3. Клетчатая дама
Когда подъехал поезд, Марьюшка отыскала знакомого кондуктора
и просила его довезти меня до Петербурга и смотреть за мною дорогою. Затем она
дала мне бумажку, на которой записано было, где живет в Петербурге мой дядя,
перекрестила меня и, сказав: «Ну, будь умницей!» — простилась со мною…
Всю дорогу я провела точно во сне. Напрасно сидевшие в
вагоне старались развлечь меня, напрасно добрый Никифор Матвеевич обращал мое
внимание на попадавшиеся нам по дороге разные деревни, строения, стада… Я
ничего не видела, ничего не замечала…
Так доехала я до Петербурга…
Выйдя с моим спутником из вагона, я была сразу оглушена
шумом, криками и сутолокой, царившими на вокзале. Люди бежали куда-то,
сталкивались друг с другом и снова бежали с озабоченным видом, с руками,
занятыми узлами, свертками и пакетами.
У меня даже голова закружилась от всего этого шума, грохота,
крика. Я не привыкла к нему. В нашем приволжском городе не было так шумно.
— А кто же вас встречать будет, барышня? — вывел
меня из задумчивости голос моего спутника.
Я невольно смутилась его вопросом.
Кто меня будет встречать? Не знаю!
Провожая меня, Марьюшка успела сообщить мне, что ею послана
телеграмма в Петербург дяде, извещающая его о дне и часе моего приезда, но
выедет ли он меня встретить или нет — этого я положительно не знала.
И потом, если дядя даже и будет на вокзале, как я узнаю его?
Ведь я его только и видела на портрете в мамочкином альбоме!
Размышляя таким образом, я в сопровождении моего покровителя
Никифора Матвеевича бегала по вокзалу, внимательно вглядываясь в лица тех
господ, которые имели хоть самое отдаленное сходство с дядиным портретом. Но
положительно никого похожего не оказывалось на вокзале.
Я уже порядочно таки устала, но все еще не теряла надежды
увидеть дядю.
Крепко схватившись за руки, мы с Никифором Матвеевичем
метались по платформе, поминутно натыкаясь на встречную публику, расталкивая
толпу и останавливаясь перед каждым мало-мальски важного вида господином.
— Вот, вот еще один похожий, кажется, на дядю! —
вскричала я с новой надеждой, увлекая моего спутника вслед за высоким седым
господином в черной шляпе и широком модном пальто.
Мы прибавили шагу и теперь чуть не бегом бежали за высоким
господином.
Но в ту минуту, когда мы уже почти настигли его, высокий
господин повернул к дверям зала первого класса и исчез из виду. Я бросилась за
ним следом, Никифор Матвеевич за мною…
Но тут случилось нечто неожиданное: я нечаянно запнулась за
ногу проходившей мимо дамы в клетчатом платье, в клетчатой накидке и с
клетчатым же бантом на шляпе. Дама взвизгнула не своим голосом и, выронив из
рук огромный клетчатый зонтик, растянулась во всю свою длину на дощатом полу
платформы.
Я бросилась к ней с извинениями, как и подобает хорошо
воспитанной девочке, но она даже не удостоила меня хотя бы единым взглядом.
— Невежи! Олухи! Неучи! — кричала на весь вокзал
клетчатая дама. — Несутся как угорелые и сбивают с ног порядочную публику!
Невежи, неучи! Вот я пожалуюсь на вас начальнику станции! Директору дороги!
Градоначальнику! Помогите хоть подняться-то, невежи!
И она барахталась, делая усилия встать, но ей это никак не
удавалось.
Никифор Матвеевич и я подняли наконец клетчатую даму, подали
ей отброшенный во время ее падения огромный зонтик и стали расспрашивать, не
ушиблась ли она.
— Ушиблась, понятно! — все тем же сердитым голосом
кричала дама. — Понятно, ушиблась. Что за вопрос! Тут насмерть убить, не
только ушибить можно. А все ты! Все ты! — внезапно накинулась она на
меня. — Скачешь, как дикая лошадь, противная девчонка! Вот подожди ты у
меня, городовому скажу, в полицию отправлю! — И она сердито застучала
зонтиком по доскам платформы. — Полицейский! Где полицейский? Позовите мне
его! — снова завопила она.
Я обомлела. Страх охватил меня. Не знаю, что бы сталось со
мною, если бы Никифор Матвеевич не вмешался в это дело и не заступился за меня.
— Полноте, сударыня, не пугайте ребенка! Видите,
девочка сама не своя от страха, — проговорил своим добрым голосом мой
защитник, — и то сказать — не виновата она. Сама в расстройстве. Наскочила
нечаянно, уронила вас, потому что за дядей спешила. Показалось ей, что дядя
идет. Сиротка она. Вчера в Рыбинске мне ее передали с рук на руки, чтобы к
дяденьке доставить в Петербург. Генерал у нее дяденька… Генерал Иконин… Фамилии
этой не слыхали ли?
Едва только мой новый друг и защитник успел произнести
последние слова, как с клетчатой дамой произошло что-то необычайное. Голова ее
с клетчатым бантом, туловище в клетчатой накидке, длинный крючковатый нос,
рыжеватые кудельки на висках и большой рот с тонкими синеватыми губами — все
это запрыгало, заметалось и заплясало какой-то странный танец, а из-за тонких
губ стали вырываться хриплые, шипящие и свистящие звуки. Клетчатая дама
хохотала, отчаянно хохотала во весь голос, выронив свой огромный зонтик и
схватившись за бока, точно у нее сделались колики.
— Ха-ха-ха! — выкрикивала она. — Вот что еще
выдумали! Сам дяденька! Сам, видите ли, генерал Иконин, его превосходительство,
должен явиться на вокзал встретить эту принцессу! Знатная барышня какая,
скажите на милость! Ха-ха-ха! Нечего сказать, разодолжила! Ну, не прогневись,
матушка, на этот раз дядя не выехал к тебе навстречу, а послал меня. Не думал
он, что ты за птица… Ха-ха-ха!!!
Не знаю, долго ли еще смеялась бы клетчатая дама, если бы,
снова придя мне на помощь, Никифор Матвеевич не остановил ее.
— Полно, сударыня, над дитятей неразумным
потешаться, — произнес он строго. — Грех! Сиротка барышня-то… круглая
сирота. А сирот Бог…
— Не ваше дело. Молчать! — неожиданно вскричала,
прервав его, клетчатая дама, и смех ее разом пресекся. — Несите за мною
барышнины вещи, — добавила она несколько мягче и, обернувшись ко мне,
бросила вскользь: — Идем. Нет у меня времени лишнего возиться с тобою. Ну,
поворачивайся! Живо! Марш!
И, грубо схватив меня за руку, она потащила меня к выходу.
Я едва-едва поспевала за ней.
У крыльца вокзала стояла хорошенькая щегольская пролетка,
запряженная красивою вороной лошадью. Седой, важного вида кучер восседал на
козлах.
— Степан, подавай! — крикнула во весь голос
клетчатая дама.
Кучер дернул вожжами, и нарядная пролетка подъехала вплотную
к самым ступеням вокзального подъезда.
Никифор Матвеевич поставил на дно ее мой чемоданчик, потом
помог взобраться в экипаж клетчатой даме, которая заняла при этом все сиденье,
оставив для меня ровно столько места, сколько потребовалось бы, чтобы поместить
на нем куклу, а не живую девятилетнюю девочку.
— Ну, прощайте, милая барышня, — ласково зашептал
мне Никифор Матвеевич, — дай вам Бог счастливо устроиться у дяденьки. А
ежели что — к нам милости просим. Адресок у вас есть. На самой окраине мы
живем, на шоссе у Митрофаниевского кладбища, за заставой… Запомните? А уж Нюрка
рада-то будет! Она сироток любит. Добрая она у меня.
Еще долго бы говорил со мною мой приятель, если бы голос
клетчатой дамы не прозвучал с высоты сиденья:
— Ну, долго ли ты еще заставишь ждать себя, несносная
девчонка! Что у тебя за разговоры с мужиком! Сейчас же на место, слышишь!
Я вздрогнула, как под ударом хлыста, от этого едва знакомого
мне, но успевшего стать уже неприятным голоса и поспешила занять свое место,
наскоро пожав руку и поблагодарив моего недавнего покровителя.
Кучер дернул вожжами, лошадь снялась с места, и, мягко
подпрыгивая и обдавая прохожих комками грязи и брызгами из луж, пролетка быстро
понеслась по шумным городским улицам.
Крепко ухватившись за край экипажа, чтобы не вылететь на
мостовую, я с удивлением смотрела на большие пятиэтажные здания, на нарядные
магазины, на конки и омнибусы, с оглушительным звоном катившие по улице, и
невольно сердце мое сжималось от страха при мысли о том, что ждет меня в этом
большом, чужом мне городе, в чужой семье, у чужих людей, про которых я так мало
слышала и знала.
|