Приятель Жозеф
Они
тесно сблизились в течение зимы в Париже. Потеряв друг друга из виду, как всегда
по окончании коллежа, друзья встретились однажды вечером в обществе, уже
постаревшие, седые, один – холостяк, другой – женатый.
Г-н де
Меруль проживал полгода в Париже и полгода – в своем маленьком замке Турбевиль.
Женившись на дочери местного помещика, он зажил мирной, здоровой жизнью, с
беспечностью человека, ничем не занятого. Наделенный спокойным темпераментом и
уравновешенным умом, которому были несвойственны ни смелость идей, ни
бунтарская независимость, он проводил время, кротко сожалея о прошлом, жалуясь
на современные нравы и учреждения, и постоянно повторял своей жене, которая
воздымала к небу глаза, а иногда и руки, в знак полного согласия с ним:
– При
каком правительстве живем мы, боже мой!
Г-жа де
Меруль складом ума походила на мужа, как сестра на брата. И, по традиции, ей
было известно, что надо прежде всего чтить папу и короля!
Она не
знала их, но любила и почитала всем сердцем, с поэтической восторженностью, с
наследственной преданностью, с умилением женщины знатного рода. Душа ее была преисполнена
доброты. У нее не было детей, и она непрестанно сожалела об этом.
Когда
г-н де Меруль снова встретил на одном балу Жозефа Мурадура, своего старого товарища,
он глубоко и простодушно обрадовался этой встрече, так как в дни юности они
очень любили друг друга.
После
удивленных возгласов по поводу перемен, произведенных временем в их внешности,
они стали расспрашивать друг друга о житье-бытье.
Жозеф
Мурадур, южанин, занимал должность генерального советника в своих родных местах.
Человек с открытой душой, он говорил живо, несдержанно и высказывал свои мысли
целиком, без всяких предосторожностей. Он был республиканец, из той породы
республиканцев, добрых малых, которые превращают бесцеремонность в правило
поведения и рисуются свободой слова, доходящей до грубости.
Он
посетил дом своего друга, и его там сразу же полюбили за сердечность и
обходительность, хотя его передовые взгляды не нравились хозяевам. Г-жа де
Меруль восклицала:
– Что
за несчастье! Такой очаровательный человек!
Г-н де
Меруль говорил своему другу доверительно и самым проникновенным тоном:
– Ты
и не подозреваешь, сколько зла вы причиняете нашей стране.
Однако
он его нежно любил: нет ничего прочнее детской дружбы, возобновившейся в зрелые
годы. Жозеф Мурадур, подшучивая над женой и мужем, называл их «моими милыми
черепахами» и иногда позволял себе звонкие тирады по адресу отсталых людей,
предрассудков и традиций.
Пока он
таким образом изливал потоки своего демократического красноречия, супруги, чувствовавшие
себя неловко, молчали из приличия и такта; затем муж пытался переменить
разговор во избежание столкновений. Жозефа Мурадура они принимали только в
тесном кругу.
Наступило
лето. Мерули не знали большей радости, как принимать друзей в своем имении
Турбевиль. Это была искренняя, здоровая радость добрых людей, сельских
помещиков. Они выезжали навстречу гостям, на ближайшую станцию, и привозили их
оттуда в своем экипаже, прислушиваясь к их хвалебным отзывам о местности,
растительности, о состоянии дорог в департаменте, о чистоте крестьянских домов,
о тучности скота, попадавшегося на полях, обо всем, что виднелось кругом.
Они
обращали внимание гостей на то, что бег их лошади поразителен для животного,
занятого часть года на полевых работах, и с тревогой ждали, что скажет новый
гость об их родовом владении, чутко внимая малейшему слову и испытывая
признательность за малейший благосклонный намек.
Жозеф
Мурадур был приглашен и сообщил, что приезжает.
Супруги
прибыли к поезду в восторге от того, что будут принимать у себя гостя.
Как
только Жозеф Мурадур заметил их, он выпрыгнул из вагона с быстротой,
доставившей им еще большее удовольствие. Он пожимал им руки, поздравлял их,
осыпал комплиментами.
В
течение всего пути он был очарователен, поражался вышине деревьев, густоте
всходов, резвости лошади.
Когда он
вступил на крыльцо замка, г-н де Меруль произнес с оттенком дружеской торжественности:
– Теперь
ты у себя!
Жозеф
Мурадур ответил:
– Спасибо,
дорогой мой, я и рассчитывал на это. Впрочем, я не стесняюсь с друзьями. Гостеприимства
по-другому я не понимаю.
Затем он
поднялся в свою комнату, чтобы, по его словам, одеться по-деревенски, и сошел
вниз в костюме из синего холста, в шляпе-канотье и в желтых кожаных башмаках –
в полном неглиже развеселого парижанина. И казалось, он стал еще проще,
веселее, непринужденнее, ибо, облачившись в сельский костюм, он одновременно
напустил на себя некоторую фамильярность и развязность, которые считал приличными
случаю. Эта новая манера поведения несколько смущала супругов де Меруль,
которые всегда держали себя строго, с достоинством, даже у себя, в деревне, как
будто дворянская частица «де» перед их родовым именем заставляла их соблюдать известный
церемониал даже в интимном кругу.
После
завтрака пошли осматривать фермы, и парижанин озадачил почтительных крестьян
приятельским тоном разговора.
Вечером
в замке обедал кюре, старый толстяк, обычный воскресный гость, которого в этот
день пригласили в виде исключения, в честь новоприбывшего.
Увидя
его, Жозеф скорчил гримасу, затем с удивлением стал его разглядывать, как
редкий экземпляр особой породы, никогда им столь близко не виденной. Он
рассказывал за обедом нескромные анекдоты, допускаемые в тесном кругу, но
казавшиеся Мерулям неуместными в присутствии духовного лица. Он говорил не
«господин аббат», а просто «сударь» и смутил священника философскими
рассуждениями по поводу различных суеверий, бытующих на земном шаре. Он
говорил:
– Ваш
бог, сударь, это одно из тех существ, которых надо уважать, но о которых надо и
спорить. Моего же бога зовут Разумом: он был всегда врагом вашего.
Мерули в
полном отчаянии старались отклонить разговор от этой темы. Кюре ушел домой
очень рано.
– Не
слишком ли ты далеко зашел в присутствии священника? – осторожно сказал
муж.
Но Жозеф
тотчас же воскликнул:
– Вот
глупости! Чтобы я стал стесняться перед каким-то попом! Впрочем, знаешь ли,
сделай мне удовольствие, – не навязывай мне больше в обеденное время этого
простака. Общайтесь с ним сами сколько вам угодно, и по воскресеньям и в будни,
но, черт возьми, не угощайте им своих друзей!
– Но,
дорогой мой, его священный сан…
Жозеф
Мурадур прервал его:
– Ну
да, конечно, с ними надо обращаться, как с непорочными девицами! Знаем, дружок!
Когда эти господа будут уважать мои убеждения, тогда и я буду уважать их
убеждения!
В этот
день никаких событий больше не произошло.
Когда на
следующее утро г-жа де Меруль вошла в гостиную, она вдруг увидела на столе три
газеты, от которых так и попятилась: Вольтер, Репюблик франсэз и Жюстис.
А на
пороге тотчас же появился, по-прежнему одетый в синее, Жозеф Мурадур, углубленный
в чтение Энтрансижан[80].
– Тут,
в этом номере, – воскликнул он, – превосходная статья Рошфора[81]! Этот парень
изумителен!
Он начал
читать статью вслух, подчеркивая остроты с таким воодушевлением, что не заметил
прихода своего друга.
Г-н де
Меруль держал в руке Голуа – для себя, Клерон[82] –
для жены.
Пылкая
проза знаменитого писателя, свергнувшего империю, декламируемая с жаром певучим
южным произношением, звучала в мирной гостиной, приводя в содрогание ровные
складки старинных портьер; она, казалось, так и обдавала градом хлестких,
дерзких, иронических, убийственных слов стены, высокие ковровые кресла и всю
тяжелую мебель, целое столетие не менявшую своего места.
Муж и
жена, один стоя, другая сидя, слушали в полном оцепенении, до того возмущенные,
что не могли тронуться с места.
Мурадур
метнул заключительную фразу, как ракету, затем заявил торжествующим тоном:
– Ну,
что? Здорово он насолил, а?
Но вдруг
он увидел обе газеты, принесенные приятелем, и остолбенел от изумления. Затем
быстро подошел к нему, спрашивая с яростью:
– Что
ты намерен делать с этой бумагой?
Г-н де
Меруль отвечал, запинаясь:
– Но…
это мои… мои газеты.
– Твои
газеты… Да ты смеешься надо мной! Сделай мне одолжение – читай мои газеты. Они
освежат тебе голову. А что касается твоих… то вот что я с ними сделаю…
И прежде
чем ошеломленный хозяин мог удержать его, он схватил обе газеты и выбросил их
за окно. Затем с важностью вручил Жюстис г-же де Меруль, передал Вольтера
мужу, а сам уселся в кресло дочитывать Энтрансижан.
Супруги
притворились из деликатности, что читают, а затем возвратили ему республиканские
газеты, которые они держали кончиками пальцев, как будто те были отравлены.
Тогда он
расхохотался и заявил:
– Неделя
подобной пищи – и я обращу вас в свою веру.
К концу
недели он действительно уже командовал в доме. Он закрыл двери для кюре, которого
г-жа де Меруль навещала теперь украдкой; он запретил доставку в замок Голуа
и Клерон, и один из слуг тайком ходил за ними на почту, а при появлении
Мурадура их прятали под подушки дивана; он распоряжался всем, оставаясь все
таким же очаровательным, добродушным, веселым и всемогущим тираном.
Предстоял
приезд других гостей, людей благочестивых, легитимистов. Хозяева замка сочли
встречу их с Жозефом Мурадуром невозможной и, не зная, как поступить, объявили
ему однажды, что им необходимо отлучиться на несколько дней по небольшому делу,
попросили его остаться. Он ничуть не смутился и отвечал:
– Очень
хорошо, это для меня безразлично, я буду ждать вас здесь сколько угодно.
Говорил же я вам: между друзьями нет церемоний. Вы вправе заниматься своими
делами, черт возьми! Я нисколько не обижусь на это, напротив: это освобождает
меня от всякого стеснения с вами. Отправляйтесь, друзья, а я буду вас
поджидать.
Г-н и
г-жа де Меруль уехали на следующий день.
Он их
поджидает.
|
