19
И видите, другая
спит на ложе,
Ладонь под щеку
подложив...
Данте,
"Божественная комедия" ("Чистилище")
Когда Георг Четвертый еще правил в Виндзоре, когда герцог
Веллингтон был премьер-министром, а мистер Винси - мэром древней корпорации
Мидлмарча, миссис Кейсобон, урожденная Доротея Брук, отправилась в свадебное
путешествие в Рим. В те дни мир в целом знал о добре и зле на сорок лет меньше,
чем ныне. Путешественники редко хранили исчерпывающие сведения о христианском
искусстве в голове или в кармане, и даже блистательнейший из тогдашних
английских критиков [66] принял усыпанную цветами гробницу вознесшейся
богоматери за богато украшенную вазу, рожденную фантазией художника. Закваска
романтизма, помогшего восполнить многие тусклые пробелы любовью и знанием, еще
не оживила ту эпоху и не проникла в обычные кушанья, а только бродила в сердцах
и умах неких живших в Риме длинноволосых немецких художников, чья восторженная
энергия заражала юношей и других национальностей, которые работали или
бездельничали рядом с ними.
В одно прекрасное утро молодой человек с волосами лишь
умеренно длинными, хотя густыми и кудрявыми, однако одетый и державшийся как
англичанин, отвернулся от Бельведерского торса и залюбовался великолепным видом
гор, который открывается из полукруглого вестибюля, соседствующего с этим
ватиканским залом. Он был так поглощен созерцанием пейзажа, что заметил
появление темноглазого, чем-то взволнованного немца, только когда тот положил
ему руку на плечо и сказал с сильным акцентом:
- Быстрей туда, не то она изменит позу.
Молодой человек встрепенулся, и они оба быстро прошли мимо
Мелеагра в зал, где отдыхающая Ариадна, которую тогда называли Клеопатрой,
покоится на пьедестале во всей мраморной пышности своей красоты, и складки
одеяния облегают ее, легкие и нежные, точно цветочные лепестки. Друзья как раз
успели увидеть возле этой полулежащей фигуры еще одну - фигуру цветущей молодой
женщины, чьи формы, столь же прекрасные, как у мраморной Ариадны, скрывало
аскетически серое одеяние. Длинная накидка, завязанная у шеи, была отброшена за
локти, и красивая рука без перчатки подпирала щеку, немного сдвинув назад белый
касторовый капор, который обрамлял ее лицо и просто уложенные темно-каштановые
волосы, точно нимб. Она не глядела на статую и, возможно, не думала о ней - ее
большие глаза были мечтательно устремлены на полоску солнечного света,
пересекавшую пол. Но едва молодые люди остановились, словно любуясь Клеопатрой,
она почувствовала их присутствие и, не взглянув на них, направилась к служанке
и курьеру, которые ждали у дверей зала.
- Ну, что ты скажешь об этом удивительном контрасте? -
спросил немец, посмотрел на приятеля, словно приглашая его восхититься, и
продолжал свои излияния, не дожидаясь ответа. - Тут лежит античная красота,
даже в смерти не сходная с трупом, но лишь замкнувшаяся в полном удовлетворении
своим чувственным совершенством. А рядом стоит красота, исполненная жизни,
таящая в груди память о долгих веках христианства. Но ей недостает одеяния
монахини. По-моему, она принадлежит к тем, кого вы называете квакерами, хотя на
моей картине я изобразил бы ее монахиней. Впрочем, она замужем - я видел кольцо
на этой удивительной руке, иначе я принял бы тощего Geistlicher [священника
(нем.)] за ее отца. Некоторое время назад я видел, как он с ней прощался, и
вдруг вот сейчас она предстала передо мной в этой великолепной позе. Ты только
подумай! Может быть, он богат и захочет заказать ее портрет. Но что толку
глядеть ей вслед - вон она, уезжает. Давай проследим, где она живет.
- Нет-нет, - сказал его друг, сдвигая брови.
- Ты какой-то странный, Ладислав. Словно тебя что-то
поразило. Ты ее знаешь?
- Я знаю, что она жена моего кузена, - ответил Уилл Ладислав
и, сосредоточенно хмурясь, направился к дверям зала. Немец шел рядом с ним, не
спуская с него глаз.
- Как? Этот Geistlicher? Он больше похож на дядю, чем на кузена.
И это более полезное родство.
- Он мне не дядя и даже не кузен, а просто дальний
родственник, ответил Ладислав раздраженно.
- Schon, schon [ладно, ладно (нем.)]. Ну, не огрызайся. Ты
ведь не сердишься на меня за то, что, по-моему, я еще не видывал такой
идеальной юной мадонны, как госпожа Дальняя Родственница?
- Сержусь? Вздор! Я видел ее только один раз и всего
несколько минут, когда мой родственник познакомил нас перед самым моим отъездом
из Англии. Она тогда была еще его невестой. И я не знал, что они собираются в
Рим.
- Но теперь ты ведь пойдешь их повидать? Раз тебе известна
их фамилия, узнать, где они поселились, нетрудно. Заглянем в почтовую контору?
И ты поговоришь про портрет.
- Черт побери, Науман! Я еще не знаю, пойду ли я. Я не так
бесцеремонен, как ты.
- Ба! Просто ты дилетант и любитель. Будь ты художником, ты
увидел бы в госпоже Дальней Родственнице античную оболочку, одушевленную
христианской верой. Своего рода христианская Антигона [67] - чувственная сила,
подчиняющаяся власти духа.
- И считал бы, что ее главное назначение в жизни -
позировать тебе для картины: божественное начало получило бы высшее воплощение
и только что не исчерпало бы себя на твоем холсте. Да, я дилетант - да, я не
думаю, что вся вселенная устремляется к постижению темной символики твоих
картин.
- Но ведь так оно и есть, мой милый! В той мере, в какой
вселенная устремляется сквозь меня, Адольфа Наумана, это так, - ответил
добродушный художник и положил руку на плечо Ладислава, нисколько не обиженный
его неожиданной вспышкой. - Посуди сам. Мое существование подразумевает
существование всей вселенной, верно? А мое назначение - писать картины, и как
художника меня осенила идея, genialisch [гениальная (нем.)] идея картины с
твоей троюродной тетушкой или дальней прабабушкой, из чего следует, что
вселенная устремляется к этой картине посредством багра или крючка, который
есть я, - ведь верно?
- Но что, если другой крючок, который есть я, устремляется,
чтобы помешать ей? Тогда все выглядит далеко не так просто.
- Почему же? Результат борьбы будет тем же - написанная
картина или ненаписанная картина.
Уилл не мог устоять против такой невозмутимости, и туча на
его лице рассеялась в солнечном сиянии смеха.
- Так как же, друг мой, ты мне поможешь? - с надеждой в
голосе спросил Науман.
- Нет. Какой вздор, Науман! Английские дамы ведь не
натурщицы, готовые к услугам любого и каждого. К тому же ты хочешь выразить
своей картиной слишком уж многое, а напишешь просто портрет, неплохой или
скверный, на некоем фоне, который знатоки будут объяснять, хвалить или бранить,
каждый по-своему. А что такое портрет женщины? В конце-то концов ваша живопись,
ваши изобразительные искусства довольно-таки беспомощны. Они путают и затемняют
идеи, вместо того чтобы рождать их. Язык - куда более могучее средство
выражения.
- Да, для тех, кто не способен писать картины, - сказал
Науман. - Тут ты совершенно прав. Я ведь не советовал тебе заниматься
живописью, друг мой.
Добродушный художник не был лишен жала, но Ладислав не
показал и вида, что почувствовал укол. Он продолжал, словно не слыша:
- Язык создает более полный образ, который только выигрывает
благодаря некоторой неясности. В конце концов истинное зрение - внутри нас, и
живопись терзает наш взгляд вечным несовершенством. И особенно изображения
женщин. Как будто женщина - всего лишь сочетание красок! А движения, а звук
голоса? Даже дышат они по-разному и с каждым новым мгновением становятся иными.
Вот, например, женщина, которую ты только что видел, как ты изобразишь ее
голос? А ведь голос ее даже божественнее ее лица.
- Так-так! Ты ревнуешь. Никто не смеет думать, будто он
способен написать твой идеал. Это серьезно, друг мой! Твоя двоюродная тетушка!
"Der Neffe als Onkel" ["Племянник в качестве дяди" (нем.)]
в трагическом смысле - ungeheuer! [чудовищно! (нем.)]
- Науман, мы с тобой поссоримся, если ты еще раз назовешь
эту даму моей тетушкой.
- А как я должен ее называть?
- Миссис Кейсобон.
- Отлично. Ну, а предположим, я познакомлюсь с ней вопреки
тебе и узнаю, что она желает, чтобы ее написали?
- Да, предположим! - пробормотал Уилл Ладислав презрительно,
чтобы прекратить этот разговор. Он сознавал, что сердится по совершенно
ничтожным и даже выдуманным поводам. Ну, какое ему дело до миссис Кейсобон? И
тем не менее он чувствовал, что в его отношении к ней произошла какая-то
перемена. Существуют натуры, постоянно создающие для себя коллизии и
кульминации в драмах, которые никто не собирается с ними разыгрывать. Их
горячность пропадает втуне, ибо объект ее, ничего не подозревая, хранит полное
спокойствие.
|
