Увеличить |
XXV
О другой старой барыне, из дома № 1235, в газетах не
упоминалось. Не упоминалось также и об Анне, которая вздыхала порой при
воспоминании о пропавшем без вести Матвее. Человек канул, точно в воду, а сама
она попала, как лодка, в тихую заводь. Каждый день, когда муж и жильцы старой
барыни уходили, она, точно невидимая фея, являлась в оставленные комнаты,
убирала постели, подметала полы, а раз в неделю перетирала стекла и чистила
газовые рожки. Каждый день выносила сор на улицу в корзину, откуда его убирали
городские мусорщики, и готовила обед для господ и для двух джентльменов,
обедавших с ними. Два раза в месяц она ходила в церковь вместе с барыней…
Вообще все для нее в этом уголке было так, как на родине. Все было, как на
родине, в такой степени, что девушке становилось до боли грустно: зачем же она
ехала сюда, зачем мечтала, надеялась и ждала, зачем встретилась с этим высоким
человеком, задумчивым и странным, который говорил: «Моя доля будет и твоя доля,
малютка». Молодой Джон и Дыма не являлись. Жизнь ее истекала скучными днями,
как две капли воды похожими друг на друга… Она нашла здесь родину, ту самую, о
которой так вздыхал Лозинский, — и не раз она горько плакала об этом по
ночам в своей кухонке, в подвальном этаже, низком и тесном… И не раз ей
хотелось вернуться к той минуте, когда она послушалась Матвея, вместо того,
чтобы послушать молодую еврейку… Вернуться и начать жить здесь по-иному, искать
иной доли, может быть, дурной, да иной…
Однажды почтальон, к ее великому удивлению, подал ей письмо.
На конверте совершенно точно стоял ее адрес, написанный по-английски, а наверху
печатный штемпель: «Соединенное общество лиц, занятых домашними услугами». Не
понимая по-английски, она обратилась к старой барыне с просьбой прочесть
письмо. Барыня подозрительно посмотрела на нее и сказала:
— Поздравляю! Ты уже заводишь шашни с этими
бунтовщиками!
— Я ничего не знаю, — ответила Анна.
В письме был только печатный бланк с приглашением поступить
в члены общества. Сообщался адрес и размер членского взноса. Цифра этого взноса
поразила Анну, когда барыня иронически перевела приглашение… Однако девушка
спрятала письмо и порой вынимала его по вечерам и смотрела с задумчивым
удивлением: кто же это мог заметить ее в этой стране и так правильно написать
на конверте ее имя и фамилию?
Это было вскоре после ее поступления на службу. А еще через
несколько дней старая барыня с суровым видом сообщила ей новость:
— Хорошие дела, нечего сказать, наделал этот твой…
Матвей, что ли! — сказала она. — Вот и верь после
этого наружности. Казался таким почтительным и смирным.
— Что такое? — спросила Анна с тревогой.
— Убил полицейского, ни более, ни менее.
— Не может быть! — вскрикнула девушка невольно.
Старая барыня показала ей кучку газет, которые принес ей муж, когда уже
личность Матвея стала выясняться. В фантастическом изображении трудно было
признать добродушную фигуру лозищанина, хотя все же сохранились некоторые черты
и оклад бороды. Затем в следующих номерах был приведен портрет Дымы, на этот
раз в свите и бараньей шапке, как соотечественника исчезнувшей знаменитости.
Старая барыня, надев очки, целый день читала газеты, сообщая от времени до
времени вычитанные сведения и Анне. Сама она была искренно удивлена, узнав, что
Матвей попал на митинг и оказался предводителем банды итальянцев, опрокинувших
полицию и побуждавших толпу безработных ограбить ближайшие магазины.
— А ведь каким казался почтительным и тихим, —
сказала барыня в раздумьи, вспоминая покорную фигуру Матвея, его кроткие глаза
и убежденное поддакивание на все ее мнения. — Да, да! Верь после этого
наружности.
Она подозрительно покосилась даже на Анну, готовая видеть в
ней сообщницу страшного человека, но открытый взгляд девушки рассеял ее
опасение.
— Он очень вспыльчив, — сказала Анна грустно,
вспоминая страшную минуту во время столкновения с Падди. — И… и… знаете
что… Как это там написано: потянулся губами к руке… Ведь это он… прошу вас…
хотел, верно, поцеловать у него руку…
— Хотел поцеловать?.. и убил?.. Что-то все это
странно, — сказала барыня. — Во всяком случае, если его поймают, то
непременно повесят… Видишь, до чего здесь доводят эти… общества разные… Я бы
этих Гомперсов!.. Смотри, вот они и тебя хотят завлечь в свои сети…
Анна видела, что барыня говорит совершенно искренно, а
происшествие с. Матвеем придавало ее словам еще большее значение. Однако,
когда, в отсутствии барыни, опять пришло письмо на ее имя с тем же штемпелем,
она обратилась за прочтением не к ней, а к одному из жильцов. Это был человек
молчаливый и суровый, не участвовавший в карточных вечерах у хозяев и не
сказавший никогда с Анной лишнего слова. Он все сидел в своей комнате, целые
дни писал что-то и делал какие-то выкладки. В доме говорили, что он «считает
себя изобретателем». Почему-то Анна питала к суровому человеку безотчетное
доверие и уважение.
Он взял из ее рук письмо и добросовестно перевел слово в
слово. Содержание письма очень удивило Анну: в нем писали, что комитету
общества стало известно, что мисс Анна служит на таких условиях, которые,
во-первых, унизительны для человеческого достоинства своей неопределенностью, а
во-вторых, понижают общий уровень вознаграждения. 10 долларов в месяц и один
свободный день в неделю — это минимальные требования, принятые в одном из
собраний «соединенного общества лиц, занятых домашними услугами». Ввиду этого
ей опять предлагают поступить в члены общества и предъявить повышенные
требования своей хозяйке, иначе ее сотоварищи вынуждены будут считать ее
«врагом своего класса».
Анна выслушала с испугом это странное обращение.
— Что же мне будет? — спросила она, глядя на чтеца
совсем округлившимися глазами и не понимая хорошенько, кто это пишет и по
какому праву.
— Ну, я в эти дела не мешаюсь, — ответил сурово
молчаливый жилец и опять повернулся к своим бумагам. Но между глазами и бумагой
ему почудилось испуганное лицо миловидной девушки, растерявшейся и беспомощной,
и он опять с неудовольствием повернулся, подымая привычным движением свои очки
на лоб.
— Ты еще здесь? — сказал он, глядя в упор на Анну
своими близорукими глазами, устремленными как бы в пространство или видевшими
что-то за ней. — Странно: твое лицо мне мешает… Ты спрашивала мое
мнение?.. Ну, так вот: по моему мнению, все это глупости! Когда-то и я верил в
эти бирюльки и увлекался, пока не понял, что только наука способна изменить все
человеческие отношения. Понимаешь: наука! Вопрос решается не на улице, а в
кабинете ученого… Вот здесь (он положил руку на бумаги) решение всех этих
вопросов. Скоро все узнают… и ты в том числе. Ну, а пока — иди с богом.
Твое лицо мне мешает… А мое дело и для тебя важнее всей этой сутолоки.
И он опять наклонился над чертежами и выкладками, махая Анне
левой рукой, чтобы она уходила. Анна пошла в кухню, думая о том, что все-таки
не все здесь похоже на наше и что она никогда еще не видела такого странного
господина, который бы так торжественно произносил такие непонятные слова.
Она захотела посоветоваться еще с Дымой и Розой. В церковь
она ходила мимо Борка и уже знала дорогу. Однажды, когда барыня осталась дома и
она одна пошла в церковь, девушка забежала в знакомую квартиру. Розы и Джона не
было, а Борк был очень занят. От него она узнала только, что Дыма уехал, так
как письмо его, наконец, дошло, и Лозинские его увезли в Миннесоту. Это было
для него очень кстати, так как приятели-ирландцы разбрелись, Тамани-холл не
нуждался более в его голосе, а работы все не находилось… Временная знаменитость
и появление его портрета в газетах плохо утешали Дыму в потере приятеля.
Впрочем, в это время публика перестала уже интересоваться инцидентом в
Центральном парке, в особенности после того, как оказалось, вдобавок, что и
здоровье мистера Гопкинса, вовсе не убитого, приведено в надлежащее состояние.
История дикаря отступала все далее и далее на четвертую,
пятую, шестую страницы, а на первых, за отсутствием других предметов сенсации,
красовались через несколько дней портреты мисс Лиззи и мистера Фрэда, двух еще
совсем молодых особ, которые, обвенчавшись самовольно в Балтиморе, устроили
своим родителям, известным миллионерам города Нью-Йорка, «неожиданный сюрприз».
И веселая, кудрявая головка мисс Лиззи, с лукавыми черными глазками, глядела на
читателя с того самого места и даже нарисованная тем самым карандашом, который
изображал недавно нашего земляка.
Из этого следует, как легко стать знаменитым в этой стране и
как это бывает ненадолго…
И только Дыма да Лозинские читали, что могли о Матвее, думая
о том, как им теперь разыскать беднягу, опять потонувшего без следа в людском
океане…
|