XXVIII
Сон не всегда приходит к нам во-время. Если бы на этот раз
Матвей не спал, то мог бы услышать много любопытного, и его похождения
кончились бы благополучно и скоро.
Но он спал, когда поезд остановился на довольно
продолжительное время у небольшой станции. Невдалеке от вокзала, среди вырубки,
виднелись здания из свеже-срубленного леса. На платформе царствовало
необычайное оживление: выгружали земледельческие машины и камень, слышалась
беготня и громкие крики на странном горловом жаргоне. Пассажиры-американцы с
любопытством выглядывали в окна, находя, по-видимому, что эти люди суетятся
гораздо больше, чем бы следовало при данных обстоятельствах.
— Простите, сэр, — спросил пассажир, ехавший в
поезде из Мильвоки, — что это за народ?
— Русские евреи, — ответил спрошенный. — Они
основали колонию около Дэбльтоуна…
В это время у открытой боковой двери вагона остановились две
фигуры, и послышались звуки русской речи.
— Слушай, Евгений, — говорил один высоким тенором,
с легким гортанным акцентом. — Еще раз: оставайся с нами.
— Нет, не могу, — ответил другой грудным
баритоном. — Тянет, понимаешь… Эти последние известия…
— Такая же иллюзия, как и прежде!.. И из-за этих
фантазий ты отворачиваешься от настоящего хорошего, живого дела: дать новую
родину тысячам людей, произвести социальный опыт…
— Все это так и, при других условиях… Повторяю тебе:
тянет. А что касается фантазий, то… во-первых, Самуил, только в этих фантазиях
и жизнь… будущего! А во-вторых, ты сам со своим делом…
— All right (готово)! — крикнул кто-то на
платформе.
— Please in the cars (прошу в вагоны)! — раздались
приглашения кондукторов.
Два приятеля крепко обнялись, и один из них вскочил в вагон
уже на ходу.
Это был высокий, молодой еще человек, с неправильными, но
выразительными чертами лица, в запыленной одежде и обуви, как будто ему
пришлось в этот день много ходить пешком. Он положил небольшой узелок на полку,
над головой Матвея, и затем его взгляд упал на лицо спящего. В это время
Матвей, быть может, под влиянием этого взгляда, раскрыл глаза, сонные и
печальные. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Но затем голова Матвея
опять откинулась назад, и из его широкой груди вырвался глубокий вздох… Он
опять спал.
Пришелец еще несколько секунд смотрел в это лицо… Несмотря
на то, что Матвей был теперь переодет и гладко выбрит, что на нем был
американский пиджак и шляпа, было все-таки что-то в этой фигуре, пробуждавшее
воспоминания о далекой родине. Молодому человеку вдруг вспомнилась равнина,
покрытая глубоким мягким снегом, звон колокольчика, высокий бор по сторонам
дороги и люди с такими же глазами, торопливо сворачивающие свои сани перед
скачущей тройкой…
Может быть, и Матвею вспомнилось что-нибудь в этом роде.
Губы его шевелились и бормотали что-то, и на лице виднелось выражение покорной
просьбы.
Всю эту короткую молчаливую сцену наблюдал серый господин в
цилиндре своими рысьими глазками, в которых светилось странное выражение —
какого-то насмешливого доброжелательства.
— How do you do (здравствуйте), mister Nilof, —
окликнул он, видя, что русский его не замечает.
Тот вздрогнул и живо повернулся.
— А! Здравствуйте, судья Дикинсон, — ответил он на
чистом английском языке, протягивая судье руку.— Простите, я вас не заметил.
— О, это ничего. Вы заинтересовались этим пассажиром?..
Меня он тоже интересует… Он едет, повидимому, издалека.
— Из Мильвоки, — сказал один из пассажиров.
— О, нет, — вмешался другой. — Я еду из
Мильвоки и уже застал его в поезде. Он, кажется, сел в Чикаго, а может быть, и
в Нью-Йорке. Он не говорит ни слова по-английски и беспомощен, как ребенок.
— Очевидно, иностранец, — сказал судья Дикинсон,
меряя спящего Матвея испытующим, внимательным взглядом. — Атлетическое
сложение!.. А вы, мистер Нилов, кажется, были у ваших земляков? Как их дела? Я
видел: они выписали хорошие машины — лучшая марка в Америке.
— Да… теперь им еще трудно. Но они надеются.
— Читали вы извлечение из отчетов эмиграционного
комитета?.. Цифра переселенцев из России растет.
— Да, — кратко ответил Нилов.
— А кстати: в том же номере «Дэбльтоунского курьера»
есть продолжение истории нью-йоркского дикаря. И знаете: оказывается, что он
тоже русский.
— В таком случае, сэр, он не дикарь, — сказал
Нилов сухо.
— Гм… да… Извините, мистер Нилов… Я, конечно, не говорю
о культурной части нации. Но… до известной степени все-таки… человек, который
кусается…
— Без сомнения, он не кусается, сэр. Не все газетные
известия верны.
— Однако… его поступок с полисменом Гопкинсом?
— Полисмен Гопкинс, судя даже по газетам, первый ударил
его по голове клобом… Считаете вы его дикарем?
Серый джентльмен засмеялся и сказал:
— О! Но это немного другое дело… Полицейские этой
страны снабжаются клобами для известного употребления… И раз иностранец
нарушает порядок…
— Мне очень жаль это слышать от судьи, — сказал
Нилов холодно.
Серый джентльмен несколько выпрямился, видимо задетый, и
сказал:
— Судью Дикинсона еще никто не упрекал за опрометчивые
суждения… в его камере. Здесь мы имеем дело с фактами, как они изложены в
газетах… Я вас обидел чем-нибудь мистер Нилов?
— Вы меня не обидели. Но если вы знаете полицейских
вашей страны, то я знаю людей моей родины. И я считаю оскорбительной нелепостью
газетные толки о том, что они кусаются. Вполне ли вы уверены, что ваши
полицейские не злоупотребляют клобами без причины?
Серый господин вынул изо рта сигару и некоторое время
смотрел на собеседника, как будто удивленный неожиданным оборотом разговора.
— Гм… да, — сказал он. — Если взглянуть на
дело с этой точки зрения… По совести, я в этом далеко не уверен… И поступи это
дело ко мне, я потребовал бы разъяснения… По-видимому, у вас есть идея всего
события?
— Да, у меня есть идея события… Я думаю, что мой
земляк попал на митинг случайно… И случайно встретился с
Гопкинсом.
— Ну, а зачем он наклонился и старался схватить его…
гм… одним словом… как это изложено в газетах?
— Правда состоит, вероятно, в том, что он наклонился… К
сожалению, сэр, на моей родине люди действительно кланяются иногда слишком
низко…
— Вы думаете? Ха! Это кажется невероятным. Намерение
укусить и именно за руку… Это по меньшей мере требовало бы доказательств.
— А если на приветствие последовал хороший удар
по голове…
— Ха-ха! Это, конечно, затемняет рассудок и освобождает
страсти! Положительно, я считаю дело почти выясненным. Вы были бы отличным
адвокатом. О, да! Вы могли бы стать лучшим адвокатом нашего города!.. И если вы
все-таки предпочитаете работать на моей лесопилке…
Он стряхнул пепел с своей сигары и впился в лицо Нилова
своими живыми, острыми глазками. Затем, оглянувшись на других пассажиров и желая
придать разговору больше интимности, он пересел на скамью рядом с Ниловым,
положил ему руку на колено и сказал, понизив голос:
— Извините меня, мистер Нилов… Дик Дикинсон человек
любопытный. Позволите вы мне предложить вам несколько вопросов, так сказать…
личного свойства?
— Сделайте одолжение. Если они будут неудобны, я не
отвечу.
— О, конечно, конечно! — засмеялся
Дикинсон. — Видите ли: вы третий русский джентльмен, которого я встречаю…
Скажите — много американцев видели вы у себя на родине?
— Встречал, хотя… очень немного.
— И, наверное, они меняли свое среднее положение на
лучшие условия у вас?..
— Пожалуй…
— Скажите теперь… Может быть, я ошибаюсь, но… Мне
кажется… вы лично не поступили ли наоборот?.. И здесь вы уже несколько раз
имели случай скинуть рабочую блузу и сделать лучшую карьеру…
Нилов бросил взгляд на невероятный костюм старого
джентльмена и ответил улыбнувшись:
— Я вижу на вас, судья Дикинсон, ваш рабочий костюм!
— О, это немного другое дело, — ответил
Дикинсон. — Да, я был каменщиком. И я поклялся надевать
доспехи каменщиков во всех торжественных случаях… Сегодня я был на открытии
банка в N. Я был приглашен учредителями. А кто приглашает Дика Дикинсона, тот
приглашает и его старую рабочую куртку. Им это было известно.
— Я очень уважаю эту черту, сэр, — сказал серьезно
Нилов. — Но…
— Но, повторяю, это другое дело. Я надеваю старое
рабочее платье и лучшие перчатки из Нью-Йорка. Это напоминает мне, чем я был и
чем стал, то есть чем именно я обязан моим старым доспехам. Это — мое
прошлое и мое настоящее…
Он замолк, пожевал сигару своими тонкими ироническими губами
и, пристально глядя на молодого человека, прибавил:
— Вы, кажется, идете обратным путем и в старости вам,
пожалуй, захочется надеть ваш фрак.
— Надеюсь, что нет, — ответил Нилов. — Однако,
кажется, поезд останавливается. Это — лесопилка, и я здесь сойду. До
свидания, сэр!
— До свидания. — Я оставляю еще за собой свои
вопросы…
Нилов, снимая свой узел, еще раз пристально и как будто в
нерешимости посмотрел на Матвея, но, заметив острый взгляд Дикинсона, взял узел
и попрощался с судьей. В эту самую минуту Матвей открыл глаза, и они с
удивлением остановились на Нилове, стоявшем к нему в профиль. На лице
проснувшегося проступило как будто изумление. Но, пока он протирал глаза,
поезд, как всегда в Америке, резко остановился, и Нилов вышел на платформу.
Через минуту поезд несся дальше.
Дикинсон пересел на свое место, и американцы стали говорить
об ушедшем.
— Да, — сказал судья, — это третий русский
джентльмен, которого я встречаю, и третий человек, которого я не могу понять…
— Быть может… из секты Лео Толстого, — предположил
один из собеседников.
— Не знаю… Но он, видимо, получил прекрасное
образование, — продолжал Дикинсон задумчиво. — И уже несколько раз,
на моих глазах, пропускает прекрасные шансы… Когда я исполнил свой первый
небольшой подряд, мистер Дэглас, инженер, сказал мне: «Я вами доволен, Дик
Дикинсон. Скажите мне, в чем ваша амбиция». Я усмехнулся и сказал: «Для первого
случая, я не прочь попасть в президенты». Мистер Дэглас засмеялся тоже и
ответил: «Верно, Дик! Не могу поручиться, что вы станете президентом, но вы
построите целый город и станете в нем головой…»
— И это оправдалось, — сказал почтительно самый
юный из пассажиров.
— Да, — продолжал Дикинсон. — Понять
человека, значит узнать, чего он добивается. Когда я заметил этого русского
джентльмена, работавшего на моей лесопилке, я то же спросил у него: what is
your ambition? И знаете, что он мне ответил? «Я надеюсь, что приготовлю вам
фанеры не хуже любого из ваших рабочих…»
— Да, все это странно, — сказал один из
собеседников.
Между тем, Матвей, который опять задремал в поезде после
ухода Нилова, вздрогнул и забормотал во сне.
— Вот тоже человек, которого трудно понять, —
засмеялся один из американцев.
— Я не встречал никого, кто мог бы так много спать в
таком неудобном положении.
Судья Дикинсон внимательно посмотрел на Матвея и потом
сказал:
— Я готов биться об заклад: на душе этого человека…
неспокойно. Я не знаю, куда он едет, но предпочел бы, чтобы он миновал наш
город. О! у меня на этот счет верный глаз…
|