6. ПИНОККИО ЗАСЫПАЕТ,
ПОЛОЖИВ НОГИ НА ЖАРОВНЮ С УГЛЯМИ, И УТРОМ ПРОСЫПАЕТСЯ БЕЗ НОГ
На дворе была ужасная зимняя ночь. Гром оглушительно гремел,
молнии догоняли одна другую, все небо было охвачено огнём. Холодный, порывистый
ветер свирепо завывал, вздымая огромные облака пыли и заставляя деревья на
полях плакать и стонать.
Пиноккио очень боялся грома и молнии, но голод был сильнее
страха. Он прикрыл за собой дверь, взял подходящий разгон и за каких‑нибудь сто
прыжков очутился в деревне, правда, при этом он тяжело дышал и высунул язык,
как добрая охотничья собака.
Деревня лежала тёмная и покинутая. Лавки были закрыты, двери
домов закрыты, окна закрыты. На улицах не было даже собаки. Все выглядело
вымершим.
Пиноккио, голодный и отчаявшийся, подошёл к одному дому,
потянул за дверной колокольчик и позвонил, думая про себя: «Авось кто‑нибудь да
выглянет».
Действительно, в окне показался старик в ночном колпаке. Он
сердито крикнул:
– Что вам тут нужно в этакую пору?
– Будьте так добры, подайте мне кусок хлеба.
– Подожди меня, я сейчас вернусь, – сказал старик.
Он решил, что имеет дело с одним из тех забубённых бродяг,
которые забавы ради ночью звонят в квартиры и отрывают честных людей от
спокойного сна.
Через полминуты окно снова открылось, и старик крикнул:
– Становись под окно и подставь свою шляпу!
Пиноккио незамедлительно снял свой колпак. И тут на него
обрушился поток воды, который промочил его насквозь от головы до пят, как
горшок с засохшей геранью.
Мокрый, словно его только что вытащили из водосточной трубы,
вернулся он домой, еле живой от усталости и холода. Он сел и протянул свои
продрогшие и грязные ноги над жаровней с раскалёнными углями.
Так он уснул. И во сне его деревянные ноги загорелись,
обуглились и, наконец, превратились в золу.
А Пиноккио спал и храпел так, словно это были не его ноги, а
чужие. Когда рассвело, он проснулся: кто‑то стучал в дверь.
– Кто там? – спросил он, зевая, и начал продирать
глаза.
– Я, – ответил голос.
Это был голос Джеппетто.
7. ДЖЕППЕТТО
ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ. БЕДНЯГА ОТДАЁТ ПИНОККИО ВСЁ, ЧТО ПРИНЁС СЕБЕ НА ЗАВТРАК
Несчастный Пиноккио ещё не совсем проснулся и поэтому не
заметил, что его ноги сгорели. Услыхав голос отца, он без раздумий соскочил со
стула, чтобы отодвинуть дверной засов. Но после двух‑трех нетвёрдых шагов упал
с размаху на пол. И при падении произвёл такой грохот, словно мешок с
деревянными ложками, упавший с пятого этажа.
– Отвори! – крикнул Джеппетто с улицы.
– Отец, я не могу, – ответил, плача. Деревянный
Человечек и стал кататься по полу.
– Почему не можешь?
– Потому что кто‑то сожрал мои ноги.
– А кто их сожрал?
– Кошка, – сказал Пиноккио.
Он как раз в эту минуту заметил, что кошка передними лапками
теребит две стружки.
– Открой, говорю тебе, – повторил Джеппетто, – а
не то, как войду, покажу тебе кошку!
– Но я вправду не могу стоять, поверьте мне. Ах, я несчастный,
несчастный! Теперь я буду всю свою жизнь ползать на коленках!..
Джеппетто, предположив, что все эти вопли не более как
очередная проделка Деревянного Человечка, решил положить ей конец, влез на
стену и проник в комнату через окно.
Он приготовился было, не откладывая в долгий ящик, проучить
наглеца, но, когда увидел своего Пиноккио, распростёртого на полу и
действительно безногого, жалость охватила его. Он взял Пиноккио на руки, обнял
его и облобызал тысячу раз. По его щекам в это время катились крупные слезы, и
он сказал, всхлипывая:
– Мой Пиноккушка, как это ты ухитрился спалить себе ноги?
– Не знаю, отец. Но, клянусь вам, это была страшная ночь,
которую я никогда в жизни не забуду. Гремел гром, блистали молнии, а я так
хотел есть, и Говорящий Сверчок сказал мне: «Тебе будет плохо, и ты был злой и
заслужил это». И тогда я сказал: «Берегись, Сверчок!», и тогда он сказал: «Ты
Деревянный Человечек, и у тебя деревянная голова», и я бросил деревянный
молоток в него и убил его, но он сам виноват, так как я не хотел его убить,
потому что я поставил маленькую сковородку на раскалённые угли жаровни, но
цыплёнок выскочил и сказал: «До свидания… Пламенный привет!» И голод все рос, и
поэтому старик в ночном колпаке высунулся в окно и сказал мне: «Становись под
окно и подставь шляпу», и я с бадьёй воды на голове (разве попросить кусок
хлеба – позор, а?) сразу же вернулся домой, и, так как я все ещё был ужасно
голоден, я положил ноги на жаровню, чтобы их высушить. И тогда вы вернулись, и
я увидел, что они сгорели, и ног у меня больше не стало, а голод всё равно
остался! У‑у‑у‑у!..
И бедный Пиноккио заплакал и завыл так громко, что было
слышно за пять километров.
Джеппетто, который из всей этой бредовой речи понял только
одно, а именно, что Деревянный Человечек погибает от голода, вытащил из кармана
три груши, подал их Пиноккио и сказал:
– Эти три груши, собственно говоря, мой завтрак, но я охотно
отдаю их тебе. Съешь их на здоровье.
– Если вы хотите, чтобы я их съел, то очистите их,
пожалуйста.
– Очистить? – спросил Джеппетто, поражённый. – Я
не предполагал, мой мальчик, что ты так изнежен и привередлив. Нехорошо! На
этом свете нужно ещё с детства привыкать есть всё, что дают, так как
неизвестно, что может случиться. А случиться может всяко!
– Допускаю, что вы правы, – прервал его
Пиноккио, – но нечищеных фруктов я есть не стану. Я не выношу кожуры!
Добросердечный Джеппетто вытащил ножик, с истинно ангельским
терпением очистил все три груши и положил кожуру на край стола.
Пиноккио, сожрав в два счета первую грушу, хотел было
выбросить сердцевину, но Джеппетто придержал его за руку и сказал:
– Не бросай. На этом свете все может пригодиться.
– Неужели вы думаете, что я буду есть сердцевину?! – с
ехидством змеи произнёс Деревянный Человечек.
– Кто знает! Все возможно, – возразил Джеппетто без
раздражения.
Так или иначе, но все три сердцевины не полетели за окно, а
были положены на край стола рядом с кожурой.
Пиноккио съел или, вернее, проглотил три груши, затем сладко
зевнул и сказал плачущим голосом:
– Я ещё не наелся!
– Но, мой мальчик, у меня ничего больше нет.
– Неужели ничего?
– У меня остались вот только кожура и сердцевина от груш.
– Ну что ж, – сказал Пиноккио, – если ничего
больше нет, я, пожалуй, съем кусочек кожуры.
И он стал жевать. Сначала скривил губы, но затем в одно
мгновение уничтожил всю кожуру, а вслед за ней – сердцевину. Покончив с едой,
он, довольный, погладил себя по животу и весело сказал:
– Вот теперь я себя чувствую по‑настоящему хорошо!
– Видишь, – заметил Джеппетто, – я был прав, когда
сказал тебе, что нельзя быть таким привередой! Мой милый, никогда нельзя знать,
что с нами случится на этом свете. А случиться может всяко…
|
