 Увеличить |
4. ПАРТИИ В ФИЛОСОФИИ И
ФИЛОСОФСКИЕ БЕЗГОЛОВЦЫ
Нам осталось еще рассмотреть вопрос об отношении махизма к
религии. Но этот вопрос расширяется до вопроса о том, есть ли, вообще, партии в
философии и какое значение имеет беспартийность в философии.
В течение всего предыдущего изложения, на каждом из
затронутых нами вопросов гносеологии, на каждом философском вопросе,
поставленном новой физикой, мы прослеживали борьбу материализма и идеализма.
За кучей новых терминологических ухищрений, за сором гелертерской схоластики
всегда, без исключения, мы находили две основные линии, два основных
направления в решении философских вопросов. Взять ли за первичное природу,
материю, физическое, внешний мир — и считать вторичным сознание, дух, ощущение
( — опыт, по распространенной в наше время терминологии), психическое и
т.п., вот тот коренной вопрос, который на деле продолжает разделять
философов на два большие лагеря. Источник тысяч и тысяч ошибок и
путаницы в этой области состоит именно в том, что за внешностью терминов,
дефиниций, схоластических вывертов, словесных ухищрений просматривают
эти две основные тенденции (Богданов, например, не хочет признать своего
идеализма, потому что вместо «метафизических», видите ли, понятий: «природа» и
«дух» он взял «опытные»: физическое и психическое. Словечко изменил!).
Гениальность Маркса и Энгельса состоит как раз в том, что в
течение очень долгого периода, почти полустолетия, они развивали
материализм, двигали вперед одно основное направление в философии, не топтались
на повторении решенных уже гносеологических вопросов, а проводили
последовательно, — показывали, как надо проводить тот же
материализм в области общественных наук, беспощадно отметая, как сор, вздор,
напыщенную претенциозную галиматью, бесчисленные попытки «открыть» «новую»
линию в философии, изобрести «новое» направление и т.д. Словесный характер
подобных попыток, схоластическую игру в новые философские «измы», засорение
сути вопроса вычурными ухищрениями, неумение понять и ясно представить борьбу
двух коренных гносеологических направлений, — вот что преследовали,
травили Маркс и Энгельс в течение всей своей деятельности.
Мы сказали: почти полустолетия. В самом деле, еще в 1843
году, когда Маркс только еще становился Марксом, т.е. основателем социализма,
как науки, основателем современного материализма, неизмеримо более
богатого содержанием и несравненно более последовательного, чем все предыдущие
формы материализма, — еще в то время Маркс с поразительной ясностью
намечал коренные линии в философии. К.Грюн приводит письмо Маркса к Фейербаху
от 20-го октября 1843 года,[277] где
Маркс приглашает Фейербаха написать статью в «Deutsch-Französische
Jahrbücher»[278] против
Шеллинга. Этот Шеллинг — пустой хвастун, — пишет Маркс, — со своими
претензиями обнять и превзойти все прежние философские направления.
«Французским романтикам и мистикам Шеллинг говорит: я —
соединение философии и теологии; французским материалистам: я — соединение
плоти и идеи; французским скептикам: я — разрушитель догматики».[279]
Что «скептики», называются ли они юмистами или кантианцами
(или махистами, в XX веке), кричат против «догматики» и материализма и
идеализма, Маркс видел уже тогда и, не давая отвлечь себя одной из тысячи
мизерных философских системок, он сумел через Фейербаха прямо встать на
материалистическую дорогу против идеализма. Тридцать лет спустя, в послесловии
ко второму изданию первого тома «Капитала», Маркс так же ясно и отчетливо
противополагает свой материализм гегелевскому, т.е. самому
последовательному, самому развитому идеализму, презрительно отстраняя
контовский «позитивизм» и объявляя жалкими эпигонами современных философов,
которые мнят, что уничтожили Гегеля, на деле же вернулись к повторению
догегелевских ошибок Канта и Юма.[280] В
письме к Кугельману от 27-го июня 1870 г. Маркс так же презрительно третирует
«Бюхнера, Ланге, Дюринга, Фехнера и т.д.» за то, что они не сумели понять
диалектики Гегеля и относятся к нему с пренебрежением.[281] Возьмите, наконец, отдельные философские
замечания Маркса в «Капитале» и в других сочинениях, — вы увидите неизменный
основной мотив: настаивание на материализме и презрительные насмешки по
адресу всякого затушевывания, всякой путаницы, всяких отступлений к идеализму.
В этих двух коренных противоположениях вращаются все философские
замечания Маркса — с точки зрения профессорской философии, в этой «узости» и
«односторонности» и состоит их недостаток. На деле в этом нежелании считаться с
ублюдочными прожектами примирения материализма и идеализма состоит величайшая
заслуга Маркса, шедшего вперед по резко-определенному философскому
пути.
Вполне в духе Маркса и в тесном сотрудничестве с ним Энгельс
во всех своих философских работах коротко и ясно противополагает по всем
вопросам материалистическую и идеалистическую линию, не беря всерьез ни в 1878,
ни в 1888, ни в 1892 годах[282] бесконечных
потуг «превзойти» «односторонность» материализма и идеализма, провозгласить новую
линию, какой бы то ни было «позитивизм», «реализм» или прочий профессорский
шарлатанизм. Всю борьбу с Дюрингом Энгельс провел целиком под лозунгом
последовательного проведения материализма, обвиняя материалиста Дюринга за
словесное засорение сути дела, за фразу, за приемы рассуждения, выражающие
собой уступку идеализму, переход на позицию идеализма. Либо последовательный до
конца материализм, либо ложь и путаница философского идеализма, — вот та
постановка вопроса, которая дана в каждом параграфе «Анти-Дюринга» и не
заметить которой могли только люди с мозгами, подпорченными уже реакционной
профессорской философией. И вплоть до 1894 года, когда написано последнее
предисловие к пересмотренному автором и дополненному последний раз
«Анти-Дюрингу», Энгельс, продолжая следить и за новой философией, и за новым
естествознанием, продолжал с прежней решительностью настаивать на своей ясной и
твердой позиции, отметая сор новых систем и системок.
Что Энгельс следил за новой философией, видно из «Людвига
Фейербаха». В предисловии 1888 года говорится даже о таком явлении, как
возрождение классической немецкой философии в Англии и в Скандинавии, о
господствующем же неокантианстве и юмизме у Энгельса нет (и в предисловии, и в
тексте книги) других слов, кроме самого крайнего презрения. Совершенно
очевидно, что Энгельс, наблюдая повторение модной немецкой и английской
философией старых, догегелевских, ошибок кантианства и юмизма, готов был ждать
добра даже от поворота (в Англии и в Скандинавии) к Гегелю ,[283] надеясь, что крупный
идеалист и диалектик поможет узреть мелкие идеалистические и метафизические
заблуждения.
Не вдаваясь в рассмотрение громадного количества оттенков
неокантианства в Германии и юмизма в Англии, Энгельс отвергает с порога
основное отступление их от материализма. Энгельс объявляет все направление
и той и другой школы «научным шагом назад». И как он оценивает
несомненно «позитивистскую», с точки зрения ходячей терминологии, несомненно
«реалистическую» тенденцию этих новокантианцев и юмистов, из которых, например,
он не мог не знать Гексли? Тот «позитивизм» и тот «реализм», который прельщал и
прельщает бесконечное число путаников, Энгельс объявлял в л у ч ш е м с л у
ч а е филистерским приемом тайком протаскивать материализм, публично
разнося его и отрекаясь от него![284] Достаточно
хоть капельку подумать над такой оценкой Т.Гексли, самого крупного
естествоиспытателя и несравненно более реалистичного реалиста и позитивного
позитивиста, чем Мах, Авенариус и К°, — чтобы понять, с каким презрением
встретил бы Энгельс теперешнее увлечение кучки марксистов «новейшим
позитивизмом» или «новейшим реализмом» и т.п.
Маркс и Энгельс от начала и до конца были партийными в
философии, умели открывать отступления от материализма и поблажки идеализму и
фидеизму во всех и всяческих «новейших» направлениях. Поэтому исключительно
с точки зрения выдержанности материализма оценивали они Гексли. Поэтому
Фейербаха упрекали они за то, что он не провел материализма до конца, — за
то, что он отрекался от материализма из-за ошибок отдельных
материалистов, — за то, что он воевал с религией в целях подновления или
сочинения новой религии, — за то, что он не умел в социологии отделаться
от идеалистической фразы и стать материалистом.
И эту величайшую и самую ценную традицию своих учителей
вполне оценил и перенял И.Дицген, каковы бы ни были его частные ошибки в
изложении диалектического материализма. Много грешил И.Дицген своими неловкими
отступлениями от материализма, но никогда не пытался он принципиально
отделиться от него, выкинуть «новое» знамя, всегда в решительный момент заявлял
он твердо и категорически: я материалист, наша философия есть
материалистическая.
«Из всех партий, — справедливо говорил наш Иосиф
Дицген, — самая гнусная есть партия середины… Как в политике партии все
более и более группируются в два только лагеря,… так и наука делится на два
основных класса (Generalklassen): там — метафизики, здесь — физики или
материалисты.[285] Промежуточные
элементы и примиренческие шарлатаны со всяческими кличками, спиритуалисты,
сенсуалисты, реалисты и т.д. и т.д., падают на своем пути то в то, то в другое
течение. Мы требуем решительности, мы хотим ясности. Идеалистами[286] называют себя реакционные
мракобесы (Retraitebläser), а материалистами должны называться все те,
которые стремятся к освобождению человеческого ума от метафизической
тарабарщины… Если мы сравним обе партии с прочным и текучим, то посредине лежит
нечто кашеподобное».[287]
Правда! «Реалисты» и т.п., а в том числе и «позитивисты»,
махисты и т.д., все это — жалкая кашица, презренная партия середины в
философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и
идеалистическое направление. Попытки выскочить из этих двух коренных
направлений в философии не содержат в себе ничего, кроме «примиренческого
шарлатанства».
Что «научная поповщина» идеалистической философии есть
простое преддверие прямой поповщины, в этом для И. Дицгена не было и тени
сомнения.
«Научная поповщина, — писал он, — серьезнейшим
образом стремится пособить религиозной поповщине» (l.с., 51). «В особенности
область теории познания, непонимание человеческого духа, является такой вшивой
ямой» (Lausgrube), в которой «кладет яйца» и та и другая поповщина.
«Дипломированные лакеи с речами об «идеальных благах», отупляющие народ при
помощи вымученного (geschraubter) идеализма» (53),
— вот что такое профессора философии для И.Дицгена.
«Как у боженьки антипод — дьявол, так у поповского
профессора (Kathederpfaffen) — материалист». Теория познания материализма
является «универсальным оружием против религиозной веры» (55), — и не
только против «всем известной, настоящей, обыкновенной религии попов, но и
против очищенной, возвышенной профессорской религии опьянелых (benebelter)
идеалистов» (58).
По сравнению с «половинчатостью» свободомыслящих профессоров
Дицген готов был предпочесть «религиозную честность» (60) — там «есть система»,
там есть люди цельные, не разрывающие теории и практики.
«Философия не наука, а средство защиты от социал-демократии»
(107) — для гг. профессоров. «Те, кто зовут себя философами, профессора и
приват-доценты, все тонут, несмотря на свое свободомыслие, более или менее в
предрассудках, в мистике… все составляют по отношению к социал-демократии… одну
реакционную массу» (108). «Чтобы идти по верному пути, не давая никаким
религиозным и философским нелепостям (Welsch) сбивать себя, надо изучать
неверный путь неверных путей (der Holzweg der Holzwege) — философию» (103).
И посмотрите теперь с точки зрения партий в философии, на
Маха и Авенариуса с их школой. О, эти господа хвалятся своей беспартийностью,
и если есть у них антипод, то только один и только… материалист. Через все
писания всех махистов красной нитью проходит тупоумная претензия
«подняться выше» материализма и идеализма, превзойти это «устарелое» противоположение,
а на деле вся эта братия ежеминутно оступается в идеализм, ведя
сплошную и неуклонную борьбу с материализмом. Утонченные гносеологические
выверты какого-нибудь Авенариуса остаются профессорским измышлением, попыткой
основать маленькую «свою» философскую секту, а на деле, в общей
обстановке борьбы идей и направлений современного общества, объективная
роль этих гносеологических ухищрений одна и только одна: расчищать дорогу
идеализму и фидеизму, служить им верную службу. Не случайность же в самом деле,
что за маленькую школку эмпириокритиков хватаются и английские спиритуалисты
вроде Уорда, и французский неокритицисты, хвалящие Маха за борьбу с
материализмом, и немецкие имманенты! Формула И.Дицгена: «дипломированные лакеи
фидеизма» не в бровь, а в глаз бьет Маха, Авенариуса и всю их школу.[288]
Несчастье русских махистов, вздумавших «примирять» махизм с
марксизмом, в том и состоит, что они доверились раз реакционным профессорам
философии и, доверившись, покатились по наклонной плоскости. Приемы сочинения
разных попыток развить и дополнить Маркса были очень нехитры. Прочтут
Оствальда, поверят Оствальду, перескажут Оствальда, назовут это марксизмом.
Прочтут Маха, поверят Маху, перескажут Маха, назовут это марксизмом. Прочтут
Пуанкаре, поверят Пуанкаре, перескажут Пуанкаре, назовут это марксизмом! Ни
единому из этих профессоров, способных давать самые цепные работы в
специальных областях химии, истории, физики, нельзя верить ни в едином
слове, раз речь заходит о философии. Почему? По той же причине, но которой
ни единому профессору политической экономии, способному давать самые
ценные работы в области фактических, специальных исследований, нельзя верить ни
в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии. Ибо
эта последняя — такая же партийная наука в современном обществе, как и гносеология.
В общем и целом профессора-экономисты не что иное, как ученые приказчики класса
капиталистов, и профессора философия — ученые приказчики теологов.
Задача марксистов и тут и там суметь усвоить себе и
переработать те завоевания, которые делаются этими «приказчиками» (вы не
сделаете, например, ни шагу в области изучения новых экономических явлений, не
пользуясь трудами этих приказчиков), — и уметь отсечь их
реакционную тенденцию, уметь вести свою линию и бороться со всей
линией враждебных нам сил и классов. Вот этого-то и не сумели наши
махисты, рабски следующие за реакционной профессорской философией.
«Может быть, мы заблуждаемся, но мы ищем», — писал от имени авторов
«Очерков» Луначарский. — Не вы ищете, а вас ищут, вот в
чем беда! Не вы подходите с вашей, т.е. марксистской (ибо вы желаете быть
марксистами), точки зрения к каждому повороту буржуазно-философской моды, а к
вам подходит эта мода, вам навязывает она свои новые подделки во вкусе
идеализма, сегодня á la Оствальд, завтра á la Мах,
послезавтра á la Пуанкаре. Те глупенькие «теоретические» ухищрения (с
«энергетикой», с «элементами», «интроекцией» и т.п.), которым вы наивно верите,
остаются в пределах узенькой, миниатюрной школки, а идейная и общественная
тенденция этих ухищрений улавливается сразу Уордами, неокритицистами,
имманентами, Лопатиными, прагматистами и служит свою службу. Увлечение
эмпириокритицизмом и «физическим» идеализмом так же быстро проходит, как
увлечение неокантианством и «физиологическим» идеализмом, а фидеизм с каждого
такого увлечения берет себе добычу, на тысячи ладов видоизменяя свои ухищрения
в пользу философского идеализма.
Отношение к религии и отношение к естествознанию превосходно
иллюстрирует это действительное классовое использование буржуазной
реакцией эмпириокритицизма.
Возьмите первый вопрос. Не полагаете ли вы, что это
случайность, если в коллективном груде против философии марксизма
Луначарский договорился до «обожествления высших человеческих потенций», до
«религиозного атеизма»[289] и
т.п.? Если вы полагаете так, то исключительно в силу того, что русские махисты
неверно осведомили публику насчет всего махистского течения в Европе и
отношения этого течения к религии. Не только нет в этом отношении ничего
подобного отношению Маркса, Энгельса, И.Дицгена, даже Фейербаха, а есть прямо
обратное; начиная с заявлений Петцольдта: эмпириокритицизм «не
противоречит ни теизму, ни атеизму» («Einführung in die Philosophie
der reinen Erfahrung»,[290] I,
351) или Маха — «религиозные мнения частное дело» (фр. пер., p. 434) и кончая прямым
фидеизмом, прямым черносотенством и Корнелиуса, который
расхваливает Маха и которого расхваливает Мах, и Каруса, и всех имманентов.
Нейтральность философа в этом вопросе уже есть лакейство пред
фидеизмом, а дальше нейтральности не поднимаются и не могут подняться Мах и
Авенариус в силу исходных пунктов своей гносеологии.
Раз вы отрицаете объективную реальность, данную нам в
ощущении, вы уже потеряли всякое оружие против фидеизма, ибо вы уже скатились к
агностицизму или субъективизму, а это для него только и нужно. Если чувственный
мир есть объективная реальность, — всякой другой «реальности» или
квазиреальности (вспомните, что Базаров поверил «реализму» имманентов,
объявляющих бога «реальным понятием») закрыта дверь. Если мир есть движущаяся
материя, — ее можно и должно бесконечно изучать в бесконечно сложных и
детальных проявлениях и разветвлениях этого движения, движения этой
материи, но вне ее, вне «физического», внешнего мира, знакомого всем и каждому,
ничего быть не может. И вражда к материализму, тучи клевет на
материалистов, — все это в цивилизованной и демократической Европе порядок
дня. Все это продолжается до сих пор. Все это скрывается от публики русскими
махистами, которые ни единого раза по попытались просто даже
сопоставить выходок против материализма Маха, Авенариуса, Петцольдта и К° с
заявлениями в пользу материализма Фейербаха, Маркса, Энгельса,
И.Дицгена.
Но «укрывательство» отношений Маха и Авенариуса к фидеизму
ничему не поможет. Факты говорят за себя. Никакие усилия в мире не оторвут этих
реакционных профессоров от того позорного столба, к которому пригвоздили их
поцелуи Уорда, неокритицистов, Шуппе, Шуберта-Зольдерна, Леклера, прагматистов
и т.д. И влияние названных сейчас лиц, как философов и профессоров,
распространенность их идей в «образованной», т.е. буржуазной, публике,
специальная литература, созданная ими, вдесятеро шире и богаче, чем специальная
школка Маха и Авенариуса. Школка служит, кому надо. Школкой пользуются, как
надо.
Позорные вещи, до которых опустился Луначарский, — не
исключение, а порождение эмпириокритицизма, и русского, и немецкого. Нельзя
защищать их «хорошими намерениями» автора, «особым смыслом» его слов: будь это
прямой и обычный, т.е. непосредственно фидеистический смысл, мы не стали бы и
разговаривать с автором, ибо не нашлось бы, наверное, ни одного марксиста, для
которого подобные заявления не приравнивали бы всецело Анатолия
Луначарского к Петру Струве. Если этого нет (а этого еще нет), то
исключительно потому, что мы видим «особый» смысл и воюем, пока еще есть
почва для товарищеской войны. В том-то и позор заявлений Луначарского, что
он мог связать их с своими «хорошими» намерениями. В том-то и зло его «теории»,
что она допускает такие средства или такие выводы в
осуществление благих намерений. В том-то и беда, что «благие» намерения
остаются в лучшем случае субъективным делом Карпа, Петра, Сидора, а общественное
значение подобных заявлений безусловно и неоспоримо, и никакими оговорками
и разъяснениями ослаблено быть не может.
Надо быть слепым, чтобы не видеть идейного родства между
«обожествлением высших человеческих потенций» Луначарского и «всеобщей
подстановкой» психического под всю физическую природу Богданова. Это — одна и
та же мысль, выраженная в одном случае преимущественно с точки зрения
эстетической, в другом — гносеологической. «Подстановка», молча и с
другой стороны подходя к делу, уже обожествляет «высшие человеческие
потенции», отрывая «психическое» от человека и подставляя необъятно
расширенное, абстрактное, божественно-мертвое, «психическое вообще» под всю
(физическую природу. А «Логос» Юшкевича, вносимый «в иррациональный поток
данного»?
Коготок увяз — всей птичке пропасть. А наши махисты псе
увязли в идеализме, т.е. ослабленном, утонченном фидеизме, увязли с того самого
момента, как взяли «ощущение» не в качестве образа внешнего мира, а в качестве
особого «элемента». Ничье ощущение, ничья психика, ничей дух, ничья
поля, — к этому неизбежно скатиться, если не признавать материалистической
теории отражения сознанием человека объективно-реального внешнего мира.
|
