 6)
Читал о книге Энгельгарта*. Эволюция прогресса жестокости. Я думаю, что тут
есть большая доля правды. Жестокость увеличилась преимущественно потому, что
совершилось, содействующее увеличению матерьяльного богатства людей, разделение
труда. Все говорят о выгодах разделения труда, не видя того, что необходимое
условие разделения труда, кроме омашинения человека, есть еще устранение
условий, вызывающих человеческое нравственное общение людей. Если мы делаем
одно и то же дело, как земледельцы, понятно, что между нами установится обмен
услуг помощи, но между пастухом и фабричным ткачом не может быть общения.
(Кажется, неверно. Подумаю.)
[…] 11)
Обыкновенно говорят: это очень глубокомысленно и потому не вполне понятно. Это
неправда. Напротив. Все то, что глубоко, то ясно до прозрачности. Как вода,
которая бывает мутна на поверхности, а чем глубже, тем прозрачнее. […]
Нынче
20 декабря 99. Москва.
Здоровье нехорошо. Душевное состояние хорошее, готов к смерти. По вечерам много
народа – устаю. В 51 № не вышло «Воскресение»*, и мне было жаль. Дурно.
Обдумываю философское определение жизни. Думал нынче о «Купоне» – хорошо. Может
быть, напишу. […]
|