Два кружка
Московский
артистический кружок был основан в шестидесятых годах и окончил свое существование
в начале восьмидесятых годов. Кружок занимал весь огромный бельэтаж бывшего
голицынского дворца, купленного в сороковых годах купцом Бронниковым. Кружку
принадлежал ряд зал и гостиных, которые образовывали круг с огромными окнами на
Большую Дмитровку с одной стороны, на Театральную площадь – с другой, а окна
белого голицынского зала выходили на Охотный ряд.
Противоположную
часть дома тогда занимали сцена и зрительный зал, значительно перестроенные
после пожара в начале этого столетия.
Круг
роскошных, соединенных между собой зал и гостиных замыкал несколько мелких
служебных комнат без окон, представлявших собой островок, замаскированный
наглухо стенами, вокруг которого располагалось круглое фойе. Любимым местом
гуляющей по фойе публики всегда был белый зал с мягкой мебелью и уютными
уголками.
Великим
постом это фойе переполнялось совершенно особой публикой – провинциальными
актерами, съезжавшимися для заключения условий с антрепренерами на предстоящий
сезон.
По
блестящему паркету разгуливали в вычурных костюмах и первые «персонажи», и
очень бедно одетые маленькие актеры, хористы и хористки. Они мешались в толпе с
корифеями столичных и провинциальных сцен и важными, с золотыми цепями, в
перстнях антрепренерами, приехавшими составлять труппы для городов и городишек.
Тут были
косматые трагики с громоподобным голосом и беззаботные будто бы, а на самом
деле себе на уме комики – «Аркашки» в тетушкиных кацавейках и в сапогах без
подошв, утраченных в хождениях «из Вологды в Керчь и из Керчи в Вологду». И все
это шумело, гудело, целовалось, обнималось, спорило и голосило.
Великие
не очень важничали, маленькие не раболепствовали. Здесь все чувствовали себя
запросто: Гамлет и могильщик, Пиккилы и Ахиллы, Мария Стюарт и слесарша
Пошлепкина. Вспоминали былые сезоны в Пинске, Минске, Хвалынске и Иркутске.
Все
актеры и актрисы имели бесплатный вход в Кружок, который был для них необходимостью:
это было единственное место для встреч их с антрепренерами.
Из года
в год актерство помещалось в излюбленных своих гостиницах и меблирашках, где им
очищали места содержатели, предупрежденные письмами, хотя в те времена и это
было лишнее: свободных номеров везде было достаточно, а особенно в таких
больших гостиницах, как «Челыши».
Теперь
на месте «Челышей» высится огромное здание гостиницы «Метрополь», с ее разноцветными
фресками и «Принцессой Грезой» Врубеля, помогавшего вместе с архитектором
Шехтелем строителю «Метрополя» С. И. Мамонтову.
А в
конце прошлого столетия здесь стоял старинный домище Челышева с множеством номеров
на всякие цены, переполненных великим постом съезжавшимися в Москву актерами. В
«Челышах» останавливались и знаменитости, занимавшие номера бельэтажа с
огромными окнами, коврами и тяжелыми гардинами, и средняя актерская братия – в
верхних этажах с отдельным входом с площади, с узкими, кривыми, темными
коридорами, насквозь пропахшими керосином и кухней.
Во
второй половине поста многие переезжали из бельэтажа наверх… подешевле.
Вторым
актерским пристанищем были номера Голяшкина, потом – Фальцвейна, на углу Тверской
и Газетного переулка. Недалеко от них, по Газетному и Долгоруковскому переулкам,
помещались номера «Принц», «Кавказ» и другие. Теперь уже и домов этих нет, на
их месте стоит здание телеграфа.
Не менее
излюбленным местом были «Черныши», в доме Олсуфьева, против Брюсовского переулка.
Были еще
актерские номера на Большой Дмитровке, на Петровке, были номера при Китайских
банях, на Неглинном, довольно грязные, а самыми дешевыми были меблирашки
«Семеновка» на Сретенском бульваре, где в 1896 году выстроен огромный дом
страхового общества «Россия».
В
«Семеновку» пускали жильцов с собаками. Сюда главным образом приезжали из провинции
комические старухи на великий пост.
Начиная
от «Челышей» и кончая «Семеновкой», с первой недели поста актеры жили весело. У
них водились водочка, пиво, самовары, были шумные беседы… Начиная с четвертой –
начинало стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал в провинцию,
получив место, кто соединялся с товарищем в один номер. Начинали коптить
керосинки: кто прежде обедал в ресторане, стал варить кушанье дома, особенно
семейные.
Керосинка
не раз решала судьбу людей. Скажем, у актрисы А. есть керосинка. Актер Б., из соседнего
номера, прожился, обедая в ресторане. Случайный разговор в коридоре, разрешение
изжарить кусок мяса на керосинке… Раз, другой…
– А
я тоже собираюсь купить керосинку! Уж очень удобно! – говорит актер Б.
– Да
зачем же, когда у меня есть! – отвечает актриса А.
Проходит
несколько дней.
– Ну,
что зря за номер платить! Переноси свою керосинку ко мне… У меня комната побольше!
И
счастливый брак на «экономической» почве состоялся.
Актеры
могли еще видеться с антрепренерами в театральных ресторанах: «Щербаки» на углу
Кузнецкого переулка и Петровки, «Ливорно» в Кузнецком переулке и «Вельде» за
Большим театром; только для актрис, кроме Кружка, другого места не было. Здесь
они встречались с антрепренерами, с товарищами по сцене, могли получить
контрамарку в театр и повидать воочию своих драматургов: Островского, Чаева,
Потехина, Юрьева, а также многих других писателей, которых знали только по
произведениям, и встретить знаменитых столичных актеров: Самарина, Шумского,
Садовского, Ленского, Музиля, Горбунова, Киреева. Провинциальные актеры имели
возможность и дебютировать в пьесах, ставившихся на сцене Кружка – единственном
месте, где разрешалось играть великим постом. Кружок умело обошел закон,
запрещавший спектакли во время великого поста, в кануны праздников и по
субботам. Кружок ставил – с разрешения генерал-губернатора князя Долгорукова,
воображавшего себя удельным князем и не подчинявшегося Петербургу, –
спектакли и постом, и по субботам, но с тем только, чтобы на афишах стояло:
«сцены из трагедии „Макбет“, „сцены из комедии „Ревизор“ или «сцены из оперетты
«Елена Прекрасная“, хотя пьесы шли целиком.
Литературно-художественный
кружок основался совершенно случайно в немецком ресторане «Альпийская роза» на
Софийке.
Вход в
ресторан был строгий: лестница в коврах, обставленная тропическими растениями,
внизу швейцары, и ходили сюда завтракать из своих контор главным образом
московские немцы. После спектаклей здесь собирались артисты Большого и Малого
театров и усаживались в двух небольших кабинетах. В одном из них
председательствовал певец А.И. Барцал, а в другом – литератор, историк театра
В.А. Михайловский – оба бывшие посетители закрывшегося Артистического кружка.
Как-то в
память этого объединявшего артистический мир учреждения В. А. Михайловский
предложил устраивать время от времени артистические ужины, а для начала в
ближайшую субботу собраться в Большой Московской гостинице. Мысль эта была
подхвачена единодушно, и собралось десятка два артистов с семьями. Весело
провели время, пели, танцевали под рояль. Записались тут же на следующий вечер,
и набралось желающих так много, что пришлось в этой же гостинице занять большой
зал… На этом вечере был весь цвет Малого и Большого театров, литераторы и
музыканты. Читала М. Н. Ермолова, пел Хохлов, играл виолончелист Брандуков.
Программа вышла богатая. И весной 1898 года состоялось в ресторане «Эрмитаж»
учредительное собрание, выработан был устав, а в октябре 1899 года, в год
столетия рождения Пушкина, открылся Литературно-художественный кружок в доме
графини Игнатьевой, на Воздвиженке.
Роскошные
гостиные, мягкая мебель, отдельные столики, уголки с трельяжами, камины, ковры,
концертный рояль… Уютно, интимно… Эта интимность Кружка и была привлекательна.
Приходили сюда отдыхать, набираться сил и вдохновения, обменяться впечатлениями
и переживать счастливые минуты, слушая и созерцая таланты в этой непохожей на
клубную обстановке. Здесь каждый участвующий не знал за минуту, что он будет
выступать. Под впечатлением общего настроения, наэлектризованный предыдущим
исполнителем, поднимался кто-нибудь из присутствовавших и читал или монолог,
или стихи из-за своего столика, а если певец или музыкант – подходил к роялю.
Молодой еще, застенчивый и скромный, пробирался аккуратненько между столиками
Шаляпин, и его бархатный молодой бас гремел:
Люди
гибнут за металл…
Потом
чаровал нежный тенор Собинова. А за ними вставали другие, великие тех дней.
Звучала
музыка известных тогда музыкантов… Скрябин, Игумнов, Корещенко….
От
музыки Корещенки
Подохли
на дворе щенки, –
сострил
раз кто-то, но это не мешало всем восторгаться талантом юного
композитора-пианиста.
Все
больше и больше собиралось посетителей, больше становилось членов клуба. Это
был единственный тогда клуб, где членами были и дамы. От наплыва гостей и новых
членов тесно стало в игнатьевских залах.
Отыскали
новое помещение, на Мясницкой. Это красивый дом на углу Фуркасовского переулка.
Еще при Петре I принадлежал он Касимовскому царевичу, потом Долгорукову, умершему
в 1734 году в Березове в ссылке, затем Черткову, пожертвовавшему свою
знаменитую библиотеку городу, и в конце концов купчиха Обидина купила его у
князя Гагарина, наследника Чертковых, и сдала его под Кружок.
Помещение
дорогое, расходы огромные, но число членов росло не по дням, а по часам. Для поступления
в действительные члены явился новый термин: «общественный деятель». Это было
очень почтенно и модно и даже иногда заменяло все. В баллотировочной таблице
стояло: «…такой-то, общественный деятель», – и выборы обеспечены. В
члены-соревнователи выбирали совсем просто, без всякого стажа.
Но
членских взносов оказалось мало. Пришлось организовать карточную игру с запрещенной
«железкой». Члены Охотничьего клуба, избранные и сюда, сумели организовать
крупную игру, и штрафы с засидевшихся за «железкой» игроков пополняли кассу.
Штрафы были такие: в 2 часа ночи – 30 копеек, в 2 часа 30 минут – 90 копеек, то
есть удвоенная сумма плюс основная, в 3 часа – 2 рубля 10 копеек, в 3 часа 30
минут – 4 рубля 50 копеек, в 4 часа – 9 рублей 30 копеек, в 5 часов – 18 рублей
60 копеек, а затем Кружок в 6 часов утра закрывался, и игроки должны были
оставлять помещение, но нередко игра продолжалась и днем, и снова до вечера…
Игра
была запрещенная, полиция следила за клубом, и были случаи, что составлялся протокол,
и «железка» закрывалась.
Тут
поднимались хлопоты о разрешении, даже печатались статьи в защиту клубной игры,
подавались слезницы генерал-губернатору, где доказывалось, что игра не вред, а
чуть ли не благодеяние, и опять играли до нового протокола.
Тесно
стало помещение, да и карточные комнаты были слишком на виду.
В это
время Елисеев в своем «дворце Бахуса» отделал роскошное помещение с лепными
потолками и сдал его Кружку. Тут были и удобные, сокровенные комнаты для
«железки», и залы для исполнительных собраний, концертов, вечеров.
Кружок
сделался самым модным буржуазным клубом, и помещение у Елисеева опять стало
тесно. Выработан был план, по которому отделали на Большой Дмитровке старинный
барский особняк. В бельэтаже – огромный двухсветный зал для заседаний, юбилеев,
спектаклей, торжественных обедов, ужинов и вторничных «собеседований». Когда
зал этот освобождался к двум часам ночи, стулья перед сценой убирались,
вкатывался десяток круглых столов для «железки», и шел открытый азарт вовсю,
переносившийся из разных столовых, гостиных и специальных карточных комнат. Когда
зал был занят, игра происходила в разных помещениях. Каких только комнат не
было здесь во всех трех этажах! Запасная столовая, мраморная столовая,
зеркальная столовая, верхний большой зал, верхняя гостиная, нижняя гостиная,
читальня, библиотека (надо заметить, прекрасная) и портретная, она же
директорская. Внизу бильярдная, а затем, когда и это помещение стало тесно, был
отделан в левом крыле дома специально картежный зал – «азартный». Летняя
столовая была в небольшом тенистом садике, с огромным каштаном и цветочными
клумбами, среди которых сверкали электричеством вычурные павильончики-беседки
для ужинающих веселыми компаниями, а во всю длину сада тянулась широкая
терраса, пристроенная к зданию клуба в виде огромного балкона. Здесь у каждой
компании был свой излюбленный стол.
Едва ли
где-нибудь в столице был еще такой тихий и уютный уголок на чистом воздухе,
среди зелени и благоухающих цветов, хотя тишина и благоухание иногда нарушались
беспокойным соседом – двором и зданиями Тверской полицейской части, отделенной
от садика низенькой стеной.
Выше
векового каштана стояла каланча, с которой часовой иногда давал тревожные
звонки о пожаре, после чего следовали шум и грохот выезжающей пожарной команды,
чаще слышалась нецензурная ругань пьяных, приводимых в «кутузку», а иногда
вопли и дикие крики упорных буянов, отбивающих покушение полицейских на их
свободу…
Иногда
благоухание цветов прорывала струйка из навозных куч около конюшен, от развешанного
мокрого платья пожарных, а также из всегда открытых окон морга, никогда почти
не пустовавшего от «неизвестно кому принадлежащих трупов», поднятых на улицах
жертв преступлений, ожидающих судебно-медицинского вскрытия. Морг возвышался
рядом со стенкой сада… Но к этому все так привыкли, что и внимания не обращали.
Только
раз как-то за столом «общественных деятелей» один из них, выбирая по карточке
вина, остановился на напечатанном на ней портрете Пушкина и с возмущением
заметил:
– При
чем здесь Пушкин? Это профанация!
– Пушкин
всегда и при всем. Это великий пророк… Помните его слова, относящиеся и ко мне,
и к вам, и ко многим здесь сидящим… Разве не о нас он сказал:
И
на обломках самовластья
Напишут
наши имена!
Говорившего
дополнил сосед-весельчак:
– Уж
там запишут или не запишут ваши имена, а вот что Пушкин верно сказал, так это:
И
пусть у гробового входа
Младая
будет жизнь играть.
И указал
одной рукой на морг, а другой – на соседний стол, занятый картежниками, шумно
спорившими.
Этот
разговор происходил в августе 1917 года, когда такие клубы, действительно, были
уже «у гробового входа».
Через
месяц Кружок закрылся навсегда.
Когда
новое помещение для азартной игры освободило большой двухсветный зал, в него
были перенесены из верхних столовых ужины в свободные от собраний вечера. Здесь
ужинали группами, и каждая имела свой стол. Особым почетом пользовался длинный
стол, накрытый на двадцать приборов. Стол этот назывался «пивным», так как пиво
было любимым напитком членов стола и на нем ставился бочонок с пивом. Кроме
этого, стол имел еще два названия: «профессорский» и «директорский».
Завсегдатаи
стола являлись после десяти часов и садились закусывать.
Одни
ужинали, другие играли в скромные винт и преферанс, третьи проигрывались в «железку»
и штрафами покрывали огромные расходы Кружка.
Когда
предреволюционная температура 1905 года стала быстро подниматься, это отразилось
и в Кружке ярче, чем где-нибудь.
С
эстрады стало говориться то, о чем еще накануне молчали. Допущена была какая-то
свобода действия и речей.
Все было
разрешено, или, лучше сказать, ничего не запрещалось.
С
наступлением реакции эстрада смолкла, а разврат усилился. Правительство боялось
только революционеров, а все остальное поощряло: разрешало шулерские
притоны,
частные клубы, разгул, маскарады, развращающую литературу, – только бы политикой
не пахло.
Допустили
широчайший азарт и во всех старых клубах.
Отдельно
стоял только неизменный Английский клуб, да и там азартные игры процветали, как
прежде. Туда власти не смели сунуть носа, равно как и дамы.
В
Купеческом клубе жрали аршинных стерлядей на обедах. В Охотничьем – разодетые дамы
«кушали деликатесы», интриговали на маскарадах, в карточные их не пускали. В
Немецком – на маскарадах, в «убогой роскоши наряда», в трепаных домино,
«замарьяживали» с бульвара пьяных гостей, а шулера обыгрывали их в карточных
залах.
Огромный
двухсветный зал. Десяток круглых столов, по десяти и двенадцати игроков сидят
за каждым, окруженные кольцом стоящих, которые ставят против банка со стороны.
Публика самая разнообразная. За «рублевыми» столами – шумливая публика, споры,
– Вы
у меня рубль отсюда стащили!
– Нет,
вы у меня сперли!
– Дежурный!
– Кто
украл? У вас украли или вы украли?
За
«золотыми» столами, где ставка не меньше пяти рублей, публика более
«серьезная», а за «бумажным», с «пулькой» в двадцать пять рублей, уже совсем
«солидная».
На дамах
бриллианты, из золотых сумочек они выбрасывают пачки кредиток… Тут же сидят их
кавалеры, принимающие со стороны участие в их игре или с нетерпением ожидающие,
когда дама проиграется, чтобы увезти ее из клуба…
Много
таких дам в бриллиантах появилось в Кружке после японской войны. Их звали «интендантскими
дамами». Они швырялись тысячами рублей, особенно «туровала» одна блондинка, которую
все называли «графиней». Она была залита бриллиантами. Как-то скоро она сошла
на нет – сперва слиняли бриллианты, а там и сама исчезла. Ее потом встречали на
тротуаре около Сандуновских бань…
Самая
крупная игра – «сотенный» стол, где меньшая ставка сто рублей, – велась в
одной из комнат вверху или внизу.
Иногда
кроме сотенной «железки» в этой комнате играли в баккара.
Раз игра
в баккара дошла до невиданных размеров. Были ставки по пяти и десяти тысяч.
Развели эту игру два восточных красавца с довольно зверскими лицами, в
черкесках дорогого сукна, в золотых поясах, с кинжалами, сверкавшими крупными
драгоценными камнями. Кем записаны они были в первый раз – неизвестно, но в
первый же день они поразили таким размахом игры, что в следующие дни этих двух
братьев – князей Шаховых – все записывали охотно. Они держали ответственный
банк в баккара без отказа, выложив в обеспечение ставок пачки новеньких крупных
кредиток на десятки тысяч. За ними увивались «арапы».
Ежедневно
все игроки с нетерпением ждали прихода князей: без них игра не клеилась. Когда
они появлялись, стол оживал. С неделю они ходили ежедневно, проиграли больше
ста тысяч, как говорится, не моргнув глазом – и вдруг в один вечер не явились
совсем (их уже было решено провести в члены-соревнователи Кружка).
– Где
же азиаты? – волновались игроки.
– Напрасно
ждете. Их вы не увидите, – заявил вошедший в комнату репортер одной
газеты.
–???
Молчаливое
удивление.
– Сегодня
сообщили в редакцию, что они арестованы. Я ездил проверить известие: оба эти
князя никакие не князья, они оказались атаманами шайки бандитов, и деньги,
которые проигрывали, они привезли с последнего разбоя в Туркестане. Они напали
на почту, шайка их перебила конвой, а они собственноручно зарезали почтовых
чиновников, взяли ценности и триста тысяч новенькими бумажками, пересылавшимися
в казначейство. Оба они отправлены в Ташкент, где их ждет виселица.
Скажут:
– Почему
автор этой книги открывает только дурные стороны клубов, а не описывает подробно
их полезную общественную и просветительную деятельность?
И автор
на это смело ответит:
– Потому,
что для нашего читателя интереснее та сторона жизни, которая даже во времена существования
клубов была покрыта тайной, скрывавшей те истинные источники средств, на
которые строилась «общественная деятельность» этих клубов.
О
последней так много писалось тогда и, вероятно, еще будет писаться в мемуарах
современников, которые знали только одну казовую сторону: исполнительные
собрания с участием знаменитостей, симфонические вечера, литературные
собеседования, юбилеи писателей и артистов с крупными именами, о которых будут
со временем писать… В связи с ними будут, конечно, упоминать и
Литературно-художественный кружок, насчитывавший более 700 членов и 54 875
посещений в год.
Еще
найдутся кое у кого номера журнала «Известия Кружка» и толстые, отпечатанные на
веленевой бумаге с портретом Пушкина отчеты.
В них, к
сожалению, ни слова о быте, о типах игроков, за счет азарта которых жил и пировал
клуб.
|