28. Жертва
Тем временем Майлс порядком устал от тюрьмы и бездействия.
Когда, наконец, наступил день суда, он был очень доволен и говорил себе, что
обрадуется всякому приговору, лишь бы только его не осудили на дальнейшее
заключение в тюрьме. Но он жестоко ошибся. Он пришел в бешенство, когда его
признали «буйным бродягой» и приговорили к унизительному наказанию: он должен
был в течение двух часов сидеть в колоде у позорного столба за оскорбление владельца
Гендонского замка. Когда он заявил на суде, что он родной брат оскорбленного и
законный наследник всех титулов и земель покойного сэра Ричарда, к его словам
отнеслись так презрительно, что даже не сочли их достойными рассмотрения.
На пути к позорному столбу он бушевал и грозил, но это не
помогало; полицейские грубо волокли его да еще по временам награждали тумаками
за строптивость.
Король не мог пробраться сквозь толпу. Он шел позади, далеко
от своего друга и слуги. Самого короля тоже чуть было не приговорили к
позорному столбу за дружбу с такой подозрительной личностью, но, ввиду его
молодости, сделали ему надлежащее внушение и отпустили. Когда толпа, наконец,
остановилась, он заметался, стараясь пробраться вперед; и после долгих трудов
это ему удалось. У позорного столба, осыпаемый насмешками грубой черни, сидел
несчастный рыцарь – личный телохранитель короля Англии! Эдуард на суде слышал
приговор, но не вполне понял его значение. Гнев мальчика рос по мере того, как
он начинал понимать всю глубину этого нового оскорбления, нанесенного его
королевскому сану; он пришел в бешенство, когда увидел, как яйцо, пронесясь в
воздухе, разбилось о щеку Гендона, и услышал гогот толпы. Не помня себя от
гнева, он подскочил к столбу и набросился на начальника:
– Стыдись! – крикнул он. – Это мой слуга.
Выпусти его сейчас же! Я…
– Замолчи! – в ужасе воскликнул Гендон. – Ты
погубишь себя!.. Не обращай на него внимания, начальник, он сумасшедший!
– Успокойся, добрый человек, я и не думаю обращать на
него внимания; но я не прочь проучить его немного.
Полицейский обернулся к своему подчиненному и сказал:
– Хлестни этого дурачка раза два плетью, научи его
вежливости.
– Всыпь ему полдюжины, – посоветовал сэр Гью,
подъехавший в эту минуту посмотреть на расправу.
Короля схватили. Он даже не противился, так он был ошеломлен
мыслью о чудовищном оскорблении, угрожавшем его священной особе. На страницах
истории уже записан рассказ о наказании кнутом одного из английских
королей, – Эдуарду нестерпимо было думать, что он повторит эту позорную
страницу. Но делать было нечего, и помощи ждать было неоткуда: приходилось или
снести наказание, или молить об отмене его. Выбор трудный: перенести удары король
сможет, но унизиться до мольбы он не в силах.
Однако Майлс Гендон выручил его.
– Отпустите ребенка! – взмолился он. –
Бессердечные псы, разве вы не видите, какой он маленький и хрупкий? Отпустите
его, я беру его плети на себя.
– Прекрасная мысль! – воскликнул сэр Гью, и его
лицо искривилось довольной усмешкой. – Отпустите попрошайку и всыпьте
дюжину этому молодцу, да смотрите – полную дюжину!
Король хотел было спорить, но сэр Гью сразу усмирил его:
– Говори, говори, не стесняйся! – сказал он. –
Но помни, что за каждое твое слово ему прибавят еще шесть ударов.
Гендона вынули из колоды и обнажили ему спину; когда плеть
заходила по ней, бедный маленький король отвернулся и уже не удерживал слез,
катившихся по его лицу.
«Доброе, смелое сердце! – говорил он себе. – Это доказательство
преданности никогда не изгладится из моей памяти. Я не забуду… Им тоже придется
вспомнить!» – прибавил он гневно.
Великодушие Гендона все росло в его глазах, а вместе с тем
росла и его благодарность к нему. Он сказал себе: «Кто спасает своего государя
от ран и смерти, оказывает ему великую услугу. Он спас меня от смерти. Но это
ничто, ничто в сравнении с этим подвигом! Он спас своего государя от позора!»
Гендон переносил удары без крика, без стона – стойко, как
солдат. Эта стойкость, а также то, что он взял на себя плети, предназначенные
мальчику, невольно вызвали уважение даже в грубой и низкой черни, собравшейся
поглазеть на любопытное зрелище; насмешки смолкли, и ничего не было слышно,
кроме ударов бича. Когда Гендона снова посадили в колоду, на площади, которую
еще недавно наполнял оскорбительный шум, царило безмолвие. Король тихонько
подошел к Гендону и сказал ему на ухо:
– Не во власти королей отблагородить тебя, добрая,
великая душа, так как тот, кто выше королей, уже создал тебя благородным; но
король может возвеличить тебя перед людьми.
Он поднял плеть, валявшуюся на земле, слегка коснулся ею
окровавленных плеч Гендона и шепнул:
– Эдуард, король Англии, жалует тебя титулом графа.
Гендон был тронут, слезы потекли по его щекам, но в то же
время он так живо чувствовал мрачный юмор своего положения, что едва мог
удержаться от улыбки. Вознестись сразу, раздетым и окровавленным, от позорного
столба на недосягаемую высоту графского достоинства – что может быть смешнее!
«Как мне везет! – говорил он себе. – Призрачный
рыцарь царства Снов и Теней превратился теперь в призрачного графа –
головокружительный взлет, особенно для бесперых крыльев! Если так будет
продолжаться дальше, меня скоро разукрасят, как майский шест, мишурными
украшениями и призрачными почестями; но хоть они сами по себе и не имеют цены,
я буду ценить в них любовь того, кто дарит меня ими. Лучше эти бедные, смешные
почести, которыми меня осыпают нежданно и непрошенно чистою рукою и от чистого
сердца, чем настоящие, покупаемые унижением у завистливых и корыстных властей».
Грозный сэр Гью повернул коня. Живая стена безмолвно
расступилась перед ним и так же безмолвно сомкнулась. По-прежнему было тихо,
никто не решался ни слова произнести в защиту или в похвалу осужденному; но уже
то, что не было слышно ни одной насмешки, само по себе служило данью уважения
его мужеству. Запоздалый зритель, не присутствовавший при том, что происходило
раньше, и вздумавший позубоскалить над осужденным и запустить в него дохлой
кошкой, был сразу сбит с ног и вышвырнут вон; а затем снова наступила та же
глубокая тишина.
|
