Плутня
– Это
женщины-то?
– Ну,
и что же? Что – женщины?
– А
вот что: нет более искусных фокусников, которые сумели бы провести нас по
любому случаю, с тем или иным умыслом или без всякого умысла, и нередко
обмануть из одного только удовольствия. И они обманывают с невероятной
простотой, с поразительной смелостью, с неоспоримой тонкостью. Они плутуют с
утра до вечера, и все решительно, все, вплоть до самых честных, самых
правдивых, самых умных.
Добавлю,
что иной раз их к этому вынуждают. Мужчина всегда упрям, как дурак, и прихотлив,
как тиран. У себя дома муж ежеминутно нелепо капризничает. Он полон вздорных
причуд; обманывая, жена лишь потворствует им. Она уверяет его, что та или иная
вещь стоит столько-то, так как он завопил бы, если бы она стоила дороже. И
обычно она ловко выпутывается из беды с помощью таких легких и хитроумных
средств, что мы руками разводим, когда случайно обнаруживаем обман. И в
изумлении спрашиваем себя: «Да как же это мы не заметили?»
Говорил
это бывший министр империи, граф Л…, по слухам, большой повеса и человек выдающегося
ума.
Группа
молодежи слушала его.
Он
продолжал:
– Меня
обманула смешным, но и поучительным образом одна скромная мещаночка. Я расскажу
эту историю вам в назидание.
Я был
тогда министром иностранных дел и имел привычку подолгу гулять каждое утро по Елисейским
Полям. Дело было весной, и я прохаживался, жадно вдыхая чудный аромат первой
листвы.
Вскоре я
заметил, что ежедневно встречаю прелестную женщину, одно из тех поразительных и
грациозных созданий, что носят на себе отпечаток Парижа. Била ли она красива? И
да и нет. Хорошо ли сложена? Нет, лучше того. Пусть ее талия была слишком
тонка, плечи слишком прямы, грудь слишком выпукла, но я предпочитаю таких
прелестных пухленьких куколок крупному остову Венеры Милосской.
К тому
же они неподражаемо семенят ножками, и одно только подрагивание их турнюра вызывает
в нас страстные вожделения. Казалось, будто она мимоходом меня оглядывает. Но в
подобных женщинах мало ли что покажется, и никогда нельзя быть ни в чем
уверенным…
Однажды
утром я увидел, что она сидит на скамье с раскрытой книгою в руках. Я поспешил
сесть рядом с нею. Не прошло и пяти минут, как мы подружились. В последующие
дни после сопровождаемого улыбкой приветствия: «Добрый день, сударыня», «Добрый
день, сударь» – завязывалась беседа. Она рассказала мне, что замужем за
чиновником, что жизнь ее уныла, что развлечений мало, а забот много, и так
далее.
Я сказал
ей, кто я такой; это вышло случайно, а быть может, из тщеславия; она весьма удачно
притворилась удивленной.
На
другой день она зашла ко мне в министерство и стала затем приходить так часто,
что курьеры, узнав, кто она такая, сообщали друг другу при ее появлении имя,
которым ее окрестили: «Мадам Леон». Так зовут меня.
Я
встречался с ней ежедневно, по утрам, в течение трех месяцев, ни на минуту не
пресытившись ею, так умела она разнообразить и обострять свои ласки. Но однажды
я заметил в ее глазах страдальческое выражение и блеск от сдерживаемых слез,
заметил, что она еле говорит, охваченная какой-то скрытой тревогой.
Я
просил, заклинал ее поведать мне причину беспокойства, и в конце концов она,
вздрагивая, пролепетала:
– Я…
я беременна.
И
разрыдалась. О, я скорчил ужасную гримасу и, надо полагать, побледнел, как
обычно бледнеют при таких известиях. Вы и не представляете себе, какой
неприятный удар в грудь получаешь при сообщении о подобном нежданном отцовстве.
Но рано или поздно вы познаете все это. Я пролепетал:
– Но…
но… ведь ты же замужем, не так ли?
Она
ответила:
– Да,
но муж месяца два как в Италии и еще долго не возвратится.
Я хотел
во что бы то ни стало избавиться от ответственности. Я сказал:
– Надо
сейчас же ехать к нему.
Она
покраснела до корней волос и, опустив глаза, ответила:
– Да…
но…
Она не
решалась или не хотела договорить.
Я понял
и деликатно вручил ей конверт с деньгами на путевые расходы.
Неделей
позже она прислала мне письмо из Женевы. На следующей неделе я получил письмо
из Флоренции. Затем из Ливорно, Рима, Неаполя. Она писала мне: «Я чувствую себя
хорошо, дорогой мой, любимый, но выгляжу ужасно. Не хочу показываться тебе на
глаза, пока все это не кончится; ты меня разлюбишь. Муж ничего не подозревает.
Командировка удержит его в этой стране еще надолго, и я возвращусь во Францию
только после родов».
Приблизительно
в конце восьмого месяца я получил из Венеции только два слова: «Это мальчик».
Несколько
позже, как-то утром, она стремительно вошла в мой кабинет, свежее и красивее,
чем когда-либо, и бросилась в мои объятия.
И наша
былая любовь возобновилась.
Я
покинул министерство. Она стала приходить в мой особняк на улице Гренелль. Она
часто говорила со мной о ребенке, но я еле слушал ее: это меня не касалось. По
временам я вручал ей довольно крупную сумму, говоря только:
– Положи
это на его имя.
Прошло
еще два года, и все чаще и настойчивее заговаривала она со мной о мальчике, о Леоне.
Иногда она плакала:
– Ты
не любишь его; не хочешь даже повидать его; если бы ты знал, какое горе ты мне
этим причиняешь!
Наконец
она до того извела меня, что однажды я обещал ей пойти на следующий день на
Елисейские Поля, в тот час, когда она поведет гулять сына.
Но в тот
момент, когда мне надо было идти, меня удержал страх. Человек слаб и глуп; кто
знает, что произойдет в моем сердце? А вдруг я полюблю это маленькое существо,
рожденное от меня, моего сына?
Я стоял
в шляпе, с перчатками в руках. Я кинул перчатки на письменный стол и шляпу на
кресло: «Нет, решено, не пойду, это будет благоразумнее».
Дверь
распахнулась. Вошел мой брат. Он протянул мне полученное утром анонимное письмо:
«Предупредите графа Л…, вашего брата, что дамочка с улицы Кассет нагло
издевается над ним. Пусть-ка он наведет о ней справки».
Я
никогда никому не говорил об этой давнишней любовной связи. Я был поражен и
рассказал брату все, с начала до конца, добавив:
– Я
лично не хочу этим заниматься, но будь ты так любезен, пойди и разузнай.
Когда
мой брат ушел, я подумал: «В чем же она могла меня обманывать? Имеет другого любовника?
А какое мне дело? Она молода, свежа, красива; ничего большего от нее я и не
требую. Она, по-видимому, любит меня и, в конце концов, не слишком дорого мне
обходится. Право, ума не приложу».
Мой брат
возвратился быстро. В полиции ему сообщили прекрасные сведения о муже. «Чиновник
министерства внутренних дел, корректен, на хорошем счету, благонадежен, но
женат на очень красивой женщине, издержки которой, кажется, не вполне
соответствуют его скромному положению». Вот и все.
Тогда
брат мой разыскал ее квартиру и, узнав, что ее нет дома, развязал деньгами язык
привратнице.
– Госпожа
Д… – прекрасная дама, и муж ее – прекрасный человек; не богаты, но и не
мелочны.
Брат
спросил, чтобы сказать что-нибудь:
– Сколько
теперь лет ее маленькому сыну?
– Да
у ней вовсе нет сына, сударь.
– Как
нет? А маленький Леон?
– Нет,
сударь, вы ошибаетесь.
– Тот,
который родился у нее во время ее путешествия по Италии, года два тому назад?
– Она
никогда не бывала в Италии, сударь, и не покидала этого дома в течение всех
пяти лет, что проживает здесь.
Мой
брат, пораженный, продолжал расспрашивать, выведывать, вести дальше свои расследования.
Ни ребенка, ни путешествия не оказалось.
Я был
чрезвычайно удивлен, но не понимал конечного смысла всей этой комедии.
– Я
хочу вполне удостовериться и успокоиться. Я попрошу ее прийти сюда завтра.
Прими ее вместо меня; если она меня обманула, вручи ей эти десять тысяч
франков, и больше я с ней не увижусь. Да и на самом деле все это начинает мне
надоедать.
Поверите
ли, всего лишь накануне сознание, что у меня есть ребенок от этой женщины, приводило
меня в отчаяние, теперь же я был раздражен, пристыжен, оскорблен тем, что его у
меня уже нет. Я оказался свободным, избавленным от всяких обязательств и
беспокойств и тем не менее приходил в бешенство.
На
другой день мой брат поджидал ее в моем кабинете. Она вошла, по обыкновению оживленная,
подбежала к нему с раскрытыми объятиями и остановилась, разглядев его.
Он
поклонился и извинился:
– Прошу
извинения, сударыня, что нахожусь здесь вместо моего брата, но он поручил мне
попросить у вас объяснений, лично получить которые ему было бы тяжело.
Затем,
глядя ей в глаза, он резко произнес:
– Нам
известно, что у вас не было от него ребенка.
После
первого изумления она овладела собой, села, улыбнувшись, взглянула на своего судью
и спокойно ответила:
– Да,
у меня нет ребенка.
– Нам
известно также, что вы никогда не бывали в Италии.
На этот
раз она рассмеялась от всей души:
– Да,
я никогда не бывала в Италии.
Мой
брат, ошеломленный, продолжал:
– Граф
поручил мне передать вам эти деньги и сказать вам, что все кончено.
Она
снова сделалась серьезной, спокойно сунула деньги в карман и простодушно
спросила:
– Значит…
я больше не увижу графа?
– Нет,
сударыня.
Это,
видимо, раздосадовало ее, и она совершенно спокойно добавила:
– Тем
хуже: я его очень любила.
Видя,
что она так быстро примирилась с судьбой, мой брат, улыбнувшись, спросил ее в
свою очередь:
– Скажите
мне теперь, для чего вы придумали всю эту долгую и сложную плутню с путешествием
и ребенком?
Она
удивленно взглянула на моего брата, как будто он задал глупый вопрос, и
ответила:
– Ах,
это просто хитрость! Уж не полагаете ли вы, что бедная, ничтожная мещаночка,
вроде меня, способна была бы в течение трех лет удерживать графа Л…, министра,
важного господина, светского человека, богатого и обольстительного, если бы она
чем-нибудь не привязывала его к себе? Теперь все кончено. Тем хуже. Вечно так
быть не могло. Но в продолжение трех лет мне все же удавалось удержать его. Передайте
ему мой искренний привет.
Она
поднялась. Мой брат продолжал спрашивать:
– Ну
а… ребенок? Он был у вас подставной?
– Конечно,
ребенок моей сестры. Она давала его мне на время. Держу пари, что это она вам
выдала меня.
– Хорошо,
а все эти письма из Италии?
Она
снова села, чтобы вволю посмеяться.
– О,
эти письма, это целая поэма. Ведь недаром же граф был министром иностранных
дел.
– Ну…
а дальше?
– Дальше
– это мой секрет. Я никого не хочу компрометировать.
И,
поклонившись, с несколько насмешливой улыбкой, она вышла, ничуть не смущаясь, подобно
актрисе, роль которой окончилась.
И граф
Л… добавил в виде нравоучения:
– Вот
и доверяйте подобным птичкам.
|
