ГЛАВА ВТОРАЯ
Опять
взошло солнце, и стало тепло; затенькали пичужки, и приветливо закричали с неба
веселые вереницы весенних журавлей. Я уже улыбался и радовался тому, что ночь
прошла и не было больше никаких пасмурных мыслей, кроме разве одной – где бы
достать поесть.
Не успел
я пройти и двухсот шагов, как услышал гогот гусей, хрюканье свиньи и сквозь
листву увидел зеленую крышу одинокого хутора.
«Подкрадусь, –
решил я. – Посмотрю, если нет ничего подозрительного, спрошу дорогу и
попрошу немного поесть».
Встал за
кустом бузины. Было тихо. Людей не было видно, из трубы шел легкий дымок.
Стайка гусей вперевалку направлялась в мою сторону. Легкий хруст обломанной
веточки раздался сбоку от меня. Ноги разом напряглись, и я повернул голову. Но
тотчас же испуг мой сменился удивлением. Из-за куста, в десяти шагах в стороне,
на меня пристально смотрели глаза притаившегося там человека. Человек этот не
был, очевидно, хозяином хутора, потому что сам спрятался за ветки и следил за
двором. Так поглядели мы один на другого внимательно, настороженно, как два
хищника, встретившихся на охоте за одной и той же добычей. Потом по молчаливому
соглашению завернули подальше в чащу и подошли один к другому.
Он был
одного роста со мной. На мой взгляд, ему было лет семнадцать. Черная суконная тужурка
плотно обхватывала его крепкую мускулистую фигуру, но на ней не было ни одной
пуговицы – похоже, что пуговицы были не случайно оторваны, а нарочно срезаны. К
его крепким брюкам, заправленным в запачканные глиной хромовые сапоги, пристало
несколько сухих травинок.
Бледное,
измятое лицо с темными впадинами под глазами заставляло думать, что он, вероятно,
тоже ночевал в лесу.
– Что, –
сказал он негромко, кивая головой в сторону хутора, – думаешь туда?
– Туда, –
ответил я. – А ты?
– Не
дадут, – проговорил он. – Я видел уже: там трое здоровенных мужиков.
Мало ли на что попасть можно.
– А
тогда как же… Ведь есть-то надо?
– Надо, –
согласился он. – Только не Христа ради. Нынче милостыню не подают. Ты
кто? – спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: – Ладно… Мы и сами
достанем. Одному трудно, я пробовал уже, а вдвоем достанем. Тут в кустах гуси
бродят, здоровые.
– Чужие?
Он
посмотрел на меня, как бы удивляясь нелепости моего замечания, и добавил тихо:
– Нынче
чужого ничего нет – нынче все свое. Ты зайди за полянку и гони тихонько гуся на
меня, а я за кустом спрячусь.
Наметив
отбившегося от стайки толстого серого гуся, я преградил ему дорогу. Гусь повернулся
и неторопливо пошел прочь, иногда останавливаясь и тыкаясь клювом в землю. Шаг
за шагом я подвигался, загоняя его к месту засады. Вот он почти поравнялся с
кустом и вдруг, насторожившись, изогнул шею и посмотрел в мою сторону, как бы
озадаченный настойчивостью моего преследования. Постояв немного, он решительно
направился назад, но тут с быстротою кота, бросающегося за выслеженным
воробьем, незнакомец метнулся из-за куста и крепко впился руками в гусиную шею.
Птица едва успела крикнуть. Загоготало разом встревоженное стадо, и незнакомец
с трепыхавшимся гусем бросился в чащу. Я за ним.
Долго
гусь еще хлопал крыльями, дергал лапами и, обессиленный, затих только тогда,
когда мы очутились в укромном глухом овраге. Тогда незнакомец отшвырнул гуся и,
доставая табак, сказал, тяжело дыша:
– Хватит…
Здесь можно и остановиться.
Новый
товарищ вынул перочинный нож и стал потрошить гуся, молча и изредка поглядывая
в мою сторону.
Я набрал
хворосту, навалил целую груду и спросил:
– Спички
есть?
– Возьми, –
и окровавленными пальцами он осторожно протянул коробок. – Не трать много.
Тут я
как следует разглядел его. Налет пыли, осевший на коже, не мог скрыть ровной
белизны подвижного лица. Когда он говорил, правый уголок его рта чуть
вздрагивал и одновременно немного прищуривался левый глаз. Он был старше меня
года на два и, по-видимому, сильнее. Пока украденный гусь жарился на вертеле,
распространяя вокруг мучительно аппетитный запах, мы лежали на траве.
– Курить
хочешь? – спросил незнакомец.
– Нет,
не курю.
– Ты
в лесу ночевал?.. Холодно, – добавил он, не ожидая ответа. – Ты как
сюда попал? Тоже оттуда? – И он махнул рукой в сторону полотна железной
дороги.
– Оттуда.
Я убежал с поезда, когда его остановили.
– Документы
проверяли?
– Нет, –
удивился я. – Какие там документы – бандиты напали.
– А-а-а…
– И он молча запыхтел папироской.
– Ты
куда пробираешься? – после долгого молчания неожиданно спросил он.
– Я
на Дон… – начал было я и замолчал.
– На
До-он? – протянул он, привставая. – Ты… на Дон?
Быстрая
и недоверчивая улыбка пробежала по его тонким потрескавшимся губам, прищуренные
глаза широко раскрылись, но тотчас же потухли, лицо его стало равнодушным, и он
опросил лениво:
– Что
же у тебя там, родные, что ли?
– Родные…
– ответил я осторожно, потому что почувствовал, как он старается выпытать все
обо мне, в сам умышленно остается в тени.
Он опять
замолчал, повернул на другой бок гуся, с которого скатывались капли шипящего
жира, и сказал спокойно:
– Я
тоже в те места пробираюсь, только не к родным, а в отряд.
– К
Сиверсу? – чуть не крикнул я, обрадовавшись.
Он
улыбнулся:
– Не
к Сиверсу, а к Саблину.
– Ну,
так это все равно: они же всегда работали почти рядом. Хорошо-то как. Я ведь
нарочно сказал тебе, что к родным, я сам к Сиверсу… Нас трое было, только я
отбился. Как же ты сюда попал?
Он
рассказал мне, что учился в Пензе, приехал к дяде-учителю в находившуюся
неподалеку отсюда волость, но в волости восстали кулаки, и он еле успел
убежать.
Уплетая
разорванного на части, обгоревшего и пахнувшего дымом гуся, мы долго и дружески
болтали с ним. Я был счастлив, что нашел себе товарища. Прибавилось сразу
бодрости, и казалось, что теперь вдвоем нетрудно будет выкрутиться из ловушки,
в которую мы оба попали.
– Ляжем
спать, пока солнце, – предложил новый товарищ. – Сейчас хоть
выспимся, а то ночью из-за холода глаз не сомкнуть.
Мы
растянулись на лужайке, и вскоре я задремал. Вероятно, я и уснул бы, если бы не
муравей, заползший мне в ноздрю. Я приподнялся и зафыркал. Товарищ уже спал.
Ворот его гимнастерки был расстегнут, и на холщовой подкладке я увидел
вытисненные черной краской буквы: "Гр. А. К. К. ".
"Какое
же это училище? – подумал я. – У меня, например, на пряжке пояса
буквы А.Р.У., то есть Арзамасское реальное училище. А здесь Гр., потом А. К. К.
". И так я прикидывал и этак – ничего не выходило. «Спрошу, когда
проснется», – решил я.
После
жирной еды мне захотелось пить. Воды поблизости не было, я решил спуститься на
дно оврага, где, по моим предположениям, должен был пробегать ручей. Ручей
нашел, но из-за вязкого берега подойти к нему было трудно. Я пошел вниз,
надеясь разыскать более сухое место. По дну оврага, параллельно течению ручья,
пролегала неширокая проселочная дорога. На сырой глине я увидел отпечатки
лошадиных подков и свежий конский навоз. Похоже было на то, что утром здесь
прогоняли табун. Наклонившись, чтобы поднять выпущенную из рук палочку, я заметил
на дороге какую-то блестящую втоптанную в грязь вещичку. Я поднял ее и вытер.
Это была сорванная с зацепки жестяная красная звездочка, одна из тех непрочных,
грубовато сделанных звездочек, которые красными огоньками горели в
восемнадцатом году на папахах красноармейцев, на блузах рабочих и большевиков.
«Как она
очутилась здесь?» – подумал я, внимательно оглядывая дорогу. И, опять наклонившись,
заметил пустую гильзу от трехлинейной винтовки.
Позабыв
даже напиться, я понесся обратно к оставшемуся товарищу. Товарищ почему-то не
спал и стоял возле куста, осматриваясь по сторонам и, по-видимому, разыскивая
меня.
– Красные! –
крикнул я во все горло, подбегая к нему сбоку.
Он
отпрыгнул согнувшись, как будто сзади него раздался выстрел, и обернулся ко мне
с перекошенным от страха лицом.
Но,
увидев только одного меня, он выпрямился и сказал сердито, пытаясь объяснить
свой испуг:
– Ч-черт…
гаркнул под самое ухо… Я не понял сначала, кто это.
– Красные, –
гордо повторил я.
– Где
красные? Откуда?
– Сегодня
утром проходили. По всей дороге следы от подков, навоз совсем свежий… Гильза
стреляная и вот это… – Я протянул ему звездочку.
Товарищ
облегченно вздохнул:
– Ну,
так бы и говорил. – И опять добавил, как бы оправдываясь: – А то кричит… Я
черт знает что подумал.
– Идем
скорей… идем по той же дороге. Дойдем до первой деревни, они, может быть, там
еще отдыхают. Идем же, – торопил я, – чего раздумывать?
– Идем, –
согласился он, как мне показалось, после некоторого колебания. – Да, да,
конечно, идем.
Он
провел рукой по шее, и опять передо мной мелькнули буквы на холщовой подкладке:
"Гр. А. К. К. ".
– Слушай, –
спросил я, – что означают у тебя эти буквы?
– Какие
еще буквы? – недовольно спросил он, наглухо застегиваясь.
– А
на воротнике?
– Черт
их знает. Это не мой костюм. Я купил его по случаю.
– А-а…
А я бы никогда не сказал, что по случаю, – весело, шагая рядом с ним,
говорил я. – Костюм как нарочно по тебе сшит. Мне раз мать купила штаны по
случаю, так сколько, бывало, ни подтягивай, всё сваливаются.
Чем
ближе мы подходили к незнакомой деревеньке, тем чаще и чаще останавливался мой
товарищ.
– Нечего
торопиться, – убеждал он, – вечером в сумерках удобнее подойти будет.
В случае, если отряда там нет, нас никто не заметит. Пройдем задами, да и
только. А то сейчас чужому человеку в незнакомой местности опасно!
Я
соглашался с ним, что в сумерках разведать безопаснее, но меня брало нетерпение
скорее попасть к своим, и я еле сдерживал шаг.
Не
доходя до деревеньки, мой спутник остановился у заросшей кустарником лощины,
предложил свернуть с дороги и обсудить, как быть дальше. В кустах он сказал
мне:
– Я
так думаю, что вдвоем на рожон переть нечего. Давай – один останется здесь, а
другой проберется огородами к деревне и разузнает. Меня что-то сомнение берет.
Тихо уж очень, и собаки не лают. Красных там, может, и нет, а кулачье с
винтовками наверное найдется.
– Давай
тогда вдвоем проберемся.
– Вдвоем
хуже. Чудак! – И он дружески похлопал меня по плечу. – Ты останься, а
я один как-нибудь управлюсь, а то зачем тебе понапрасну рисковать? Ты ожидай
меня здесь.
«Хороший
парень, – подумал я, когда он ушел. – Странный немного, а хороший.
Иной бы опасное на другого свалил или предложил жребий тянуть, а этот сам идти
вызвался».
Вернулся
он через час – раньше, чем я ожидал. В руках его была увесистая, по-видимому
только что срезанная и обструганная дубинка.
– Скоро
ты! – крикнул я. – Ну что же?
– Нету, –
еще издалека замотал он головой. – И нет и не было вовсе! Должно быть,
красные завернули на другую дорогу, к Суглинкам, это недалеко отсюда.
– Да
хорошо ли ты узнал? – переспросил я упавшим голосом. – Неужели так и
нет?
– Так-таки
и нет. Мне в крайней избе старуха сказала, да еще мальчишка в огороде попался,
тот тоже подтвердил. Видно, брат, заночуем здесь, а завтра дальше вслед.
Я
опустился на траву и задумался. И тут-то подкралось ко мне первое сомнение в
правдивости слов моего спутника. Смутила меня его палка. Палка была тяжелая,
дубовая, вырезанная налобком, то есть с шишкой на конце. Видно было, что он
вырезал ее только что. До деревни отсюда около часа ходьбы. Если крадучись
пробираться да порасспросить и вернуться, тут как раз в два часа еле-еле
управишься, а он ходил никак не больше часа и за это время успел еще дубовую
палку вырезать и обделать. А над нею одной с перочинным ножом возни не меньше
получаса! Неужели он струсил, ничего не разузнал и просидел все время в кустах?
Нет, не может быть, он же сам вызвался идти разузнать. Зачем же тогда было ему
вызываться? Да он и не похож на труса. Конечно, страшно, нечего и говорить, но
ему и самому надо ведь как-то выбираться. Натаскали охапку сухих листьев и
улеглись рядом, укрывшись моим пальто. Так лежали молча с полчаса. Сырость от
земли начинала холодить бок. «Листьев набрали мало», – подумал я и
поднялся.
– Ты
чего? – полусонным недовольным голосом спросил товарищ. – Чего тебе
не спится?
– Сыро…
Ты лежи, я сейчас еще охапки две подброшу.
Рядом
листву мы уже подобрали, и я пошел в кусты поближе к дороге. Луна только еще
всходила, и в темноте было трудно разобраться. Попадались под руку сучья и
ветки. Тихий стук донесся со стороны дороги. Кто-то не то шел, не то ехал.
Бросив охапку и стараясь не задевать веток, я направился к дороге.
По
сырой, мягкой земле неторопливо и почти бесшумно подвигалась крестьянская
подвода. Разговаривали вполголоса двое.
– Да
ведь как сказать, – спокойно говорил один. – Да ведь если
разобраться, он, может, и правильно говорил.
– Командир-от? –
переспросил другой. – Конешно, может, и правильно. Да кабы они тут постоянно
стояли, а то нынче приехали, поговорили – и дальше. А там придут опять наши
заправилы и хотя бы мне, к примеру, скажут: «Ах, такой-разэдакий, ты кулаков
показывал, душа из тебя вон!» Красным что… Побыли, а сегодня опять подводы
наряжают, а наши-то всегда около. Вот тут и почеши затылок!
– Подводы
наряжают?
– А
то как же. С вечеру стучал Федор, солдат ихний, чтобы, значит, к двенадцати
подводу.
Голоса
стихли. Я стоял, не зная, что думать. Значит, правда, значит, красные все-таки
в деревне. Значит, мой спутник обманул меня. Красные уезжают, а потом ищи их
опять. Надо скорее. Но зачем он обманул меня?
Первою
мыслью было броситься одному и бежать по дороге на деревню. Но тут я вспомнил,
что пальто мое осталось на полянке. «Надо все-таки вернуться, успею еще. Да и
атому оказать надо, хоть он и трус, а все-таки свой же».
Сбоку
шорох. Я увидел, что мой товарищ выходит из-за кустов. Очевидно, он пошел вслед
за мной и, так же спрятавшись, подслушивал разговор проезжавших мужиков.
– Ты
что же это? – укоризненно и сердито начал было я.
– Идем! –
вместо ответа возбужденно проговорил он.
Я сделал
шаг в сторону дороги, он – за мной.
Сильный
удар дубины сбил меня с ног. Удар был тяжел, хотя его и ослабила моя меховая
шапка. Я открыл глаза. Опустившись на корточки, мой спутник торопливо
разглядывал при лунном свете вытащенный из кармана моих штанов документ.
«Вот что
ему нужно было, – понял я. – Вот оно что: он вовсе и не трус, он
знал, что в деревне красные и нарочно не сказал этого, чтобы оставить меня
ночевать и обокрасть. Он даже и не повстанец, потому что сам боится кулаков, он
– настоящий белый».
Я сделал
попытку привстать, с тем чтобы отползти в кусты. Незнакомец заметил это, сунул
документы в свою кожаную сумку и подошел ко мне.
– Ты
не сдох еще? – холодно спросил он. – Собака, нашел себе товарища! Я
бегу на Дон, только не к твоему собачьему Сиверсу, а к генералу Краснову.
Он стоял
в двух шагах от меня и помахивал тяжелой дубиной.
Тут-тук…
– стукнуло сердце. – Тук-тук… – настойчивее заколотилось оно обо что-то
крепкое и твердое. Я лежал на боку, и правая рука моя была на груди. И тут я
почувствовал, как мои пальцы осторожно, помимо моей воли, пробираются за пазуху,
в потайной карман, где был спрятан папин подарок – мой маузер.
Если
незнакомец даже и заметил движение моей руки, он не обратил на это внимания,
потому что не знал ничего про маузер. Я крепко сжал теплую рукоятку и тихонько
сдернул предохранитель. В это время мой враг отошел еще шага на три – то ли
затем, чтобы лучше оглядеть меня, а вернее всего затем, чтобы с разбегу еще раз
оглушить дубиной. Сжав задергавшиеся губы, точно распрямляя затекшую руку, я
вынул маузер и направил его в сторону приготовившегося к прыжку человека.
Я видел,
как внезапно перекосилось его лицо, слышал, как он крикнул, бросаясь на меня, и
скорее машинально, чем по своей воле, нажал спуск…
Он лежал
в двух шагах от меня со сжатыми кулаками, вытянутыми в мою сторону. Дубинка
валялась рядом.
«Убит», –
понял я и уткнул в траву отупевшую голову, гудевшую, как телеграфный столб от
ветра.
Так, в
полузабытьи, пролежал я долго. Жар спал. Кровь отлила от лица, неожиданно стало
холодно, и зубы потихоньку выбивали дробь. Я приподнялся, посмотрел на
протянутые ко мне руки, и мне стало страшно. Ведь это уже всерьез! Все, что
происходило в моей жизни раньше, было в сущности похоже на игру, даже побег из
дома, даже учеба в боевой дружине со славными сормовцами, даже вчерашнее
шатанье по лесу, а это уже всерьез. И страшно стало мне, пятнадцатилетнему
мальчугану, в черном лесу рядом с по-настоящему убитым мною человеком… Голова перестала
шуметь, и холодной росой покрылся лоб.
Подталкиваемый
страхом, я поднялся, на цыпочках подкравшись к убитому, схватил валявшуюся на
траве сумку, в которой был мой документ, и задом, не спуская с лежавшего глаз,
стал пятиться к кустам. Потом обернулся и напролом через кусты побежал к
дороге, к деревне, к людям – только бы не оставаться больше одному.
|