Увеличить |
Глава V
ДЯДЮШКА
Кроме
бабушки имелся еще один частый гость в доме, чьи визиты причиняли мне много неприятностей, –
«дядя Робсон», брат миссис Блумфилд, коренастый, самодовольный, с темными
волосами и нездоровым цветом лица, как у сестры, с носом, словно бы раз и
навсегда презревшим землю, и серыми глазками, часто сощуренными от природной
глупости и притворного пренебрежения ко всему вокруг. Он был плотного сложения,
но при всем том отличался тонкой талией, которая вкупе с неестественной
прямотой его осанки неопровержимо свидетельствовала, что доблестный мистер
Робсон, возвышенный душой и ставящий женский пол ни во что, ради щегольства
носит корсет. Он редко снисходил до того, чтобы заметить мое существование, а
если и обращался ко мне с двумя-тремя словами, то лишь с высокомерной
наглостью, неопровержимо свидетельствовавшей, что он не джентльмен, хотя он
прибегал к ней, тщась произвести прямо обратное впечатление. Но тягостны мне
его визиты были главным образом из-за вреда, который он приносил детям, потакая
самым дурным их наклонностям и за несколько минут уничтожая добрые семена,
которые мне с таким трудом удавалось посеять за несколько месяцев.
До Фанни
и малютки Харриет дядюшка снисходил редко, но Мэри Энн считалась его любимицей,
и он постоянно поощрял в ней кокетливость (которую я всеми силами старалась подавить),
расхваливал ее хорошенькое личико и набивал ей голову всякими глупостями о
важности красивой внешности (которую я учила считать вздором в сравнении с
образованностью ума и изяществом манер). Найти же другую маленькую девочку,
столь падкую на лесть, было бы трудно. Он поощрял все худшее в ней и в ее
братце если не прямым одобрением, так снисходительным смехом. Многие люди не
отдают себе отчета, как они портят детей, посмеиваясь над их провинностями и
обращая в веселую шутку то, к чему их истинные друзья внушали им глубокое
отвращение.
Хотя
мистер Робсон не был завзятым пьяницей, но вина он пил много, любил побаловать
себя рюмкой-другой коньяка с водой и приучал племянника елико возможно
следовать его примеру, внушая, что чем больше вина он выпьет и чем больше
Пристрастится к нему, тем больше будет похож на настоящего мужчину и
неопровержимо докажет свое превосходство над сестрами. Мистер Блумфилд особенно
не возражал, ибо сам из всех напитков предпочитал джин с водой, который
поглощал в немалых количествах, понемногу прихлебывая его с утра до
вечера, – чему, мне кажется, и был обязан как скверным цветом лица, так и
мелочной раздражительностью.
Вдобавок
мистер Робсон словом и делом поощрял склонность Тома мучить беззащитные
существа. Причиной его визитов нередко было желание поохотиться в угодьях
шурина, а потому он привозил с собой любимых собак, с которыми обращался так
жестоко, что я с радостью уплатила бы соверен, лишь бы какая-нибудь его укусила
– разумеется, если бы это сошло ей безнаказанно. Порой в особо благодушном
настроении он отправлялся с детьми разорять птичьи гнезда, и это особенно
бесило и огорчало меня, так как я льстила себя мыслью, что, настойчиво возвращаясь
к этой теме и вновь и вновь, сумела отчасти показать им, как дурно это
развлечение, и даже надеялась со временем привить им более широкие понятия о
справедливости и гуманности. Но десять минут поисков гнезд под началом дяди
Робсона или просто его веселый хохот при воспоминании о прошлых их варварствах
сводили насмарку все, чего мне удавалось достичь с помощью долгих бесед и
убеждений. К счастью, в эту весну они, за исключением одного единственного раза,
находили гнезда либо пустыми, либо с яичками, – а ждать, пока вылупятся
птенцы, у них не хватало терпения. Но как-то Том, гулявший с дядюшкой в
соседнем леске, примчался в сад вне себя от восторга, держа в ладонях целый
выводок голеньких птенчиков. Мэри Энн и Фанни, которых я только что вывела
погулять, подбежали к брату полюбоваться его добычей и принялись выпрашивать по
птичке.
– Ни
одной не дам! – крикнул Том. – Они все мои. Мне их дядя Робсон
подарил. Раз, два, три, четыре, пять. А вы ни одной не получите. Вот вам! –
продолжал он злорадно, положил гнездышко на землю и встал над ним, широко
раздвинув ноги, наклонив голову, сунув руки в карманы и гримасничая от сладкого
предвкушения. – Но вы можете посмотреть, как я с ними разделаюсь. Слово
благородного человека, уж я им покажу! Провалиться мне, тут есть, чем позабавиться!
– Том! –
сказала я. – Мучить этих птичек я тебе не разрешу. Их надо либо сразу
убить, либо отнести на прежнее место, чтобы родители могли их и дальше кормить.
– А
вы, мисс, не знаете где это место! Об этом только мы с дядей Робсоном знаем.
– Если
ты мне не скажешь, я сама их убью, как мне это ни тяжело.
– А
вот и не посмеете! Вы в жизни не посмеете к ним притронуться, потому что
знаете, что папа, мама и дядя Робсон на вас рассердятся. Ха-ха-ха! Попались,
мисс!
– Я
поступлю, как считаю правильным. Если твои родители этого не одобрят, мне будет
очень жаль, но мнение твоего дяди Робсона меня, разумеется, никак не трогает.
И
побуждаемая чувством долга, рискуя испытать отвратительную дурноту и навлечь на
себя гнев моих нанимателей, я подняла большой камень, которым садовник подпирал
мышеловку, и после еще одной попытки убедить маленького тирана вернуть гнездо
на место я спросила, как он намерен поступить с птенчиками. С дьявольским
упоением он начал перечислять всевозможные пытки, и тут я уронила камень на его
несчастные жертвы, расплющив гнездо. Какие вопли, какие страшные ругательства
вызвала столь возмутительная дерзость! В аллее показался дядя Робсон с ружьем и
остановился дать пинка собаке. Том кинулся к нему, крича, чтобы он побил не
Юнону, а мисс Грей. Мистер Робсон оперся на ружье и принялся хохотать над
яростью своего племянника и над проклятиями и уничижительными эпитетами в мой
адрес.
– Ну,
ты молодец! – воскликнул он наконец, поднял ружье и пошел к дому. –
Разрази меня Бог, а мальчишка умеет за себя постоять! Провалиться мне, если я
когда-нибудь видел такой благородный дух в таком карапузе. Уже не дает юбкам
над собой командовать! Матери не слушается, бабушки, гувернантки! Ха-ха-ха!
Ничего, Том, завтра я найду тебе другое гнездо.
– В
таком случае, мистер Робсон, я убью и тех.
– Хм! –
ответил он и, почтив меня наглым взглядом, который вопреки его ожиданиям я выдержала,
не моргнув и глазом, презрительно повернулся и вошел в дом. А Том побежал
жаловаться маменьке. У нее не было обыкновения много говорить на какие бы то ни
было темы, но когда мы встретились в этот день, выглядела она и держалась вдвое
более высокомерно и холодно, чем всегда. Сказав несколько слов о погоде, она
обронила:
– Мне
очень жаль, мисс Грей, что вы сочли нужным вмешаться в развлечения мастера Блумфилда.
Он был очень расстроен, что вы убили его птичек.
– Когда
мастер Блумфилд для развлечения мучает живые существа, – ответила я, –
вмешаться, мне кажется, мой долг.
– Видимо,
вы забыли, – невозмутимо сказала она, – что все твари были только для
того и созданы, чтобы мы распоряжались ими, как сочтем нужным.
Такая
доктрина вызвала у меня некоторые сомнения, но я возразила только:
– Но
это еще не значит, что мы можем их мучить забавы ради.
– Мне
кажется, – заметила она, – что забавы ребенка много важнее того, что
может случиться с бездушными тварями.
– Но
подобные забавы не следует поощрять ради самого ребенка, – ответила я со
всей возможной кротостью, чтобы как-то искупить столь неприличное
упорство. – Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
– О,
бесспорно! Но это ведь касается нашего поведения друг с другом.
– Милосердный
человек милосерден и к скоту своему, – осмелилась я добавить.
– Я
бы не сказала, что вы сами так уж были милосердны! – ответила она с
коротким злым смешком. – Как жестоко – одним разом убить бедных пичужек и
ввергнуть милого мальчика в такое горе в наказание за простую ребяческую
прихоть!
Я сочла
за благо промолчать. Это было единственное подобие ссоры между мной и миссис
Блумфилд за все время моего пребывания в ее доме, и единственное подобие
разговора с ней, если не считать дня моего приезда.
Впрочем,
не только старшая миссис Блумфилд и мистер Робсон, но и другие гости, приезжавшие
в Уэлвуд-Хаус, причиняли мне много огорчений. И не потому, что они меня не
замечали (хотя такая невоспитанность меня неприятно удивляла), а потому что мне
не удавалось не допускать к ним моих учеников, чего от меня строго требовали.
Но Том рвался разговаривать с ними, а Мэри Энн жаждала похвал и восхищения. Ни
брату, ни сестре застенчивость свойственна не была, не знали они и обычной
детской стеснительности. Без малейшего смущения они громогласно вмешивались в
разговоры старших, допекали их развязными расспросами, вцеплялись в рукава
джентльменов, влезали к ним на колени без приглашения, висли у них на плечах
или рылись в их карманах, дергали дам за оборки платья, растрепывали им волосы,
мяли воротнички и клянчили в подарок всякие безделушки.
Миссис
Блумфилд хватало благоразумия не одобрять такое их поведение и стыдиться его,
однако ей не хватало ума воспрепятствовать ему – этого она требовала от меня.
Но разве
могла я, одетая просто, такая привычная, говорящая им неприятную правду, увести
их из гостиной, где нарядные дамы и господа из уважения к хозяевам дома хвалили
их и снисходительно потакали их выходкам? Я напрягала все силы: пыталась
отвлечь их, придумывала какие-нибудь новые игры, пускала в ход всю свою власть
и всю строгость, на какую осмеливалась, лишь бы помешать им допекать гостей,
стыдила их, объясняла, как невоспитанно они ведут себя, в надежде, что в
следующий раз это их остановит. Но они не знали, что такое, стыд, ничем не подкрепленная
строгость их не пугала, ну, а доброта и ласка… либо они вовсе были лишены
сердца, либо так хорошо охраняли и прятали свои сердечки, что я, как ни
старалась, не могла отыскать пути к ним.
Но
вскоре моим испытаниям пришел конец – раньше, чем я ожидала или хотела. В один
прекрасный весенний вечер в мае, – когда я радовалась приближению летнего
отдыха и поздравляла себя с тем, что наконец чего-то достигла – не только
кое-что вдолбила в головы моим ученикам, но в какой-то мере (увы, очень
небольшой!) все-таки заставила их понять, что лучше сразу ответить уроки и
пойти играть, чем день-деньской бессмысленно изводить себя и меня – миссис
Блумфилд неожиданно прислала за мной и с полным спокойствием сообщила мне, что
с июля мои услуги им больше не потребуются. Она заверила меня, что вовсе не
порицает мой характер или мое поведение в целом, но дети за то время, которое я
пробыла здесь, показали очень мало успехов, и они с мистером Блумфилдом
полагают, что их родительский долг – найти иной способ их воспитания. Хотя
способностями они превосходят многих своих сверстников, но печально уступают им
манерами – совсем не умеют себя вести и не умеют сдерживаться. Причина же, по
ее мнению, заключается в том, что я была недостаточно тверда, настойчива и
заботлива.
Втайне я
всегда гордилась своей незыблемой твердостью, терпеливой настойчивостью и
неусыпной заботливостью, с помощью которых надеялась со временем преодолеть все
трудности и в конце концов достичь успеха. Мне хотелось сказать что-нибудь в
свою защиту, но мой голос дрогнул, и, не желая открыто показывать свои чувства,
и уж тем более давать волю закипавшим слезам, я предпочла промолчать, словно
безропотно признавала себя виноватой.
Итак,
меня прогнали! Вот с чем мне предстояло вернуться домой. Увы, что они подумают?
После всех моих хвастливых заверений я не сумела хотя бы год остаться
гувернанткой трех маленьких детей, маменьку которых моя родная тетушка описала
как «очень приятную женщину»! Я подверглась испытанию и не выдержала его, так
захотят ли они, чтобы я попробовала еще раз? Это-то и терзало меня больше
всего. Как я ни устала, ни измучилась, ни разочаровалась в своих ожиданиях, как
ни стосковалась по родному дому, который научилась любить и ценить куда больше,
чем раньше, стремление попробовать свои силы у меня еще не пропало, как и
желание увидеть мир. Ведь не все же родители похожи на мистера и миссис
Блумфилд, и уж, конечно, не все дети похожи на моих недавних учеников. Другая
семья и будет другой, а хуже она вряд ли может оказаться. Я приобрела опыт,
закалилась в неудачах и непременно должна восстановить мою честь в глазах тех,
чье мнение было мне дороже всего в мире.
|