23. Король арестован
Гендон, с трудом подавив улыбку, наклонился к королю и
шепнул ему на ухо:
– Тише, тише, государь, не болтай лишнего, а еще лучше –
совсем придержи язык. Положись на меня, и все пойдет хорошо.
И подумал: «Сэр Майлс!.. Господи помилуй, я совсем и забыл,
что я рыцарь! Удивительно, до чего крепко сидят у него в памяти все его
странные и безумные фантазии!.. И хоть этот мой титул один пустой звук, все же
мне лестно, что я заслужил его; пожалуй, больше чести быть достойным рыцарства
в его царстве Снов и Теней, чем добиться ценой унижений графского титула в
каком-нибудь настоящем царстве мира сего».
Толпа расступилась, чтобы пропустить полицейского;
полицейский подошел и положил руку на плечо короля. Но Гендон сказал ему:
– Тише, приятель, прими руку! Он пойдет послушно, я за
него отвечаю. Иди вперед, а мы пойдем за тобою.
Полицейский пошел вперед вместе с женщиной, которая несла
корзинку; Майлс и король шли сзади, а за ними по пятам – толпа народа. Король
стал было упираться, но Гендон шепнул ему:
– Подумай, государь, твоими законами держится вся твоя
королевская власть; если тот, от кого исходят законы, не уважает их сам, как же
он может требовать, чтобы их уважали другие. По-видимому, один из этих законов
нарушен; когда король снова взойдет на трон, ему, без сомнения, будет приятно
вспомнить, что, находясь в положении частного человека, он, невзирая на свой
королевский сан, поступил, как подобает гражданину, и подчинился законам.
– Ты прав, ни слова более; ты увидишь, что если король
Англии налагает ярмо законов на своих подданных, он и сам, очутившись в
положении подданного, понесет это ярмо.
У судьи женщина подтвердила под присягой, что этот маленький
арестант тот самый воришка, который ее обокрал; никто не мог опровергнуть ее, и
все улики были против короля. Развязали узел, и когда в нем оказался жирный,
откормленный поросенок, судья заволновался, а Гендон побледнел и задрожал;
только король в своем неведении остался спокойным.
Судья зловеще медлил, потом обратился к женщине с вопросом:
– Во сколько ты оцениваешь твою собственность?
– В три шиллинга и восемь пенсов, ваша милость! Это
самая добросовестная цена, я не могу сбавить ни одного пенни.
Судья недовольно оглядел толпу, кивнул полицейскому и
сказал:
– Очисти помещение и запри двери!
Приказ был исполнен.
В суде остались только два служителя закона, обвиняемый,
обвинительница и Майлс Гендон. Майлс был бледен, неподвижен, капли холодного
пота выступили у него на лбу и покатились по лицу.
Судья опять обратился к женщине и сказал ласково:
– Это бедный, невежественный мальчик, может быть
голодный, потому что теперь такие трудные времена для бедняков; посмотри на
него: у него лицо не злое, но с голоду мало ли что делают… Известно ли тебе,
добрая женщина, что за кражу имущества стоимостью выше тринадцати с половиной
пенсов виновный, по закону, должен быть повешен?[24]
Маленький король широко открыл глаза от удивления, но
сдержался и промолчал. Зато женщина вскочила на ноги, дрожа от страха и
восклицая:
– Что же я наделала!.. Милосердный боже, да я вовсе не
хочу, чтобы этот бедняк шел из-за меня на виселицу! Ах, избавьте меня от этого,
ваша милость! Скажите, что мне делать!..
Судья, храня подобающее судье спокойствие, просто ответил:
– Без сомнения, можно сбавить цену, пока она еще не
занесена в протокол…
– Ради бога, считайте, что поросенок стоит всего восемь
пенсов! Слава тебе, господи, что ты не дал принять на душу такой тяжелый грех!
Майлс Гендон на радостях совершенно забыл об этикете; он
удивил короля и уязвил королевское достоинство, обняв его и расцеловав. Женщина
поблагодарила и ушла, унося с собой поросенка; полицейский отворил ей дверь и
вышел вслед за нею в сени. Судья записывал все происшедшее в протокол. А
Гендону, который всегда был настороже, захотелось узнать, зачем это полицейский
пошел вслед за женщиной; он потихоньку прокрался в темные сени и услыхал
следующий разговор:
– Поросенок жирный и, верно, очень вкусный; покупаю его
у тебя; вот тебе восемь пенсов.
– Восемь пенсов! Вот чего захотел! Да он мне самой
стоил три шиллинга и восемь пенсов, настоящей монетой последнего царствования,
которую старый Гарри, что помер недавно[25],
не успел отобрать себе. Фигу тебе за твои восемь пенсов!
– А, ты вот как заговорила!.. Да ведь ты под присягой
показала, что поросенок стоит восемь пенсов. Значит, ты дала ложную клятву. Иди
со мной держать ответ за свое преступление! А мальчишку повесят.
– Ну, ну, будет тебе, добрый человек, молчи, я
согласна. Давай сюда восемь пенсов, бери поросенка, только никому не рассказывай.
Женщина ушла вся в слезах. Гендон проскользнул назад, в
комнату судьи, туда же вскоре вернулся и полицейский, спрятав в надежное место
свою добычу. Судья еще некоторое время писал, затем прочел королю отечески
мудрое и строгое наставление и приговорил его к кратковременному заключению в
общей тюрьме, а затем к публичной порке плетьми. Удивленный король раскрыл рот
для ответа и, по всей вероятности, отдал бы приказ обезглавить доброго судью
тут же на месте, но Гендон знаком предостерег его, и он сдержал себя вовремя.
Гендон взял его за руку, поклонился судье, и оба, под охраной полицейского,
отправились в тюрьму. Как только они вышли на улицу, взбешенный монарх
остановился, вырвал руку и воскликнул:
– Глупец, неужели ты воображаешь, что я войду в общую
тюрьму живым?
Гендон наклонился к нему и сказал довольно резко:
– Будешь ты мне верить или нет? Молчи и не ухудшай дела
опасными речами! Что богу угодно, то и случится; ты ничего не можешь ни
ускорить, ни отдалить; жди терпеливо – еще будет время горевать или радоваться,
когда произойдет то, чему быть суждено.
|
