 Увеличить |
Переписка
Госпожа де X…
госпоже де Z…
Этрета,
пятница
Дорогая
тетушка!
Я
потихоньку еду к вам. Во Френе буду второго сентября, накануне открытия охоты,
которую ни за что не хочу пропустить, назло этим господам. Вы, тетушка,
чересчур добры, если разрешаете им в такой день, оставаясь с ними одна, обедать
не во фраке и не бриться под предлогом усталости после охоты.
Поэтому-то
они и в восторге, когда меня нет. Но я приеду и произведу в час обеда генеральский
смотр. И если хоть один будет одет сколько-нибудь небрежно, я его пошлю на
кухню обедать с горничными.
В наши
дни мужчины так мало соблюдают приличия и светские манеры, что надо всегда
держать их в строгости. Положительно настало царство грубиянов. Ссорясь друг с
другом, они ругаются, как извозчики, и держат себя в нашем присутствии куда
хуже лакеев. Надо видеть их на морских купаниях. Они съезжаются туда целыми
батальонами, и там можно составить о них всех полное представление. О, какие
это мужланы!
Представьте
себе, что в вагоне железной дороги один из них, господин на первый взгляд довольно
приличный (благодаря своему портному), незаметно снял с себя ботинки и заменил
их туфлями. Другой, уже старик, должно быть, богатый выскочка (эти уж совсем
невоспитанные), сидя против меня, осторожненько водрузил обе ноги на скамью
рядом со мною. И это считается допустимым.
На
курортах – разгул грубости. Следует, однако, добавить: быть может, мое
возмущение вызывается тем, что я не привыкла общаться с людьми, с которыми
здесь сталкиваешься. Этот сорт мужчин поражал бы меня меньше, если бы я чаще
встречалась с ним.
В бюро
отеля меня чуть не сбил с ног молодой человек, который брал свой ключ через мою
голову. Другой, выходя после бала из казино, так сильно толкнул меня, что у
меня заболела грудь; а он даже не извинился, даже не приподнял шляпы. Вот
каковы они все. Взгляните, как они на террасе подходят к дамам: они едва им
кланяются. Они просто подносят руку к своему головному убору. Впрочем, так как
они все лысы, то это, пожалуй, и лучше.
Но что
раздражает и шокирует меня больше всего – это свобода, с которой они публично,
без стеснения, говорят о самых возмутительных своих похождениях. Стоит сойтись
двум мужчинам, как они начинают рассказывать друг другу поистине ужасные вещи,
употребляя самые неприличные выражения, самые гнусные слова, нимало не
беспокоясь о том, что где-нибудь вблизи могут оказаться женские уши. Вчера на
морском берегу мне пришлось пересесть, чтобы не оставаться невольной
слушательницей непристойного анекдота, который передавался со столь грубыми
подробностями, что я почувствовала себя и оскорбленной и возмущенной тем, что
могла услышать подобную мерзость. Разве самая элементарная благопристойность не
должна была бы научить их говорить потише о таких вещах вблизи нас?
Этрета,
кроме того, – страна злословия, а следовательно, – родина кумушек. С пяти
до семи часов мы видим, как они шмыгают в поисках всяких сплетен, которые затем
передаются от одной группы к другой. Вы всегда говорили мне, дорогая тетушка,
что сплетня – это достояние мелких людей и мелких умишек. Она же служит утехой
женщин, которых больше не любят, за которыми больше не ухаживают. Достаточно
мне взглянуть на тех, которых считают главными сплетницами, чтобы убедиться в
том, что вы не ошибаетесь.
Как-то
на днях я была в казино на музыкальном вечере одной замечательной артистки,
г-жи Массон, которая действительно поет очаровательно. Я имела удовольствие
аплодировать восхитительному Коклену[76]
и двум очаровательным артисткам Водевиля, М… и Мейле. Здесь же я увидела и всех
приезжих, съехавшихся в нынешнем году на купание. Это люди не очень высокой
марки.
На
другой день я поехала завтракать в Ипор. Я обратила внимание на бородатого
мужчину, который выходил из большого дома, похожего на крепость. Оказалось, что
это художник Жан-Поль Лоранс[77].
Ему, по-видимому, недостаточно замуровывать своих героев, он замуровал и самого
себя.
Затем
мне случилось как-то сидеть на валуне рядом с молодым еще мужчиной; у него была
приятная и изящная наружность, спокойные манеры, он был увлечен чтением стихов;
читал он их с таким вниманием, с таким страстным, сказала бы я, чувством, что
ни разу не взглянул на меня. Я была несколько задета и с напускным равнодушием
осведомилась у старшего сторожа о фамилии этого господина. В глубине души я
подсмеивалась над этим любителем рифм; он казался мне отсталым для мужчины. Это,
думалось мне, наверное, какой-нибудь простачок. И вот, тетушка, сейчас я без
ума от моего незнакомца. Представьте себе: его зовут Сюлли-Прюдом[78]. Я
возвратилась и снова села рядом с ним, чтобы хорошенько рассмотреть его.
Характерные черты его внешности – спокойствие и изящество. К нему подошли, и я
услышала его голос, нежный, почти робкий. Вот уж кто, наверное, не станет
публично говорить грубости и толкать людей, не извиняясь! Какой это, должно
быть, деликатный человек, даже болезненно-деликатный и исключительно чуткий. Я
постараюсь нынче зимой, чтобы мне его представили.
Вот и
все новости, дорогая тетушка, и я спешу проститься с вами, так как близится час
отправки почты. Целую ваши руки и щеки.
Преданная
вам племянница
Берта
де X…
P. S. А
все-таки я должна добавить, в оправдание французской вежливости, что наши соотечественники
во время путешествий – это еще образец хорошего тона в сравнении с ужасными англичанами,
которые кажутся конюхами по своему воспитанию, до того они стараются ни в чем
не стеснять себя и постоянно беспокоить своих соседей.
Госпожа де Z…
госпоже де X…
Френ,
суббота
Дорогая
малютка, ты сообщаешь мне немало вполне разумных вещей, что, однако, не мешает
тебе ошибаться. Подобно тебе, и я некогда возмущалась тем, что мужчины невежливы
и что, как я полагала, они не уделяют мне должного внимания; но с годами,
размышляя обо всем, переставая быть кокетливой, беспрестанно наблюдая, я пришла
к следующему выводу: если мужчины не всегда вежливы, то женщины, наоборот,
всегда невыразимо грубы.
Мы
думаем, что нам все дозволено, моя дорогая, и считаем, что все люди нам
обязаны, сами же совершаем с легким сердцем поступки, лишенные того самого
элементарного приличия, о котором ты так страстно говоришь.
Теперь,
напротив, я нахожу, что мужчины уделяют нам много внимания, сравнительно с тем,
как мы обращаемся с ними. В конце концов, малютка, мужчины должны быть и бывают
такими, какими делаем их мы. В обществе, где все женщины были бы настоящими
светскими дамами, все мужчины превратились бы в джентльменов.
Итак,
понаблюдай и пораздумай.
Взгляни
на двух женщин, встретившихся на улице: что за позы, что за критикующие взгляды,
что за презрение в глазах! Чего стоит это движение головы сверху вниз, чтобы
смерить тебя и осудить! И если тротуар слишком узок, не воображаешь ли ты, что
какая-нибудь из них даст тебе дорогу или извинится? Никогда! Если двое мужчин
сталкиваются в узком переулке, оба раскланиваются и уступают дорогу одновременно,
ну а мы, женщины, сталкиваемся грудь с грудью, нос к носу, нахально разглядывая
друг друга.
Взгляни
на двух знакомых между собой женщин, встретившихся на лестнице, у дверей приятельницы;
одна из них только выходит от нее, другая – собирается войти. Они начинают
болтать, загораживая всю ширину прохода. Если кто-нибудь поднимается вслед за
ними, мужчина или женщина, – не воображаешь ли ты, что они отодвинутся
хоть на шаг? Ни за что! Ни за что!
Прошлой
зимой я прождала двадцать две минуты, с часами в руках, у дверей одного салона.
Тут же ждали двое мужчин, но в отличие от меня они не собирались приходить в
бешенство. Потому что они с давних пор приучены к нашим бессознательно наглым
выходкам.
В другой
раз, перед отъездом из Парижа, я отправилась обедать, как раз с твоим мужем, в
один из ресторанов Елисейских Полей, чтобы подышать свежим воздухом. Все
столики были заняты. Гарсон попросил нас подождать.
Я
заметила одну пожилую даму благородной внешности, только что расплатившуюся по
счету и, по-видимому, собиравшуюся уходить. Она увидела меня, смерила с головы
до ног и не двинулась с места. Прошло более четверти часа, а она все продолжала
неподвижно сидеть, натягивая перчатки, оглядывая столы, спокойно посматривая на
тех, кто ждал, подобно мне. Но вот двое молодых людей, кончавших обедать,
увидев меня, спешно подозвали гарсона, расплатились и тотчас же предложили мне
свое место, объявив даже, что подождут сдачу стоя. И подумай, моя красавица,
что я уж больше не прекрасна, как ты, а старуха с седыми волосами.
Вот
видишь, именно нас следовало бы поучить вежливости, но труд этот был бы так
тяжел, что сам Геркулес не справился бы с ним.
Ты
рассказываешь мне об Этрета и о людях, которые сплетничают на этом милом
берегу. Это местечко для меня больше не существует, но когда-то я весело
проводила в нем время.
Нас было
там немного: несколько светских людей, настоящих светских людей, и общавшихся с
нами художников. В то время не занимались сплетнями.
А так
как у нас не было этого глупого казино, где выставляют себя напоказ,
перешептываются, занимаются пошлыми танцами и до одури скучают, то мы изыскивали
способы весело проводить вечера. И вот отгадай, что выдумал один из наших
мужей? Ходить каждую ночь плясать на одну из окрестных ферм.
Мы
отправлялись целой гурьбой с шарманкой, на которой обыкновенно играл художник
Ле Пуатвен[79]
с бумажным колпаком на голове. Двое мужчин несли факелы. Это было настоящее шествие,
и мы смеялись и болтали, как сумасшедшие.
Будили
фермера, служанок, батраков. Заказывали даже луковый суп (о, ужас!) и плясали
под яблонями под шарманку. В курятниках пели разбуженные петухи, в конюшнях
топтались лошади на своих подстилках. Свежий деревенский ветерок, насыщенный
ароматом трав и сжатых хлебов, ласкал нам щеки.
Как все
это далеко! Как далеко! Тридцать лет прошло с тех пор!
Мне не
хочется, дорогая, чтобы ты приехала к началу охоты. Зачем отравлять радость
нашим друзьям, заставляя их в этот день грубоватого сельского развлечения
облачаться в светские костюмы? Так-то вот и портят мужчин, моя малютка.
Целую
тебя.
Твоя
старая тетка
Женевьева
де Z…
|
