14. Моя
жизнь. — Дядина ласка. — Драка
Приближалось Рождество. Худо ли, хорошо ли, но я уже прожила
около трех месяцев в доме дяди. В эти три месяца жизнь моя нимало не
изменилась: так же приходилось мне терпеть от злых выходок Ниночки и Жюли, хотя
последняя как-то меньше задевала меня со дня гибели Фильки, и издевательства
Жоржа, считавшего вполне естественным, чтобы девочки терпели гонения от мальчиков,
и наказания Баварии, или «ревельской кильки», как с того злополучного дня
прозвал ее Толя. Сечь меня она, однако, больше не собиралась — вероятно, чтобы
не повторился прежний припадок у Толи. С последним мы были теперь неразлучны. В
свободное от уроков время я прочла ему «Робинзона Крузо». Познакомившись с этой
интересной повестью, мой двоюродный братишка решил, что Пятница действительно
совсем особенный дикий, и решил с этих пор быть моим Пятницей.
В гимназии дело обстояло так же, как и в день злополучного
чтения басен. Девочки поминутно нападали на меня — то та, то другая. Только
Жюли теперь как бы не замечала меня. По крайней мере, когда мы встречались
глазами, она потупляла свои, поджимала губы и делала вид, что меня не видит
совершенно. Зато графиня Анна каждую свободную минуту виделась со мною.
Каким-то чудом девочки не замечали нашего знакомства и свиданий в библиотеке.
Ах, что это были за свидания! Анна, несмотря на свою
молодость (ей было не больше пятнадцати), объездила полмира со своим отцом. Они
были очень богаты и могли путешествовать все свободное время. Отец Анны был
очень важный сановник и зимою имел очень много работы. Зато летом они с Анной
каждый год ездили за границу. Как любила эти поездки с отцом молоденькая
графиня!
Я благодаря ее рассказам (а рассказывать Анна умела
мастерски) узнала и про египетские пирамиды, в которых древние египтяне
хоронили своих царей, или фараонов, и про Эйфелеву башню, самую высокую башню в
мире, и про Адриатическое море, вечно теплое и вечно голубое…
В короткие минуты встреч Анна делилась со мною всем, что
сама знала, и, Боже мой, как я любила эти встречи, как любила милую, дорогую
Анну!
— Ну, детвора, через два дня плясать будем, —
говорил перед кануном сочельника дядя, входя в зал в послеобеденное время, когда
мы все, чинно рассевшись подле Баварии, слушали рассказ о том, как один
неблагонравный мальчик набил шишку на носу другому, благонравному, и как в
награду пострадавшему мать дала черносливу, а неблагонравного драчуна поставила
в угол… История была прескучная, но мы должны были ее слушать, потому что
уроков учить не полагалось, так как занятия в гимназии прекратились и нас
распустили на рождественские каникулы по домам.
Дядя был в отличном настроении; он только что приехал
откуда-то и внес с собою струю свежего морозного воздуха и белые снежинки, не
успевшие растаять на усах и бороде.
Толя первый вскочил со своего места, за ним — Нина, за Ниной
— Жорж и за Жоржем — Жюли.
Надо сказать, что дядя любил всех своих детей одинаково и не
делал различия между хорошенькой Ниночкой и горбуньей Жюли. Но он редко бывал
дома и, занятый службой, не мог много времени посвящать детям.
— Папа, — кричала Жюли, — непременно пригласи
на елку Ивину, Рош, Мордвинову и Рохель! Это мои лучшие подруги…
— Ну вот еще! — процедил Жорж. — Очень нужно!
Лучше, папа, гимназистов позови: Валюка, Ростовцева, Чернявина, Ясвоина,
Котикова, Мухина, Дронского, Скворцова… а то — что девчонок! Ей-богу! Они
только пищат и кривляются: «Ах, какой бантик! Ах, прелесть кушак! Ах, восторг
ленточка!» Кудах-тах-тах, кудах-тах-тах! Курицы — и только! Остроумно!
Дядя смеялся.
— Всех позовем, всем места хватит… А тебе, Леночка,
кого пригласить хочется, а? — обратился он неожиданно ко мне.
Я смутилась.
— Может быть, из подруг кого хочешь? — поглаживая
меня по голове, ласково спрашивал он.
— У меня нет подруг, дядя! — чуть слышно
произнесла я.
— Как! Никого нет в классе, кто бы подружился с тобою?
— Нет, дядя!
— Ну а так у тебя помимо гимназии разве нет подруг?
Я задумалась на минуту. «Пригласить графиню Анну?» —
мелькнуло в моей голове.
Но тут же я оттолкнула эту мысль. Молоденькая графиня
строго-настрого, ради моего блага, запретила мне говорить про наше знакомство.
Нет, решительно я не смела приглашать ее к нам, и я уже хотела поблагодарить
дядю за его внимание ко мне и сказать, что у меня нет подруг, как неожиданно
над моим ухом прозвучал насмешливый голосок Ниночки:
— Что ж ты забыла про твою подругу — кондукторскую
дочку!
«Нюрочку! Пригласить Нюрочку! — обрадовалась я. —
Как это не пришло мне в голову раньше! Как я могла забыть про нее!»
И тут же я попросила позвать к нам на вечер маленькую дочь
Никифора Матвеевича.
— С удовольствием, девочка, — согласился дядя,
который всегда был ласков со мною в память своей покойной сестры, то есть моей
мамочки, — напиши письмо твоей подруге. Пусть приходит… Все пишите
приглашения вашим друзьям, — обратился он к детям, — а я сам приглашу
только одну-единственную гостью, а кого — не скажу… — заключил он с
лукавым видом.
— Скажи, скажи, папочка! — облепили его со всех
сторон Жюли, Жорж, Нина и Толя.
— Ну ладно, так и быть, скажу. Это дочь моего
начальника, прелестная маленькая барышня, очень образованная и начитанная. Я бы
хотел, чтобы вы подружились с ней. А теперь пустите меня. Надо ехать за
покупками к балу. До свиданья! — И, перецеловав всех нас, дядя поспешил
уйти.
Матильда Францевна принялась было снова за книгу, но никто
не хотел знать, чем кончилась печальная повесть благонравного мальчика с шишкой
на носу.
Жорж первый прервал чтение, вскричав:
— Могу себе представить эту дочь начальника: фря
какая-нибудь! Говорит все время по-французски и ходит, как утка, переваливаясь
на высоких каблуках. Остроумно!
— Ну, эта уж в тысячу раз лучше, нежели солдатская
дочка! — протянула, презрительно сморщив носик, Ниночка. — Очень приятно
быть знакомою с дочерью какого-нибудь министра. А то вдруг — Ню-роч-ка!
Мужицкое имя. Стыдно сказать!
— Нюрочка, Курочка, Подфуфырочка, не все ли равно! Я с
мужичкой танцевать не стану. И Тольке не позволю! Да! — вскричал Жорж.
— А я буду! — неожиданно пропищал мой милый
Пятница и торжествующе посмотрел на старшего брата.
— Молчи! Как ты смеешь! — рассердился Жорж. —
Клоп, а еще разговаривает! Остроумно! Тоже! Молчать!
— Сам молчать!
Тут произошло нечто неожиданное. Жорж ударил Толю, Толя —
Жоржа. И оба полетели со стула прямо под стол на ноги Баварии. У Баварии болели
мозоли, она лечила их каждое утро какой-то жидкостью из зеленой баночки. Жорж
ударился головой о мозоль Баварии, Бавария закричала от боли и расставила
мальчиков по углам.
Жорж стоял в углу и злился. Толя вздыхал и тихонько ворчал
себе под нос:
— Вот уеду на необитаемый остров, заведу себе козу и
попугая, как Робинзон. Попугая выучу говорить: «Ревельская килька лечит
мозоли». Ах, зачем я не Робинзон, а только Пятница.
Бедный Толя! Бедный Пятница!
|