 Увеличить |
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
ЗАКАТ И ВОСХОД
72
Как бы двойное
зеркало, душа
Родит ряды
прекрасных отражений,
Вперед их продлевая
и назад.
Благородный порыв Доротеи, загоревшейся желанием оградить
Лидгейта от подозрений в том, что он дал себя подкупить, неожиданно наткнулся
на препятствие: мистер Фербратер сумел ее убедить, как непросто что-то
предпринять в подобном положении.
- Дело очень щекотливое, - говорил он. - С чего начать
расспросы? Можно либо пойти официальным путем, обратившись к судебным властям,
либо неофициальным, иными словами - поговорить с самим Лидгейтом. Первый путь
ненадежен - об этой истории ничего не известно точно иначе им воспользовался бы
Хоули. Разговаривать же на эту тему с Лидгейтом я, право, не решусь. Он может
это воспринять как смертельное оскорбление. Я неоднократно убеждался, как
трудно говорить с ним о его личных делах. К тому же следовало бы заранее знать,
что именно он сделал, в противном случае нельзя предугадать исход беседы.
- Я уверена, что ничего предосудительного он не сделал. Люди
всегда оказываются лучше, чем полагают их ближние, - возразила Доротея.
За последние два года ей пришлось многое пережить, и одним
из главных итогов явилась горячая убежденность: нельзя судить о людях
предвзято. Впервые за все время их знакомства она почувствовала досаду на
Фербратера. Как можно осторожничать и думать о последствиях, как можно не
верить в торжество справедливости и добра, когда искренность и пыл - залог
успеха. Два дня спустя священник, дядюшка и Четтемы обедали у Доротеи, и когда
слуги принесли десерт и вышли, а мистер Брук, покачивая головой, погрузился в
дремоту, Доротея с прежней горячностью вернулась к тому же предмету.
- Мистер Лидгейт, конечно, поймет, что, услышав о нем
клевету, его друзья немедленно пожелали его защитить. Для чего же мы живем,
если не для того, чтобы облегчать друг другу жизнь? Я не могу быть равнодушной
к горестям человека, который в моих горестях помог мне советом и ухаживал за
мной, когда я заболела.
Голос и манера Доротеи были ничуть не менее решительны, чем
три года назад, когда она хозяйничала за столом у дяди, а житейский опыт дал ей
еще больше оснований с убежденностью высказывать свое мнение. Но сэр Джеймс
Четтем уже не выступал в роли покорного и робкого вздыхателя; сейчас это был
заботливый зять, искренне восхищенный свояченицей, но неустанно следящий за
тем, чтобы она не стала жертвой новой ошибки, столь же пагубной, как брак с
Кейсобоном. Он улыбался реже, а фразу "совершенно верно" употреблял
гораздо чаще для того, чтобы предварить ею возражение, а не согласие, как в ту
пору, когда был холостяком. Доротея с удивлением увидела, что ей требуется вся
ее решимость, чтобы противостоять ему, в особенности потому, что он и впрямь
являлся ее добрым другом. Возразил он и сейчас.
- Но, Доротея, - произнес он с укором, - как можно
вмешиваться таким образом в чужие дела? Лидгейт, вероятно, знает, во всяком
случае вскоре узнает, что говорят о нем в городе. Если он ни в чем не виноват,
то оправдается. Но должен сделать это сам.
- Я думаю, друзьям его следует дождаться удобного случая, -
вставил мистер Фербратер. - Вполне возможно... я сам не раз поддавался слабости
и потому могу себе представить, что даже человек благородный, а Лидгейт
несомненно таков, способен принять деньги, нечто вроде платы за молчание о
давно миновавших событиях. Да, я могу себе представить, что он это сделал, если
он измучен гнетом житейских неурядиц, а его обстоятельства были и впрямь
нелегки. Что он способен на худшее, я не поверю, разве только мне представят
неопровержимые доказательства. Но есть проступки, которые неминуемо влекут за
собой тягчайшие последствия, их всегда можно объявить преступлением, и человек
не в силах оправдаться, хотя знает, что невиновен.
- О, как это жестоко! - сжимая руки, произнесла Доротея. -
Неужели вы не захотите быть единственным, кто верит в его невиновность, хотя
против него ополчился весь свет? Кроме того, за человека говорит его репутация.
- Но, дорогая моя миссис Кейсобон, - с мягкой улыбкой
возразил Фербратер. - Репутация не мраморный монумент - как все живое, она
претерпевает изменения. Она подвержена и болезням, подобно человеческому телу.
- Значит, ее нужно вылечить и защитить, - сказала Доротея. -
Я прямо попрошу мистера Лидгейта рассказать мне всю правду - ведь только зная
все, мы сможем ему помочь. Чего же мне бояться? Если решено, что я не покупаю
землю, Джеймс, мне ничто не мешает выполнить просьбу мистера Булстрода и взять
на себя попечительство над больницей. А если так, мне нужно будет
посоветоваться с мистером Лидгейтом, расспросить, хорошо ли, по его мнению,
поставлено в больнице дело и не следует ли что-нибудь изменить. Вот и повод для
доверительного разговора, дающего нам полную возможность узнать, как все
произошло. И уж тогда мы сможем за него вступиться и оградить от неприятностей.
Мы превозносим все виды отваги, кроме одного отважного заступничества за
ближнего. - Глаза ее увлажнились и блестели, зазвеневший голос разбудил мистера
Брука, и тот прислушался к разговору.
- А ведь и в самом деле, следуя порыву сердца, женщины порою
добиваются успеха там, где мужчины терпят поражение, - сказал мистер Фербратер,
увлеченный пылом Доротеи.
- Женщине следует быть осмотрительной и слушать тех, кто
лучше ее знает жизнь, - хмуро возразил сэр Джеймс. - Что бы вы ни собирались
сделать, Доротея, вам пока следует погодить и не вмешиваться в эту историю с
Булстродом. Мало ли что еще может обнаружиться. Вы, конечно, со мной согласны?
- заключил он, взглянув на мистера Фербратера.
- Да, я думаю, нам нет нужды спешить, - ответил тот.
- Правда, правда, моя милая, - подтвердил мистер Брук, не
имея отчетливого представления, о чем идет спор, но вступая в него с советом,
который можно было истолковать как вздумается. - Тут, знаешь ли, нетрудно зайти
слишком далеко. У тебя горячая голова. И незачем, знаешь ли, так торопиться
тратить деньги на осуществление всяких затей. Гарт навязал мне непомерное
количество работ, строительных, по осушению и тому подобных. Расходы непомерные
- на то, на се. Пора бы приостановиться. Вы же, Четтем, для чего-то вздумали
окружить дубовой изгородью чуть ли не все свое поместье - у вас целое состояние
на это уйдет.
Доротея, неохотно покорившись, вместе с Селией ушла в
библиотеку, служившую ей обычно гостиной.
- Слушайся Джеймса, Додо, - сказала Селия, - если не хочешь
снова оказаться в неприятном положении. Это случается с тобой сплошь и рядом и
будет случаться каждый раз, когда ты вздумаешь поступать по-своему. Слава богу,
теперь Джеймс может подумать за тебя. Он ведь не мешает тебе осуществлять твои
проекты, только слишком увлекаться не дает. В этом отношении брат лучше мужа.
Муж бы не разрешил тебе ни того, ни другого.
- Да я вовсе не хочу замуж! - сказала Доротея. - Я одного
только хочу, чтобы не обуздывали на каждом шагу мои чувства.
Миссис Кейсобон была еще столь недисциплинированна, что
расплакалась от досады.
- Ну право же, Додо, - проворковала Селия голоском несколько
более горловым, чем обычно. - Ты сама себе противоречишь. У тебя все крайности.
Мистер Кейсобон так помыкал тобой, что просто стыд. Казалось, запрети он тебе у
меня бывать, ты и тогда бы ему покорилась.
- Разумеется, я покорялась ему, это ведь мой долг.
Покорность мне подсказывало чувство, - ответила Доротея, сквозь слезы глядя на
сестру.
- Тогда почему ты не считаешь своим долгом хотя бы чуточку
покориться желаниям Джеймса? - торжествующе спросила Селия: довод показался ей
неопровержимым. - Он желает тебе только добра. А мужчины, разумеется, лучше нас
разбираются во всех делах, не считая тех дел, в которых женщины разбираются
лучше.
Доротея рассмеялась.
- Ну, ты знаешь: я говорю о детях и обо всем таком, -
пояснила Селия. Я бы не стала подчиняться Джеймсу, когда он не прав, как ты
вечно подчинялась мистеру Кейсобону.
|
