21. Гендон приходит на выручку
Старик, ступая неслышно, как кошка, отошел и принес от очага
низкую скамеечку. Он сел так, что одна половина его была вся озарена тусклым колеблющимся
светом, а другая оставалась в тени. Не сводя глаз со спящего мальчика, он
терпеливо оттачивал нож, все бормоча про себя и не замечая, как бегут часы; он
был похож на серого чудовищного паука, готового проглотить неосторожное
насекомое, запутавшееся в его паутине.
Наконец, много времени спустя, старик, который смотрел, но
ничего не видел, поглощенный своими думами, вдруг заметил, что глаза мальчика
открыты, широко открыты и глядят! – глядят, застыв от ужаса, на нож.
Улыбка дьявольского торжества скользнула по лицу старика, и он, не меняя
положения и не прерывая своей работы, спросил:
– Сын Генриха Восьмого, молился ли ты?
Мальчик беспомощно забился в своих узах, и невнятный звук
вырвался из его крепко стянутых челюстей. Отшельник истолковал это как
утвердительный ответ на свой вопрос.
– Так помолись снова! Читай отходную молитву!
Дрожь пробежала по телу мальчика, лицо его побледнело. Он
опять забился на постели, пытаясь освободиться, изгибаясь и поворачиваясь во
все стороны; он вырывался отчаянно, но напрасно; между тем старый людоед с
улыбкой глядел на него, кивал головой и спокойно продолжал точить нож, время от
времени бормоча:
– Твои минуты сочтены, и каждая из них драгоценна…
Молись, читай себе отходную!
Мальчик горестно застонал и перестал метаться; он задыхался,
слезы капля за каплей текли по его лицу, но это жалостное зрелище нисколько не
смягчило свирепого старика.
Уже начинало светать; отшельник заметил это и заговорил
резко, возбужденно:
– Нельзя мне больше растягивать это наслаждение. Ночь
почти прошла. Она пролетела для меня как минута, как одна минута; а я хотел бы,
чтобы она длилась год! Ну, отродье губителя церкви, закрой глаза, если тебе
страшно смотреть…
Дальше речь его стала невнятна. Он упал на колени с ножом в
руке и наклонился над стонущим мальчиком.
Но что это? У хижины послышались голоса. Нож выпал из рук
отшельника; он набросил на мальчика овечью шкуру и вскочил, дрожа. Шум
усиливался, голоса звучали грубо и гневно, слышны были удары и крики о помощи,
затем топот быстро удаляющихся шагов. Тотчас же вслед за тем; раздался громовый
стук в дверь хижины и крик:
– Эй! Отворяй! Да поскорее, во имя всех дьяволов!
О! Эта брань прозвучала музыкой в ушах короля: то был голос
Майлса Гендона!
Отшельник, стиснув зубы в бессильной злобе, поспешно вышел
из каморки, притворив за собою дверь; затем король услыхал разговор,
происходивший в «молельной»:
– Привет тебе и уважение, почтенный сэр! Где мальчик, мой
мальчик?
– Какой мальчик, друг?
– Какой мальчик! Не морочь меня, господин монах, не
рассказывай мне сказок, я не расположен шутить. Невдалеке отсюда я встретил
двух негодяев, должно быть тех самых, которые украли его у меня, и я выпытал у
них правду: они сказали, что он опять убежал и что они проследили его до твоей
двери. Они показали мне его следы. Ну, нечего больше хитрить! Берегись, святой
отец, если ты не отдашь мне его!.. Где мальчик?
– О добрый сэр, ты, должно быть, говоришь об оборванном
бродяге царского рода, который провел здесь ночь? Если такие люди, как ты,
могут интересоваться такими, как он, то да будет тебе известно, что я послал
его с поручением. Он скоро вернется.
– Скоро вернется? Когда? Говори скорее, не теряй
времени, не могу ли я догнать его? Когда он вернется?
– Не утруждай себя, он скоро придет.
– Ну, ладно, будь по-твоему! Попытаюсь дождаться его.
Однако постой! Ты послал его с поручением, ты? Ну, уж это враки! Он не пошел
бы. Он вырвал бы всю твою седую бороду, если бы ты позволил себе такую
дерзость! Ты врешь, приятель, наверняка врешь! Не стал бы он никуда бегать ни
ради тебя, ни ради любого другого человека.
– Человека – да! Ради человека, может быть, и не
стал бы. Но я не человек.
– Господи, помилуй, кто же ты?
– Это тайна… смотри, не выдавай ее. Я архангел!
Майлс Гендон буркнул что-то не особенно почтительное, затем
прибавил:
– Этим, конечно, и объясняется его снисхождение к тебе.
Он палец о палец не ударит в угоду простому смертному; но архангелам даже
король обязан повиноваться. Тсс! Что это за шум?
Все это время маленький король то дрожал от ужаса, то
трепетал от надежды и все время старался стонать как можно громче, чтобы Гендон
услышал его стоны, но с горечью убеждался, что либо эти звуки не доходят до его
слуха, либо не производят на него никакого впечатления. Последние слова Гендона
подействовали на короля, как свежий ветер полей на умирающего! Он опять
застонал, напрягая все силы.
– Шум? – сказал отшельник. – Я слышу только
шум ветра.
– Может, это ветер. Да, конечно ветер. Я все время
слышу слабый шум… Вот опять! Нет, это не ветер! Какой странный звук! Пойдем посмотрим,
что это такое!
Радость короля стала почти невыносимой. Его утомленные
легкие работали из всех сил, но все было напрасно: туго стянутые челюсти и
овечья шкура не пропускали звука. Вдруг его охватило отчаяние: он услышал, как
отшельник сказал:
– Ах, это доносится снаружи. Наверно, вон из тех
кустов. Пойдем, я провожу тебя.
Король слышал, как они вышли, разговаривая; слышал, как шаги
их быстро замерли вдали, – и он остался один, среди страшного, зловещего
безмолвия.
Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем шаги и голоса
раздались снова; на этот раз до короля донесся новый звук – стук копыт. Он
услышал, как Гендон сказал:
– Дольше я не стану дожидаться. Не могу. Он,
наверное, заблудился в этом густом лесу. В какую сторону он пошел? Укажи мне
дорогу, живо!
– Вот сюда… Но погоди… Я пойду с тобой и буду указывать
тебе путь.
– Спасибо… спасибо! Право, ты лучше, чем кажешься с
первого взгляда. Не думаю, чтобы нашелся другой архангел с таким добрым
сердцем… Может быть, ты хочешь ехать верхом? Так возьми осла, которого я
приготовил для моего мальчугана… Или, может быть, ты предпочтешь обхватить
своими святыми ногами этого злополучного мула, которого я купил для себя? Меня
здорово надули! Этот мул не стоит и месячного процента на медный фартинг,
отданный в долг безработному лудильщику.
– Нет, садись сам на мула, а ослика веди за собою! Я
больше доверяю собственным ногам, – я пойду пешком.
– Тогда подержи, пожалуйста, эту малую тварь, пока я с
опасностью для жизни и со слабой надеждой на успех попытаюсь вскарабкаться на
большую.
После этого послышались понукания, крики, свист бича, удары
кулаками, отборнейшая громоподобная брань, наконец горькие упреки, которым мул,
по-видимому, внял, так как военные действия прекратились.
С невыразимым горем слушал связанный маленький король, как
замирали вдали шаги и голоса. Теперь он утратил всякую надежду на освобождение,
и мрачное отчаяние овладело его сердцем. «Моего единственного друга увели
обманом отсюда, – говорил он себе. – Старик вернется и…»
Он задохнулся и так неистово заметался на постели, что
сбросил прикрывавшую его овечью шкуру.
И вдруг услышал звук отворившейся двери! При этом звуке
холод пронизал его до костей: ему казалось, что он чувствует нож у своего
горла. В смертельном страхе закрыл он глаза, в смертельном страхе открыл их
снова – перед ним стояли Джон Кенти и Гуго!
Если бы у него рот не был завязан, он бы сказал: «Слава
богу!»
Минуту спустя руки и ноги короля были свободны, и
похитители, схватив его под руки с двух сторон, что было духу потащили в глубь
леса.
|
