 Увеличить |
4. «ПРИНЦИП ЭКОНОМИИ
МЫШЛЕНИЯ» И ВОПРОС О «ЕДИНСТВЕ МИРА»
«Принцип «наименьшей траты сил», положенный в основу теории
познания Махом, Авенариусом и многими другими, является… несомненно,
«марксистской» тенденцией в гносеологии».
Так заявляет В. Базаров в «Очерках», стр. 69.
У Маркса есть «экономия». У Маха есть «экономия».
Действительно ли «несомненно», что между тем и другим есть хоть тень связи?
Сочинение Авенариуса «Философия как мышление о мире
сообразно принципу наименьшей траты сил» (1876) применяет этот «принцип», как
мы видели, таким образом, что во имя «экономии мышления» объявляется
существующим только ощущение. И причинность и «субстанция» (слово,
которое гг. профессора любят употреблять «для ради важности» вместо более
точного и ясного: материя) объявляются «устраненными» во имя той же экономии,
т.е. получается ощущение без материи, мысль без мозга. Этот чистейший вздор
есть попытка под новым соусом протащить субъективный идеализм. В
философской литературе такой именно характер этого основного
сочинения по вопросу о пресловутой «экономии мышления», как мы видели, общепризнан.
Если наши махисты не заметили субъективного идеализма под «новым» флагом, то
это относится к области курьезов.
Мах в «Анализе ощущений» (стр. 49 русск. перевода)
ссылается, между прочим, на свою работу 1872 г. по этому вопросу. И эта работа,
как мы видели, есть проведение точки зрения чистого субъективизма,
сведения мира к ощущениям. Итак, два основные сочинения, введшие в философию
этот знаменитый «принцип», проводят идеализм! В чем тут дело? В том, что
принцип экономии мышления, если его действительно положить «в основу
теории познания», не может вести км к чему иному, кроме субъективного
идеализма. «Экономнее» всего «мыслить», что существую только я и мои
ощущения, — это неоспоримо, раз мы вносим в гносеологию столь
нелепое понятие.
«Экономнее» ли «мыслить» атом неделимым или состоящим из
положительных и отрицательных электронов? «Экономнее» ли мыслить русскую
буржуазную революцию проводимой либералами или проводимой против либералов?
Достаточно поставить вопрос, чтобы видеть нелепость, субъективизм применения здесь
категории «экономии мышления». Мышление человека тогда «экономно», когда оно правильно
отражает объективную истину, и критерием этой правильности служит практика,
эксперимент, индустрия. Только при отрицании объективной реальности, т.е. при
отрицании основ марксизма, можно всерьез говорить об экономии мышления
в теории познания!
Если мы взглянем на позднейшие работы Маха, то увидим такое истолкование
знаменитого принципа, которое сплошь да рядом равняется полному отрицанию его.
Например, в «Учении о теплоте» Мах возвращается к своей любимой идее об
«экономической природе» науки (стр. 366 второго немецк. изд.). Но, тут же
добавляет он, мы хозяйничаем не ради хозяйства (366; повторено 391): «цель
научного хозяйства есть возможно более полная… спокойная… картина мира» (366).
Раз так, то «принцип экономии» не только из основ гносеологии, но и вообще из
гносеологии, но существу дела, удаляется. Говорить, что цель науки дать верную
(спокойствие тут совсем ни при чем) картину мира, значит повторить
материалистическое положение. Говорить это — значит признавать объективную
реальность мира по отношению к нашему познанию, модели по отношению к картине. Экономность
мышления в такой связи есть просто неуклюжее и вычурно-смешное слово
вместо: правильность. Мах путает здесь, по обыкновению, а махисты смотрят и
молятся на путаницу!
В «Познании и заблуждении» читаем в главе «Примеры путей
исследования»:
«Полное и простейшее описание Кирхгофа (1874), экономическое
изображение фактического (Мах 1872), «согласование мышления с бытием и
согласование процессов мысли друг с другом» (Грассман 1844), — все это
выражает, с небольшими вариациями, ту же самую мысль».
Ну, разве же это не образец путаницы? «Экономия мысли», из
которой Мах в 1872 году выводил существование одних только ощущений
(точка зрения, которую он сам впоследствии должен был признать
идеалистической), приравнивается к чисто материалистическому изречению
математика Грассмана о необходимости согласовать мышление с бытием!
приравнивается к простейшему описанию объективной реальности, в
существовании которой Кирхгоф и не думал сомневаться!).
Такое применение принципа «экономии мышления» есть
просто образец курьезных философских шатании Маха. А если устранить такие
места, как курьезы или lapsus'ы, то идеалистический характер «принципа экономии
мышления» становится несомненным. Например, кантианец Гёнигсвальд, полемизируя
с философией Маха, приветствует его «принцип экономии», как приближение
к «кругу идей кантианства» (Dr. Richard Hönigswald. «Zur Kritik der
Machschen Philosophie». Brl., 1903, S. 27[144]).
В самом деле, если не признавать объективной реальности, данной нам в
ощущениях, то откуда может взяться «принцип экономии» как не из субъекта?
Ощущения, конечно, никакой «экономии» не содержат. Значит, мышление дает нечто
такое, чего нет в ощущении! Значит, «принцип экономии» берется не из опыта (=
ощущений), а предшествует всякому опыту, составляет логическое условие его, как
категории Канта. Гёнигсвальд цитирует следующее место из «Анализа ощущений»:
«по собственному нашему телесному и душевному равновесию мы можем заключить о
равновесии, однозначной определенности и однородности процессов, совершающихся
в природе» (стр. 281 русск. перевода). И действительно,
субъективно-идеалистический характер подобных положений, близость Маха к
договорившемуся до априоризма Петцольдту не подлежат сомнению.
Идеалист Вундт, имея в виду «принцип экономии мышления»,
называет Маха очень метко «Кантом наизнанку» («Systematische Philosophie».
Lpz., 1907, S. 128[145]):
у Канта априори и опыт. У Маха — опыт и априори, ибо принцип экономии мышления
по сути дела является у Маха априористическим (130). Связь
(Verknüpfung) либо есть в вещах, как «объективный закон природы (что
Мах решительно отвергает), либо является субъективным принципом описания»
(130). Принцип экономии у Маха субъективен, и он kommt wie aus der Pistole
geschossen — является на свет божий неизвестно откуда, как телеологический
принцип, могущий иметь разные значения (131). Вы видите: специалисты
философской терминологии не так наивны, как наши махисты, готовые верить на
слово, что «новое» словечко устраняет противоположность субъективизма и
объективизма, идеализма и материализма.
Наконец, сошлемся еще на английского философа Джемса Уорда,
который сам себя называет без обиняков спиритуалистическим монистом. Он не
полемизирует с Махом, а, напротив, использует, как увидим ниже, все махистское
течение в физике для своей борьбы с материализмом. И он заявляет определенно,
что «критерий простоты» у Маха «является по преимуществу субъективным, а не
объективным» («Naturalism and Agnosticism», v. I, 3rd ed., p. 82[146]).
Что принцип экономии мысли, как основа гносеологии, мог
понравиться немецким кантианцам и английским спиритуалистам, это после всего
вышесказанного не может показаться странным. Что люди, желающие быть
марксистами, сближают политическую экономию материалиста Маркса с
гносеологической экономией Маха, — это чистая юмористика.
Здесь уместно будет сказать несколько слов о «единстве
мира». Г-н П.Юшкевич наглядно показал на этом вопросе — в сотый и тысячный раз
— ту безмерную путаницу, которую вносят наши махисты. Энгельс говорит в
«Анти-Дюринге», возражая Дюрингу, выводившему единство мира из единства мышления:
«Действительное единство мира состоит в его материальности,
а эта последняя доказывается не парой мошеннических фраз, а длинным и трудным
развитием философии и естествознания» (S. 31).[147]
Г. Юшкевич цитирует это место и «возражает»:
«Здесь прежде всего неясно, что собственно значит
утверждение, будто "единство мира заключается в его материальности"»
(цит. кн., стр. 52).
Не правда ли, мило? Сей субъект взялся публично болтать о
философии марксизма, чтобы заявить, что ему «неясны» элементарнейшие положения
материализма! Энгельс показал на примере Дюринга, что сколько-нибудь
последовательная философия может выводить единство мира либо из
мышления, — тогда она беспомощна против спиритуализма и фидеизма (S. 30
«Анти-Дюринга»), и аргументы такой философии неизбежно сводятся к мошенническим
фразам, — либо из той объективной реальности, которая существует вне нас,
давным-давно называется в гносеологии материей и изучается естествознанием.
Разговаривать серьезно с субъектом, которому такая вещь «неясна», бесполезно,
ибо о «неясности» говорит он здесь для того, чтобы мошеннически увильнуть от
ответа по существу на совершенно ясное материалистическое положение Энгельса,
повторяя при этом чисто дюринговский вздор про «кардинальный постулат о
принципиальной однородности и связности бытия» (Юшкевич, цит. кн., стр. 51), о
постулатах, как «положениях», о которых «не точно было бы говорить, что они
выведены из опыта, ибо научный опыт только и возможен благодаря тому, что они
кладутся в основу исследования» (там же). Это — сплошная галиматья, ибо если бы
сей субъект имел хоть чуточку уважения к печатному слову, то он видел бы идеалистический
вообще и кантианский в частности характер идеи о том, будто могут быть
положения, не из опыта взятые, и без которых невозможен опыт. Набор слов,
нахватанных из разных книжонок и сцепленных с явными ошибками материалиста
Дицгена, — вот что такое «философия» господ Юшкевичей.
Посмотрим лучше на рассуждения по вопросу о единстве мира
одного серьезного эмпириокритика, Иосифа Петцольдта. Параграф 29-й 2-го тома
его «Введения» озаглавлен: «Стремление к единообразному (einheitlich) в области
познания. Постулат однозначности всего происходящего». Вот образцы его
рассуждений:
«…Только в единстве обретается та естественная цель,
за пределы которой не идет никакая мыслимость и в которой, следовательно,
мышление, если оно учитывает все факты соответствующей области, может прийти к
спокойствию» (79). «…Несомненно, что природа далеко не всегда соответствует
требованию единства, но так же несомненно, что она, тем не менее, во
многих случаях уже теперь удовлетворяет требованию спокойствия, и
следует считать наиболее вероятным по всем нашим прежним исследованиям, что
природа в будущем во всех случаях будет удовлетворять это требование. Поэтому
вернее будет обозначить фактическое душевное состояние, как стремление к
устойчивым состояниям, чем как стремление к единству… Принцип устойчивых
состояний идет дальше и глубже… Предложение Геккеля поставить рядом с
растительным и животным царством еще царство протистов, есть негодное решение,
ибо оно создает две новых трудности на место прежней одной: прежде была
сомнительна граница между растениями и животными, теперь же протистов нельзя
отграничить резко ни от растений, ни от животных… Очевидно, что такое состояние
не есть окончательное (endgültig). Подобная двусмысленность
понятий должна быть так или иначе устранена, хотя бы даже, если нет других
средств, путем соглашения специалистов и решения по большинству голосов»
(80-81).
Кажется, довольно? Что эмпириокритик Петцольдт ни на
волос не лучше Дюринга, это ясно. Но надо быть справедливым и к
противнику: у Петцольдта есть хоть настолько научной добросовестности, чтобы в
каждом сочинении решительно и бесповоротно отвергать материализм, как
философское направление. Он не унижается, по крайней мере, до того, чтобы
подделываться под материализм и объявлять «неясным» элементарнейшее различие
основных философских направлений.
|
