3. Встреча Тома с принцем
Том встал голодный и голодный поплелся из дому, но все его
мысли были поглощены призрачным великолепием его ночных сновидений. Он
рассеянно брел по улицам, почти не замечая, куда идет и что происходит вокруг.
Иные толкали его, иные ругали, но он был погружен в свои мечты, ничего не
видел, не слышал. Наконец он очутился у ворот Темпл Бара. Дальше в эту сторону
он никогда не заходил. Он остановился и с минуту раздумывал, куда он попал,
потом мечты снова захватили его, и он очутился за городскими стенами. В то
время Стренд уже не был проселочной дорогой и даже считал себя улицей, –
но вряд ли он имел право на это, потому что, хотя по одну сторону Стренда
тянулся почти сплошной ряд домов, дома на другой стороне были разбросаны далеко
друг от друга, – великолепные замки богатейших дворян, окруженные роскошными
садами, спускавшимися к реке. В наше время на месте этих садов теснятся целые
мили угрюмых строений из камня и кирпича.
Том добрался до деревни Черинг и присел отдохнуть у подножья
красивого креста, воздвигнутого в давние дни одним овдовевшим королем,
оплакивавшим безвременную кончину супруги; потом опять неторопливо побрел по
прекрасной пустынной дороге, миновал роскошный дворец кардинала и направился к
другому, еще более роскошному и величественному дворцу – Вестминстерскому.
Пораженный и счастливый, глядел он на громадное здание с широко раскинувшимися
крыльями, на грозные бастионы и башни, на массивные каменные ворота с золочеными
решетками, на колоссальных гранитных львов и другие эмблемы английской королевской
власти. Неужели настало время, когда его заветное желание сбудется? Ведь это
королевский дворец. Разве не может случиться, что небеса окажутся благосклонны
к Тому и он увидит принца – настоящего принца, из плоти и крови?
По обеим сторонам золоченых ворот стояли две живые статуи –
стройные и неподвижные воины, закованные с ног до головы в блестящие стальные
латы. На почтительном расстоянии от дворца виднелись группы крестьян и
городских жителей, чающих хоть одним глазком увидеть кого-нибудь из королевской
семьи. Нарядные экипажи с нарядными господами и такими же нарядными слугами на
запятках въезжали и выезжали из многих великолепных ворот дворцовой ограды.
Бедный маленький Том в жалких лохмотьях приблизился к ограде
и медленно, несмело прошел мимо часовых; сердце его сильно стучало, в душе
пробудилась надежда. И вдруг он увидел сквозь золотую решетку такое зрелище,
что чуть не вскрикнул от радости. За оградой стоял миловидный мальчик, смуглый
и загорелый от игр и гимнастических упражнений на воздухе, разодетый в шелка и
атласы, сверкающий драгоценными каменьями; на боку у него висели маленькая
шпага, усыпанная самоцветами, и кинжал; на ногах были высокие изящные сапожки с
красными каблучками, а на голове прелестная алая шапочка с ниспадающими на плечи
перьями, скрепленными крупным драгоценным камнем. Поблизости стояло несколько
пышно разодетых господ – без сомнения, его слуги. О, это, конечно, принц!
Настоящий, живой принц! Тут не могло быть и тени сомнения. Наконец-то была
услышана молитва мальчишки-нищего!
Том стал дышать часто-часто, глаза его широко раскрылись от
удивления и радости. В эту минуту все его существо было охвачено одним
желанием, заслонившим собою все другие: подойти ближе к принцу и всласть
наглядеться на него. Не сознавая, что делает, он прижался к решетке ворот. Но в
тот же миг один из солдат грубо оттащил его прочь и швырнул в толпу деревенских
зевак и столичных бездельников с такой силой, что мальчик завертелся вьюном.
– Знай свое место, бродяга! – сказал солдат.
Толпа загоготала, но маленький принц подскочил к воротам с
пылающим лицом и крикнул, гневно сверкая глазами:
– Как смеешь ты обижать этого бедного отрока? Как
смеешь ты так грубо обращаться даже с самым последним из подданных моего
отца-короля? Отвори ворота, и пусть он войдет!
Посмотрели бы вы, как преклонилась пред ним изменчивая
ветреная толпа, как обнажились все головы! Послушали бы, как радостно толпа
закричала: «Да здравствует принц Уэльский!»
Солдаты отдали честь алебардами, отворили ворота и снова
отдали честь, когда мимо них прошел принц Нищеты в развевающихся лохмотьях и
поздоровался за руку с принцем Несметных Богатств.
– Ты кажешься голодным и усталым, – произнес
Эдуард Тюдор. – Тебя обидели. Следуй за мной.
С полдюжины придворных лакеев бросились вперед – уж не знаю,
зачем: вероятно, они хотели вмешаться. Но принц отстранил их истинно
королевским движением руки, и они мгновенно застыли на месте, как статуи.
Эдуард ввел Тома в роскошно убранную комнату во дворце, которую он называл
своим кабинетом. По его приказу были принесены такие яства, каких Том в жизни
своей не видывал, только читал о них в книгах. С деликатностью и любезностью,
подобающей принцу, Эдуард отослал слуг, чтобы они не смущали смиренного гостя
своими укоризненными взорами, а сам сел рядом и, покуда Том ел, задавал ему
вопросы.
– Как тебя зовут, отрок?
– Том Кенти[5],
с вашего позволения, сэр.
– Странное имя. Где ты живешь?
– В Лондоне, осмелюсь доложить вашей милости. Двор
Отбросов за Обжорным рядом.
– Двор Отбросов! Еще одно странное имя!.. Есть у тебя
родители?
– Родители у меня есть. Есть и бабка, которую я не
слишком люблю, – да простит мне господь, если это грешно!.. И еще у меня
есть две сестры-близнецы – Нэн и Бэт.
– Должно быть, твоя бабка не очень добра к тебе?
– Она ни к кому не добра, смею доложить вашей
светлости. В сердце у нее нет доброты, и все свои дни она творит только зло.
– Обижает она тебя?
– Лишь тогда она не колотит меня, когда спит или
затуманит свой разум вином. Но как только в голове у нее проясняется, она бьет
меня вдвое сильнее.
Глаза маленького принца сверкнули гневом.
– Как? Бьет? – вскрикнул он.
– О да, смею доложить вашей милости!
– Бьет! Тебя, такого слабосильного, маленького!
Слушай! Прежде чем наступит ночь, ее свяжут и бросят в Тауэр. Король, мой отец…
– Вы забываете, сэр, что она низкого звания. Тауэр –
темница для знатных.
– Правда! Это не пришло мне в голову. Но я подумаю, как
наказать ее. А отец твой добр к тебе?
– Не добрее моей бабки Кенти, сэр.
– Отцы, кажется, все одинаковы. И у моего нрав не
кроткий. Рука у него тяжелая, но меня он не трогает. Хотя на брань он, по
правде сказать, не скупится. А как обходится с тобою твоя мать?
– Она добра, сэр, и никогда не причиняет мне ни
огорчений, ни боли. И Нэн и Бэт так же добры, как она.
– Сколько им лет?
– Пятнадцать, с вашего позволения, сэр.
– Леди Елизавете, моей сестре, четырнадцать. Леди Джэн
Грей, моя двоюродная сестра, мне ровесница; они обе миловидны и приветливы; но
моя другая сестра, леди Мэри, у которой такое мрачное, хмурое лицо… Скажи, твои
сестры запрещают служанкам смеяться, дабы те не запятнали свою душу грехом?
– Мои сестры? Вы полагаете, сэр, что у них есть
служанки?
Минуту маленький принц смотрел на маленького нищего с важной
задумчивостью, потом произнес:
– Как же, скажи на милость, могут они обойтись без
служанок? Кто помогает им снимать на ночь одежду? Кто одевает их, когда они
встают поутру?
– Никто, сэр. Вы хотите, чтобы на ночь они раздевались
и спали без одежды, как звери?
– Без одежды? Разве у них по одному только платью?
– Ах, ваша милость, да на что же им больше? Ведь не два
же у них тела у каждой.
– Какая странная, причудливая мысль! Прости мне этот
смех; я не думал обидеть тебя. У твоих добрых сестер, Нэн и Бэт, будет платьев
и слуг достаточно, и очень скоро: об этом позаботится мой казначей. Нет, не
благодари меня, это пустое. Ты хорошо говоришь, легко и красиво. Ты обучен
наукам?
– Не знаю, как сказать, сэр. Добрый священник Эндрью из
милости обучал меня по своим книгам.
– Ты знаешь латынь?
– Боюсь, что знания мои скудны, сэр.
– Выучись, милый, – это нелегко лишь на первых
порах. Греческий труднее, но, кажется, ни латинский, ни греческий, ни другие
языки не трудны леди Елизавете и моей кузине. Послушал бы ты, как эти юные дамы
говорят на чужих языках! Но расскажи мне о твоем Дворе Отбросов. Весело тебе
там живется?
– Поистине весело, с вашего разрешения, сэр, если,
конечно, я сыт. Нам показывают Панча и Джуди[6],
а также обезьянок. О, какие это потешные твари! У них такая пестрая одежда!
Кроме того, нам дают представления: актеры играют, кричат, дерутся, а потом
убивают друг друга и падают мертвыми. Так занятно смотреть, и стоит всего лишь
фартинг; только иной раз очень уж трудно добыть этот фартинг, смею доложить
вашей милости.
– Рассказывай еще!
– Мы, мальчики во Дворе Отбросов, иногда сражаемся
между собою на палках, как подмастерья.
У принца сверкнули глаза.
– Ого! От этого и я бы не прочь. Рассказывай еще!
– Мы бегаем взапуски, сэр, кто кого перегонит.
– Мне пришлось бы по вкусу и это! Дальше!
– Летом, сэр, мы купаемся и плаваем в каналах, в реке,
брызгаем друг в друга водой, хватаем друг друга за шею и заставляем нырять, и
кричим, и прыгаем, и…
– Я отдал бы все королевство моего отца, чтобы хоть
однажды позабавиться так. Пожалуйста, рассказывай еще!
– Мы поем и пляшем вокруг майского шеста в Чипсайде; мы
зарываем друг друга в песок; мы делаем из грязи пироги… О, эта прекрасная
грязь! В целом мире ничто не доставляет нам больше приятностей. Мы прямо-таки
валяемся в грязи, не в обиду будь вам сказано, сэр!
– Ни слова больше, прошу тебя! Это чудесно! Если бы я
только мог облечься в одежду, которая подобна твоей, походить босиком, всласть
поваляться в грязи, хоть один единственный раз, но чтобы меня никто не бранил и
не сдерживал, – я, кажется, с радостью отдал бы корону.
– А я… если бы я хоть раз мог одеться так, как вы, ваша
светлость… только один единственный раз…
– О, вот чего тебе хочется? Что ж, будь по-твоему!
Снимай лохмотья и надевай этот роскошный наряд. У нас будет недолгое счастье,
но от этого оно не станет менее радостным! Позабавимся, покуда возможно, а
потом опять переоденемся, прежде чем придут и помешают.
Не прошло и пяти минут, как маленький принц Уэльский облекся
в тряпье Тома, а маленький принц Нищеты – в великолепное цветное королевское
платье. Оба подошли к большому зеркалу, и – о чудо! – им показалось, что
они вовсе не менялись одеждой! Они уставились друг на друга, потом поглядели в
зеркало, потом опять друг на друга. Наконец удивленный принц сказал:
– Что ты об этом думаешь?
– Ах, ваша милость, не требуйте, чтобы я ответил на этот
вопрос. В моем звании не подобает говорить о таких вещах.
– Тогда скажу об этом я. У тебя такие же волосы, такие
же глаза, такой же голос, такая же поступь, такой же рост, такая же осанка,
такое же лицо, как у меня. Если бы мы вышли нагишом, никто не мог бы сказать,
кто из нас ты, а кто принц Уэльский. Теперь, когда на мне твоя одежда, мне
кажется, я живее чувствую, что почувствовал ты, когда грубый солдат… Послушай,
откуда у тебя этот синяк на руке?
– Пустяки, государь! Ваша светлость знаете, что тот злополучный
часовой…
– Молчи! Он поступил постыдно и жестоко! –
воскликнул маленький принц, топнув босой ногой. – Если король… Не двигайся
с места, пока я не вернусь! Таково мое приказание!
В один миг он схватил и спрятал какой-то предмет
государственной важности, лежавший на столе, и, выскочив за дверь, помчался в
жалких лохмотьях по дворцовым покоям. Лицо у него разгорелось, глаза сверкали.
Добежав до больших ворот, он вцепился в железные прутья и, дергая их, закричал:
– Открой! Отвори ворота!
Солдат, тот самый, что обидел Тома, немедленно исполнил это
требование; как только принц, задыхаясь от монаршего гнева, выбежал из высоких
ворот, солдат наградил его такой звонкой затрещиной, что он кубарем полетел на
дорогу.
– Вот тебе, нищенское отродье, за то, что мне из-за
тебя досталось от его высочества! – сказал солдат.
Толпа заревела, захохотала. Принц выкарабкался из грязи и
гневно подскочил к часовому, крича:
– Я – принц Уэльский! Моя особа священна, и тебя
повесят за то, что ты осмелился ко мне прикоснуться!
Солдат отдал ему честь алебардой и, ухмыляясь, сказал:
– Здравия желаю, ваше королевское высочество! –
Потом сердито: – Поди ты вон, полоумная рвань!
Толпа с хохотом сомкнулась вокруг бедного маленького принца
и погнала его по дороге с гиканьем и криками:
– Дорогу его королевскому высочеству! Дорогу принцу
Уэльскому!
|
