4. Семейство
Икониных. — Первые невзгоды
— Матильда Францевна привезла девочку!
— Твою кузину, а не просто девочку…
— И твою тоже!
— Врешь! Я не хочу никакой кузины! Она нищая.
— И я не хочу!
— И я! И я!
— Звонят! Ты оглох, Федор?
— Привезла! Привезла! Ура!
Все это я слышала, стоя перед обитой темно-зеленой клеенкой
дверью. На прибитой к двери медной дощечке было выведено крупными красивыми
буквами: ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ СТАТСКИЙ СОВЕТНИК МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ ИКОНИН.
За дверью послышались торопливые шаги, и лакей в черном
фраке и белом галстуке, такой, какого я видела только на картинках, широко
распахнул дверь.
Едва только я перешагнула порог ее, как кто-то быстро
схватил меня за руку, кто-то тронул за плечи, кто-то закрыл мне рукою глаза, в
то время как уши мои наполнились шумом, звоном и хохотом, от которого у меня
разом закружилась голова.
Когда я очнулась немного и глаза мои снова могли смотреть, я
увидела, что стою посреди роскошно убранной гостиной с пушистыми коврами на
полу, с нарядной позолоченной мебелью, с огромными зеркалами от потолка до
пола. Такой роскоши мне никогда еще не доводилось видеть, и потому немудрено,
если все это показалось мне сном.
Вокруг меня толпились трое детей: одна девочка и два
мальчика. Девочка была ровесница мне. Белокурая, нежная, с длинными вьющимися
локонами, перевязанными розовыми бантиками у висков, с капризно вздернутой
верхней губой, она казалась хорошенькой фарфоровой куколкой. На ней было надето
очень нарядное белое платьице с кружевным воланом и розовым же кушаком. Один из
мальчиков, тот, который был значительно старше, одетый в форменный
гимназический мундирчик, очень походил на сестру; другой, маленький, кудрявый,
казался не старше шести лет. Худенькое, живое, но бледное его личико казалось
болезненным на вид, но пара карих и быстрых глазенок так и впились в меня с
самым живым любопытством.
Это были дети моего дяди — Жоржик, Нина и Толя, — о
которых мне не раз рассказывала покойная мамочка.
Дети молча смотрели на меня. Я — на детей.
Минут пять длилось молчание.
И вдруг младший мальчуган, которому наскучило, должно быть,
стоять так, неожиданно поднял руку и, ткнув в меня указательным пальцем,
произнес:
— Вот так фигура!
— Фигура! Фигура! — вторила ему белокурая
девочка. — И правда: фи-гу-ра! Толька верно сказал!
И она запрыгала на одном месте, хлопая в ладоши.
— Очень остроумно, — произнес в нос
гимназист, — есть чему смеяться. Просто она мокрица какая-то!
— Как мокрица? Отчего мокрица? — так и
всколыхнулись младшие дети.
— Да вон, разве не видите, как она пол намочила. В
калошах ввалилась в гостиную. Остроумно! Нечего сказать! Вон наследила как!
Лужа. Мокрица и есть.
— А что это такое — мокрица? — полюбопытствовал
Толя, с явным почтением глядя на старшего брата.
— М-м… м-м… м-м… — смешался гимназист, — м-м…
это цветок такой: когда к нему прикоснешься пальцем, он сейчас и закроется…
Вот…
— Нет, вы ошибаетесь, — вырвалось у меня против
воли. (Мне покойная мама читала и про растения, и про животных, и я очень много
знала для своих лет). — Цветок, который закрывает свои лепестки при
прикосновении, — это мимоза, а мокрица — это водяное животное вроде
улитки.
— М-м-м… — мычал гимназист, — не все ли
равно, цветок или животное. У нас еще этого не проходили в классе. А вы чего с
носом суетесь, когда вас не спрашивают? Ишь какая умница выискалась!.. —
внезапно накинулся он на меня.
— Ужасная выскочка! — вторила ему девочка и
прищурила свои голубые глазки. — Вы лучше бы за собой следили, чем Жоржа
поправлять, — капризно протянула она, — Жорж умнее вас, а вы вот в
калошах в гостиную влезли. Очень красиво!
— Остроумно! — снова процедил гимназист.
— А ты все-таки мокрица! — пропищал его братишка и
захихикал. — Мокрица и нищая!
Я вспыхнула. Никто еще не называл меня так. Прозвище нищей
обидело меня больше всего остального. Я видела нищих у паперти церквей и не раз
сама подавала им деньги по приказанию мамочки. Они просили «ради Христа» и
протягивали за милостыней руку. Я руки за милостыней не протягивала и ничего ни
у кого не просила. Значит, он не смеет называть меня так. Гнев, горечь,
озлобление — все это разом закипело во мне, и, не помня себя, я схватила моего
обидчика за плечи и стала трясти его изо всей силы, задыхаясь от волнения и
гнева.
— Не смей говорить так. Я не нищая! Не смей называть
меня нищей! Не смей! Не смей!
— Нет, нищая! Нет, нищая! Ты у нас из милости жить
будешь. Твоя мама умерла и денег тебе не оставила. И обе вы нищие, да! —
как заученный урок повторял мальчик. И, не зная, еще чем досадить мне, он
высунул язык и стал делать перед моим лицом самые невозможные гримасы. Его брат
и сестра хохотали от души, потешаясь этой сценой.
Никогда не была я злючкой, но когда Толя обидел мою мамочку,
я вынести этого не могла. Страшный порыв злобы охватил меня, и с громким
криком, не задумываясь и сама не помня, что делаю, я изо всей силы толкнула
моего двоюродного братца.
Он сильно пошатнулся сначала в одну сторону, потом в другую
и, чтобы удержать равновесие, схватился за стол, на котором стояла ваза. Она
была очень красивая, вся расписанная цветами, аистами и какими-то смешными черноволосыми
девочками в цветных длинных халатах, в высоких прическах и с раскрытыми веерами
у груди.
Стол закачался не меньше Толи. С ним закачалась и ваза с
цветами и черненькими девочками. Потом ваза скользнула на пол… Раздался
оглушительный треск.
Трах!
И черненькие девочки, и цветы, и аисты — все смешалось и
исчезло в одной общей груде черепков и осколков.
|