19. Ужасная
новость. — Я справедливо заслуживаю наказания
— «Поезд N 2, держа путь от станции Ю-во по Рыбинской
железной дороге, потерпел крушение на сто первой версте от Петербурга. Первые
три вагона и паровоз разбиты вдребезги. Поездная прислуга и пассажиры выкинуты
на полотно. Есть убитые и раненые. Потери еще не выяснены. Пострадавших
подобрал встречный поезд и привез в Петербург…»
Я сидела за утренним чаем в то время, как тетя Нелли,
нарядная и красивая, по своему обыкновению, в своем розовом капоте, читала эту
выдержку из сегодняшней газеты Матильде Францевне, разливавшей чай.
Трах! Дзинь! Дзинь! Дзинь! И чашка с горячим чаем
выскользнула из моих дрожащих рук и со звоном упала на пол.
Поезд N 2, рыбинский поезд, на котором приехала я и на
котором служил мой взрослый друг Никифор Матвеевич! О, какой ужас! Какой
ужас!..
Я вскочила не помня себя, вся залитая горячим чаем, с
обваренными руками, и, трясясь, говорила, вне себя от ужаса:
— Тетя Нелли! Это он! Он погиб, непременно погиб!
— Кто он? Что с тобою? И как ты смела разбить чашку…
Ужасная разиня! — рассердилась на меня тетя. — Кто погиб? Говори же
толком.
— Нюрин папа погиб… Это его поезд сошел с рельсов…
Никифор Матвеевич… Ах, пустите меня к ним, пустите, ради Бога!
И сама не помня себя и не понимая, что делается со мною, я
бросилась к двери со всех ног.
Сильная рука удержала меня за плечо.
— Но ты с ума сошла, глупая девчонка! — услышала я
за собою резкий голос тети и, обернувшись, увидела перед собой ее сердитое
лицо. — Куда ты бежишь? Что тебе надо?
— Ах, пустите меня к ним! Пустите, ради Бога, —
рыдала я, отбиваясь от державших меня рук. — Ради Бога, пустите к ним!..
Он ранен, убит!.. Я хочу быть около Нюрочки… Я хочу помочь ей ухаживать за ее
больным папой. Он был так добр ко мне, когда я ехала сюда после смерти мамы!
Пустите меня теперь к нему… к Нюре… Прошу вас! Умоляю!
— Перестань дурачиться! — прикрикнула на меня тетя
Нелли. — Сейчас же приведи себя в порядок, перемени фартук — этот весь
залит чаем — и ступай в гимназию!
Я схватилась за голову… В первый раз в жизни я почувствовала
прилив страшной злобы. Я ожесточилась разом, как затравленный зверек. Мне
казалось таким жестоким не пустить меня к ним. Все мое сердце обливалось кровью
при одной мысли о том, что у моих друзей горе и что я не могу быть с ними!
— Ну, хорошо же! — прошептала я, до боли стискивая
руки, так что пальцы мои захрустели. — Вы не хотите отпустить меня — и не
надо!
И, закрыв лицо руками, я выбежала из столовой.
Пока Дуняша переодевала меня, мысли мои так и работали в
голове, так и кружились.
Что делать? Как поступить? Как повидать Нюру и моего бедного
взрослого друга, ее отца? Если написать ей — письмо идет долго, и Бог знает
когда я получу ответ. Через сутки только! А что может случиться за целые
сутки!.. Боже мой, Боже мой!..
Дождаться, когда дядя вернется со службы, и упросить его
свести меня к моим друзьям! Но ведь дядя иногда прямо со службы отправляется в
клуб обедать и Бог знает как поздно возвращается в таких случаях домой,
заигрываясь в свои любимые шахматы до первого часа.
Нет, и это не идет. Надо другое…
И вдруг… неожиданная мысль разом как бы осветила мою голову.
Я убегу! Да-да! Я убегу сегодня из гимназии. Но для этого
придется сделать какую-нибудь шалость или выкинуть какую-нибудь проделку, за
которую бы меня наказали, оставив в гимназии на неурочное время. А когда все
разойдутся, я отбуду срок наказания и, вместо того чтобы идти домой, отправлюсь
к Нюре. Наверно, Бавария не придет за мною, а если придет, то не найдет меня
уже больше. Я буду — тю-тю! — уже в дороге…
И вдруг вся моя выдумка показалась мне такой простой и
легковыполнимой, что я просияла.
Всю дорогу от дома до гимназии я все соображала, как и чем
бы лучше заслужить наказание. Первый урок был французский, но француженку,
веселую, добрую и ласковую девушку, мы никогда не решились бы огорчить. Второй
урок — Яковлев. Но что бы я ни сделала на этом уроке, добрый Василий Васильевич
все спустит мне с рук, так как в памяти его надолго остался мой благородный, по
его мнению, поступок, когда я, единственная из всего класса, блестяще ответила
«Демьянову уху», в то время как другие… Но не стоит, однако, вспоминать старое…
Третий урок — батюшки. Батюшка считался у нас самым взыскательным изо всех
учителей, и каждый промах на его уроке наказывался особенно строго… Конечно,
грешно будет с моей стороны перевирать священную историю, но что же делать,
если иначе мне не заслужить наказания и не попасть к моим друзьям!
Я так глубоко задумалась над решением этого вопроса, что не
заметила, как мы подошли к знакомым дверям.
— Ну, будьте умными хоть сегодня! — проговорила
Матильда Францевна. Она ежедневно говорила одну и ту же фразу, когда при помощи
гимназического сторожа Иваныча мы с Жюли снимали бурнусы и калоши.
Потом Бавария и ее клетчатая накидка и клетчатый бант на
шляпе исчезли за дверью, а мы с Жюли, крепко обнявшись (мы никогда не ходили
теперь иначе), побежали в класс.
— Что ты такая бледная, Леночка? — заботливо
осведомилась у меня Жюли.
— Бледная? Разве? — принимая самый беспечный вид,
произнесла я.
— Ну да, я понимаю тебя, — продолжала моя
двоюродная сестрица, — тебе жаль бедного Никифора Матвеевича и Нюру, да?
— Да, — отвечала я машинально, думая совершенно о
другом.
Урок французского языка и класс Василия Васильевича я
просидела как на иголках.
«Господи! Что-то будет? Что-то будет?» — мысленно твердила
я.
Но вот наступил урок закона Божия. Батюшка вошел в класс
ровно через две минуты после звонка. Дежурная Соболева вышла на середину класса
и прочла молитву перед ученьем. И вдруг, не успела Нина Соболева произнести
последние слова молитвы: «…возросли мы Тебе, Создателю нашему, на славу,
родителям же нашим на утешение, церкви и отечеству на пользу», — как дверь
класса широко распахнулась и к нам вошла Анна Владимировна — начальница
гимназии.
— Здравствуйте, дети, — произнесла она, ласково
кивая нам своею седой как лунь головою и широко улыбаясь молодым лицом. —
Я пришла узнать, насколько вы подвинулись в законе Божием… Пожалуйста, батюшка,
не обращайте на меня внимания и продолжайте урок, — почтительно обратилась
она к священнику.
— Мы вам, Анна Владимировна, сейчас хорошим ответом
похвастаем, — улыбаясь, ответил отец Василий. —
Иконина-вторая, — назвал он меня, — отвечайте, что вам задано на
сегодня.
Я поднялась со своего места. Ноги у меня двигались с трудом,
точно свинцом налитые, а в голове так шумело, что в первую минуту я даже не
могла понять, чего от меня требовали.
— Что вам задано на сегодня? — снова повторил свой
вопрос священник.
Я отлично знала, что задано, и выучила отлично историю
прекрасного Иосифа, которого злые братья продали в Египет в неволю, но язык не
слушался меня. Я думала в эту минуту:
«Что делать? Огорчить ли дурным ответом добрую Анну
Владимировну и заслужить наказание?.. Наказание я заслужу — я знала наверно. (У
нас всегда наказывали за незнание урока закона Божия, оставляли девочек на
два-три лишние часа по окончании урока в гимназии.) Это мне даст возможность
попасть к Нюре и ее папе, который, может быть, умирает в эту минуту… Или же
лучше заслужить похвалу начальницы, доказать, что я „пай-девочка“,
„умница-разумница“, но зато не повидаться с моими друзьями в такое тяжелое для
них время! Нет! Нет! Никогда! Ни за что!»
Я разом решила, что мне надо было делать.
— Что вам задано на сегодня? — значительно уже
строже произносит свой вопрос в третий раз батюшка.
Я смотрю на него глупыми, ничего не выражающими глазами и
молчу. Упорно молчу, точно воды в рот набрала.
— История Иосифа! История Иосифа! — шепчет мне
отчаянным шепотом Жюли с первой скамейки.
— История Иосифа! — повторяю я ужасно глупо, как
попугай.
— Ну и расскажите мне, кто был Иосиф, — как бы не
замечая моего странного ответа, говорит батюшка и глубже усаживается в кресле,
приготовляясь к хорошему ответу.
Я молчу…
Ах, как это ужасно — стоять и молчать в то время, как языку
так и хочется рассказать все то, что он знает, от слова до слова! Но я молчу…
Молчу как истукан, как немая.
— Кто был Иосиф? — совсем уже строго спрашивает
теперь батюшка.
Капельки пота выступают у меня на лбу. Щеки делаются сначала
белыми, как бумага, потом красными, как кумач.
— Иосиф… Иосиф… — лепечу я, захлебываясь, и делаю
круглые глаза. — Иосиф был царь…
— Царь? — удивляется батюшка. — Вот так
удружила! А не сын ли царя? — прищурив на меня глаза, что означало у него
высшую степень недовольства, спрашивает он снова.
— Ну, сын царя! — отвечаю я бесшабашно.
Японка даже на стуле привскочила. Надо сказать, что история
с красной книжечкой давно объяснилась; Жюли откровенно призналась, что книжку
унесла и сожгла она, и Зоя Ильинична снова засчитала меня прежней хорошей
ученицей. Поэтому она очень удивилась, что хорошая ученица, знавшая всегда
отлично уроки, отвечает, да еще таким тоном, какую-то чепуху.
И батюшка удивлен, и начальница. Она даже в лице изменилась,
покраснела немного и смотрит на меня такими грустными-грустными глазами.
— Ну-с, что же сделал этот царь, или сын царя,
по-вашему, Иосиф? — снова спрашивает батюшка и прищуривается сильнее.
— Он продал братьев в неволю, — отвечаю я храбро,
даже не сморгнув.
Кто-то фыркает за моею спиною. Кто-то закашливается,
стараясь удержать бешеный прилив хохота.
Но батюшка остается спокойным, и если он сердится, то этого
совсем не заметно на взгляд.
— Как продал? — снова задает он вопрос. —
Всех двенадцать продал разом?
— Всех двенадцать разом! — вру я без запинки.
Японке положительно делается дурно в эту минуту.
— Иконина, опомнитесь! — кричит она не своим
голосом и, налив себе воды из графина, выпивает весь стакан залпом.
Класс не может сдерживаться больше. Девочки захлебываются от
хохота, не будучи в силах удержаться.
И вот весь этот шум покрывает тихий, но внушительный голос
Анны Владимировны:
— Иконина, стыдись! Я считала тебя хорошей, прилежной
девочкой, а между тем оказывается, ты ничего не знаешь!.. Это возмутительно!..
Ты будешь наказана. Оставьте ее на три часа по окончании уроков, —
обратившись к Японке, говорит начальница.
Вся обливаясь потом, я иду и сажусь на свое место.
— Бедная Леночка! Что сделалось с тобой! —
сочувственно шепчет мне на ухо Жюли и крепко сжимает мои похолодевшие пальцы.
Ни Жюли, ни другие, конечно, не догадываются, что я сама
желала быть оставленной после уроков и что я вполне довольна.
Пока все устраивается, как я хочу. Я скоро, скоро увижу вас,
бедные, милые мои Никифор Матвеевич и Нюрочка.
|