Увеличить |
VI
— Жид! А ей же богу, пусть меня разобьет ясным громом,
если это не жид, — сказал вдруг первый Дыма указывая на какого-то
господина, одетого в круглую шляпу и в кургузый, потертый пиджак. Хотя рядом с
ним стоял молодой барчук, одетый с иголочки и уже вовсе не похожий на
жиденка, — однако, когда господин повернулся, то уже и Матвей убедился с
первого взгляда, что это непременно жид, да еще свой, из-под Могилева или
Житомира, Минска или Смоленска, вот будто сейчас с базара, только переоделся в
немецкое платье.
Обрадовались они этому человеку, будто родному. Да и жид,
заметив белые свитки и барашковые шапки, тотчас подошел и поклонился.
— Ну, поздравляю с приездом. Как ваше здоровье,
господа? Я сразу вижу, что это приехали земляки.
— А что, — сказал Дыма с торжествующим видом.— Нe
говорил я? Вот ведь какой это народ хороший! Где нужно его, тут он и есть.
Здравствуйте, господин еврей, не знаю, как вас назвать.
— А! Звали когда-то Борух, а теперь зовут Борк, мистер
Борк, — к вашим услугам, — сказал еврей и как-то гордо погладил
бородку.
— А! Чтоб тебя! Ну, слушай же ты, Берко…
— Мистер Борк, — поправил еврей с еще большею
гордостью.
— Ну, пускай так, мистер так и мистер, чтоб тебя
схватило за бока… А где же тут хорошая заезжая станция, чтобы, знаешь, не очень
дорого и не очень уж плохо. Потому что, видишь ты… Мы хоть в простых свитках, а
не совсем уже мужики… однодворцы… Притом еще с нами, видишь сам, девушка…
— Ну, разве я уж сам не могу различить, с кем имею
дело, — ответил мистер Борк с большою политикой. — Что вы обо мне
думаете?.. Пхе! Мистер Борк дурак, мистер Борк не знает людей… Ну, только и я
вам скажу это ваше большое счастье, что вы попали сразу на мистера Борка. Я
ведь не каждый день хожу на пристань, зачем я стал бы каждый день ходить на
пристань?.. А у меня вы сразу имеете себе хорошее помещение, и для барышни
найдем комнатку особо, вместе с моею дочкой.
— А, вот видите вы, как оно хорошо, — сказал Дыма
и оглянулся, как будто это он сам выдумал этого мистера Борка. — Ну, веди
же нас, когда так, на свою заезжую станцию.
— Может, вам нужно взять еще ваш багаж?
— Э! Какой там багаж! Правду тебе сказать, так и все
вот тут с нами.
— Ге, это не очень много! Джон!.. — крикнул он на
молодого человека, который-таки оказался его сыном. — Ну, чего ты стоишь,
как какой-нибудь болван. Таке ту бэгедж оф мисс (возьми у барышни багаж).
Молодой человек оказался не гордый. Он вежливо приподнял
шляпу, схватил из рук Анны узелок, и они пошли с пристани.
Прошли через улицу и вошли в другую, которая показалась
приезжим какой-то пещерой. Дома темные, высокие, выходы из них узкие, да еще в
половину домов поверх улицы сделана на столбах настилка, загородившая небо…
— А, господи! матерь божья! — взвизгнула вдруг в
испуге Анна и схватила за руку Матвея.
— Всякое дыхание да хвалит господа, — сказал про
себя Матвей. — А что же это еще такое?
— Ай-ай, чего вы это испугались, — сказал
жид. — Да это только поезд. Ну, ну, идите, что такое за важность… Пускай
себе он идет своей дорогой, а мы пойдем своей. Он нас не тронет, и мы его не
тронем. Здесь, я вам скажу, такая сторона, что зевать некогда…
И мистер Борк пошел дальше. Пошли и наши, скрепя сердцем,
потому что столбы кругом дрожали, улица гудела, вверху лязгало железо о железо,
а прямо над головами лозищан по настилке на всех парах летел поезд. Они
посмотрели с разинутыми ртами, как поезд изогнулся в воздухе змеей, повернул за
угол, чуть не задевая за окна домов, — и полетел опять по воздуху дальше,
то прямо, то извиваясь…
И показалось нашим, привыкшим только к шуму родного бора, да
к шепоту тростников над тихою речкой Лозовою, да к скрипу колес в степи, —
что они теперь попали в самое пекло. Дома — шапка свалится, как
посмотришь. Взглянешь назад — корабельные мачты, как горелый лес;
поднимаешь глаза к небу — небо закопчено и еще закрыто этой настилкой
воздушной дороги, от которой в улице вечные сумерки. А впереди человек видит
опять, как в воздухе, наперерез, с улицы в улицу летит уже другой поезд, а
воздух весь изрезан храпом, стоном, лязганием и свистом машин.
— Господи Иисусе, — шептала Анна бледными губами.
Матвей только закусил ус, а Дыма мрачно понурил голову и
шагал, согнувшись под своим узлом. А за ним бежали кучи каких-то уличных
дьяволят, даже иной раз совсем черных, как хорошо вычищенный сапог, и
заглядывали им прямо в лица, и подпрыгивали, и смеялись, а один большой негодяй
кинул в Дыму огрызок какого-то плода.
— А ну, это человек, наконец, может потерять всякое
терпение, — сказал Дыма, ставя свой узел на землю. — Послушай, Берко…
— Мистер Борк, — поправил еврей.
— А что же, мистер Борк, у вас тут делает полиция?
— А что вам за дело до полиции? — ответил еврей с
неудовольствием. — Зачем вам беспокоить полицию такими пустяками? Здесь не
такая сторона, чтобы чуть что не так, и сейчас звать полицию…
— Это верно называется свобода, — сказал Дыма
очень язвительно. — Человеку кинули в лицо огрызок, — это свобода…
Ну, когда здесь уже такая свобода, то послушай, Матвей, дай этому висельнику
хорошего пинка, может, тогда они нас оставят в покое.
— Ну, пожалуйста, не надо этого делать, —
взмолился Берко, к имени которого теперь все приходилось прибавлять слово
«мистер». — Мы уже скоро дойдем, уже совсем близко. А это они потому, что…
как бы вам сказать… Им неприятно видеть таких очень лохматых, таких шорстких,
таких небритых людей, как ваши милости. У меня есть тут поблизости цирюльник…
Ну, он вас приведет в порядок за самую дешевую цену. Самый дешевый цирюльник в
Нью-Йорке.
— А это, я вам скажу, хорошая свобода — чтоб ее
взяли черти, — сказал Дыма, сердито взваливая себе мешок на спину.
А в это время в Дыму опять полетела корка банана. Пришлось
терпеть и итти дальше. Впрочем, прошли немного, как мистер Борк остановился.
— Ну, а теперь, пожалуйста, пойдем на эту лестницу…
— Да куда же это мы пойдем, хотел бы я знать? —
сказал Дыма.
И действительно, лестница вела с улицы наверх, на ту самую
настилку, что была у них над головами.
— Ну, нам надо сесть в вагон.
— Не пойду, — сказал Дыма решительно. — Бог создал
человека для того, чтобы он ходил и ездил по земле. Довольно и того, что
человек проехал по этому проклятому морю, которое чуть не вытянуло душу. А тут
еще лети, как какая-нибудь сорока, по воздуху. Веди нас пешком.
— Ай-ай! — сказал мистер Борк нетерпеливо, —
что же мне с вами делать? Идите, пожалуйста!
— Не пойду! — решительно сказал Дыма и, обращаясь
к Матвею и Анне, сказал: — И вы тоже не ходите!
Еврей что-то живо заговорил с сыном, который только
улыбался, — и потом, повернувшись к Дыме, мистер Борк сказал очень
решительно:
— Ну, когда вы такой упрямый человек, что все хотите
по-своему… то идите, куда знаете. Я себе пойду в вагон, а вы, как хотите… Джон!
Отдай барышне багаж. Каждый человек может итти своей дорогой.
Джон усмехнулся, но не торопился отдавать Анне багаж. Матвей
взял Дыму за руку и сказал:
— А! Что там! Пойдем уже.
— Пойдем, пожалуйста, — робко сказала и Анна.
— Га! Что делать! В этой стороне, видно, надо ко всему
привыкать, — ответил Дыма и, взвалив мешок на плечи, сердито пошел на лестницу.
На первом повороте за конторкой сидел равнодушный
американец, которому еврей дал монету, а тот выдал ему 5 билетов. Эти билеты
Борк кинул в стеклянную коробку, и все поднялись еще выше и вышли на платформу.
Поезда еще не было. Платформа была вровень с третьими
этажами домов. Внизу шли люди, ехали большие фургоны, проходили, позванивая,
вагоны конно-железной дороги; вверху, по синему небу плыли облака, белые,
светлые, совсем, как наши. «Вот, — думал Матвей, — полетит это облако
над землей, над морем, пронесется над Лозищами, заглянет в светлую воду Лозовой
речки, увидит лозищанские дома, и поле, и людей, которые едут в поле и с поля,
как бог велел, в пароконных телегах и с драбинами. Подумает ли кто-нибудь в
Лозищах, что двое лозищан стоят в эту минуту в чужом городе, где над ними
сейчас издевались, точно они не христиане и приехали сюда на посмешище… Стоят
ни на земле, ни на горе и собираются лететь по воздуху в какой-то машине».
«Господи, — думала в это время и Анна, — а ну, как это провалится, а
ну, как полетим мы все с этой машиной вниз, на каменную мостовую! Господи
Иисусе, дева Мария, святой Иосиф! Всякая душа хвалит господа». Дыма смотрел и
кусал длинный ус…
На рельсах вдали показался какой-то круг и покатился, и стал
вырастать, приближаться, железо зазвенело и заговорило под ногами, и скоро
перед платформой пролетел целый поезд… Завизжал, остановился, открылись
затворки — и несколько десятков людей торопливо прошли мимо наших лозищан.
Потом они вошли в вагон, заняли пустые места, и поезд сразу опять кинулся со
всех ног и полетел так, что только мелькали окна домов…
Матвей закрыл глаза. Анна крестилась под платком и шептала
молитвы. Дыма оглядывался кругом вызывающим взглядом. Он думал, что американцы,
сидевшие в вагонах, тоже станут глазеть на их шапки и свитки и, пожалуй, кидать
огрызками бананов. Но, видно, эти американцы были люди серьезные: никто не
пялил глаз, никто не усмехался. Дыме это понравилось, и он немного успокоился…
А там поезд опять остановился, и наши вышли благополучно и
опять спустились по лестнице на улицу…
|