Увеличить |
Глава X
ЦЕРКОВЬ
– Как,
мисс Грей, вам показался новый младший священник? – осведомилась мисс
Мэррей, когда мы вернулись из церкви в первое воскресенье после моего
возвращения.
– Трудно
сказать. Я ведь даже не слышала, как он проповедует.
– Но
вы же его видели, ведь правда?
– Да,
но я не берусь судить о человеке после одного беглого взгляда на его лицо.
– Ведь
он такой урод!
– Мне
этого не показалось. В его чертах, по моему мнению, ничего неприятного нет. Впрочем,
я обратила внимание только на его манеру читать. По-моему, она превосходна. Во
всяком случае, несравненно лучше, чем манера мистера Хэтфилда. Священное
писание он читал так, что каждое слово обретало свой полный смысл. По-моему,
самые рассеянные должны были невольно слушать, а самые невежественные понимали
все. И молитвы он произносил так, словно не участвовал в службе, а просто
молился, благоговейно, из самой глубины сердца.
– О
да, только на это он и годится. Свою часть службы он исполняет недурно. Но
больше он ни о чем думать не способен.
– Откуда
вы знаете?
– Да
уж знаю. О таких вещах я сужу превосходно. Вы видели, как он шел по проходу? Шагал
прямо, точно был там совсем один, не смотрел ни направо, ни налево и, значит,
думал только о том, как бы побыстрее уйти из церкви и поскорее сесть за обед. В
его большелобой дурацкой голове другой мысли и быть не могло.
– Полагаю,
вам хотелось, чтобы он посмотрел на скамью помещика! – заметила я, смеясь
над столь бурным негодованием.
– Вот
еще! Я бы возмутилась, позволь он себе такую дерзость, – ответила она,
высокомерно вскидывая голову, но, поразмыслив, добавила: – Ну что же! Полагаю,
для своего места он не так уж плох, но я рада, что у меня и без него есть чем
поразвлечься. Вы заметили, как мистер Хэтфилд поспешил вон из церкви, чтобы
успеть получить от меня поклон и подсадить нас в карету?
– Да, –
ответила я, а мысленно прибавила: «и сочла, что он унижает свой сан, опрометью
сбегая с кафедры, лишь бы пожать руку помещику и подсадить жену и его дочек в
экипаж! А к тому же чуть было неучтиво не заставил меня возвращаться пешком!»
Во всяком случае, хотя я стояла прямо перед ним, ожидая своей очереди влезть в
карету, он вознамерился тут же поднять ступеньки и захлопнуть дверцу. Когда же
ему из кареты сказали, что гувернантка еще не села, он удалился, даже не
извинившись, и предоставил закрывать дверцу лакею.
Да,
кстати: мистер Хэтфилд ни разу не сказал мне ни слова – как и сэр Хью, и леди
Мелтем, и мистер Гарри Мелтем, и его сестрица, и мистер Грин, и его сестры, как
все остальные дамы и господа, посещавшие эту церковь. Как и важные гости
Хортон-Лоджа.
Днем
мисс Мэррей вновь распорядилась подать карету – для себя и сестры:
прогуливаться в такой холод по саду ей не хотелось, а кроме того, в церкви
наверное будет Гарри Мелтем.
– Потому
что, – заметила она, лукаво улыбаясь своему чарующему отражению в
зеркале, – все последние воскресенья он посещает церковь с достохвальным
усердием. Можно подумать, что он ревностнейший христианин! И вы поезжайте с
нами, мисс Грей, я хочу, чтобы вы на него посмотрели. Вы даже вообразить не
можете, насколько он стал полированнее с тех пор, как побывал за границей. А
кроме того, у вас будет случай еще раз увидеть красивого мистера Уэстона и послушать,
как он проповедует.
Я
послушала, как он проповедует, и получила истинную радость и от евангелической
истинности его доктрины, и от вдохновенной простоты его манеры говорить, и от
убедительной ясности его слов. Подобная проповедь особенно выигрывала в
сравнении с сухими, скучными рассуждениями его предшественника, мистера Блая,
которые мы столько времени принуждены были выслушивать, не говоря уж о еще
менее поучительных ораторствованиях самого священника. Мистер Хэтфилд проходил,
а вернее, проносился по проходу, точно вихрь, так что нарядная шелковая мантия
развевалась у него за спиной и шуршала о дверцы скамей, поднимался на кафедру,
точно завоеватель на триумфальную колесницу, опускался на бархатную подушку в
нарочито благочестивой позе и несколько минут хранил безмолвие. Затем бормотал
вступительную молитву, прожевывал «Отче наш», вставал, стаскивал светло-зеленую
перчатку, чтобы прихожане могли полюбоваться его сверкающими перстнями, слегка
приглаживал завитые волосы, доставал батистовый платок, декламировал
коротенький текст, а может быть, и лишь одну строку Писания, словно заглавие, и
наконец излагал свое сочинение, которое в таком качестве можно было бы счесть и
недурным, хотя, на мой взгляд, все портили нарочитая ученость и
искусственность. Предпосылки строились четко, аргументы излагались логично, но почему-то
приходилось сдерживаться, чтобы каким-нибудь движением не выдать неодобрения
или скуки.
Любимыми
его темами были: церковная дисциплина, ритуалы и церемонии, апостольская
преемственность, преступная гнусность любого отступления от догматов, абсолютная
необходимость соблюдения всех форм церковных обрядов, нетерпимая
самоуверенность тех, кто пытается самостоятельно что-то решать в вопросах веры
или руководствуется собственным истолкованием. Иногда, чтобы угодить наиболее
состоятельным своим прихожанам, он утверждал необходимость почтительного
повиновения бедных богатым, поддерживая свои утверждения и призывы ссылками на
отцов церкви, которых он, видимо, знал куда лучше, чем апостолов и
евангелистов, и считал равными этим последним, если не выше их. И наконец, было
у него в запасе поучение особого рода, которое некоторые могли бы счесть
превосходным, но суровое и беспросветное, рисовавшее Всевышнего грозным
надсмотрщиком, а не благим отцом. Слушая его, я порой ловила себя на мысли, что
он говорит с глубокой искренностью, словно отбросил прежнюю суетность и
проникся великим благочестием – мрачным, взыскательным, но истовым. Эта
иллюзия, впрочем, быстро рассеивалась, когда, выходя из церкви, я слышала, как
он оживленно беседует с кем-нибудь из Мелтемов, Гринов или же с Мэрреями, то
посмеиваясь над собственной проповедью и выражая надежду, что он дал
канальям-простолюдинам пищу для размышлений, то злорадствуя, что старая Бетти
Холмс не решится больше баловать свою грешную плоть и выбросит трубку,
единственное ее утешение за последние тридцать лет, а Джордж Хиггинс побоится
теперь выходить гулять вечером в день Господень, в душе же Томаса Джексона
возникнут язвящие сомнения, и он перестанет с прежней твердостью уповать на
радостное воскресение в Судный день.
Мне
оставалось только заключить, что мистер Хэтфилд был одним из тех кто «вяжет
воедино тяжкое и непосильное бремя и возлагает его на плечи людские, сам же и
пальцем не пошевелит» и кто «лишает слово Божье силы, толкуя его на свой лад и
провозглашая заветами заповеди человеческие». И я с радостью заметила, что
новый его помощник, насколько можно судить, ни в чем с ним не сходен.
– Ну,
мисс Грей, что вы думаете о нем теперь? – спросила мисс Мэррей, едва мы
сели в карету после службы.
– Все
еще ничего плохого.
– Ничего
плохого? – повторила она с недоумением. – О чем вы?
– То
есть не хуже, чем раньше.
– Не
хуже! Еще бы! Он же теперь намного полированнее.
– Да-да,
намного, – ответила я, сообразив, что спрашивала она вовсе не про мистера
Уэстона, а про Гарри Мелтема, который после конца службы поспешил заговорить с
барышнями, на что никогда бы не решился в присутствии их маменьки, а затем
учтиво подсадил их в карету. В отличие от мистера Хэтфилда, он не попытался
захлопнуть передо мной дверцу, однако и не предложил мне свою руку (от которой
я, разумеется, отказалась бы), но стоял, сияя улыбками, перед дверцей и
продолжал болтать с барышнями, а затем приподнял шляпу и удалился восвояси. По
правде говоря, я не обратила на него ни малейшего внимания. Однако бырышни оказались
куда наблюдательнее и принялись обсуждать не только его внешность, слова и
поступки, но каждую черту лица и каждый предмет одежды.
– Я
тебе его не уступлю, Розали, – заявила под конец мисс Матильда. – Он
мне нравится, и я знаю, что мне будет очень весело кататься с ним верхом.
– Бери
его себе, сделай милость, – ответила мисс Мэррей притворно безразличным
тоном.
– Я
же вижу, что он мной восхищается не меньше, чем тобой, ведь правда, мисс Грей?
– Не
знаю. Мне его чувства неизвестны.
– Все
равно это так.
– Моя
милая Матильда! Никто никогда тобой восхищаться не будет, если ты не отучишься
от грубых выражений и манер.
– Чепуха!
Гарри Мелтему такие манеры нравятся. И папиным друзьям тоже.
– Что
же, чаруй себе на здоровье младших сыновей и стариков, но, право, больше никому
ты понравиться не можешь.
– Ну
и пусть. Я за деньгами не гонюсь, как вы с мамой. Если у моего мужа хватит
средств содержать несколько хороших лошадей и гончих, мне ничего другого не
надо. К дьяволу все остальное!
– Однако,
если ты не перестанешь употреблять такие выражения, ни один настоящий
джентльмен к тебе и близко не подойдет. Право, мисс Грей, как вы это
допускаете?
– А
как я могу воспрепятствовать, мисс Мэррей?
– И
ты очень ошибаешься, Матильда, если думаешь, будто Гарри Мелтем тобой восхищается.
Поверь мне, это все твои выдумки.
Матильда
уже начала что-то гневно отвечать, но, к счастью, карета остановилась у
крыльца, лакей открыл дверцу и опустил ступеньки.
|