Грезы
Происходило
это после дружеского обеда, обеда старых друзей. Их было пятеро: писатель, врач
и трое богатых холостяков, ничем не занятых.
Переговорили
уже обо всем, и наступила усталость, обычная после пиршества и побуждающая к
разъезду. Один из собеседников, молча смотревший на волнующийся, шумный
бульвар, освещенный газовыми рожками, вдруг сказал:
– Когда
ничего не делаешь с утра до вечера, дни тянутся без конца.
– И
ночи также, – добавил его сосед. – Я совсем не сплю, развлечения меня
утомляют, а разговоры все об одном и том же надоедают. Никогда не встречаю я
новых мыслей и, прежде чем завязать беседу с кем бы то ни было, испытываю
страстное желание совсем не говорить и ничего не слышать. Просто не знаю, куда
мне девать вечера.
Третий
бездельник провозгласил:
– Дорого
дал бы я за средство приятно проводить хотя бы часа два в день.
К ним
подошел писатель, уже перекинувший через руку пальто.
– Человек, –
сказал он, – который изобрел бы новый порок и преподнес его своим ближним,
пусть даже это сократило бы их жизнь наполовину, оказал бы большую услугу
человечеству, нежели тот, кто нашел бы средство обеспечить вечное здоровье и
вечную юность.
Доктор
рассмеялся и произнес, пожевывая сигару:
– Да,
но не так-то просто это изобрести. Тем не менее, с тех пор как создан мир,
человечество неутомимо ищет. Первые же люди сразу достигли в этом отношении
больших успехов. Но нам не сравниться с ними.
Один из
трех бездельников пробормотал:
– Жаль.
И тут же
добавил:
– Получить
бы только возможность спать, крепко спать, не ощущая ни жары, ни холода, спать
с чувством того изнеможения, какое бывает после утомительных вечеров, спать без
сновидений!
– Почему
без сновидений? – спросил сосед.
Тот
отвечал:
– Потому
что сны не всегда приятны: они причудливы, неправдоподобны, бессвязны, и когда
спишь, нет даже возможности по своему вкусу насладиться лучшим из них. Стало
быть, надо грезить наяву.
– Кто
же вам мешает? – спросил писатель.
Доктор
бросил свою сигару.
– Мой
милый, для того чтобы грезить наяву, необходимы внутренняя собранность и
большая работа воли, а это вызывает сильную усталость. Настоящая греза наша,
мысленная прогулка по миру очаровательных видений, несомненно, самое
восхитительное, что есть на свете, но она должна возникать естественно, без
напряжения; кроме того, она должна сопровождаться чувством физического
блаженства. Такую грезу я могу вам предложить, но при условии, что вы дадите
обещание не злоупотреблять ею.
Писатель
пожал плечами:
– Ну
да, знаю, это гашиш, опиум, зеленое варенье, искусственный рай. Бодлера я читал[74] и даже отведал
пресловутого зелья, от которого не на шутку расхворался.
Но
доктор прочно расположился в кресле.
– Нет,
это эфир, только эфир, и добавлю даже, что вам, писателям, не мешало бы иногда
применять это средство.
Трое
холостяков подошли ближе.
– Объясните
нам его действие, – попросил один из них.
Доктор
продолжал:
– Оставим
в стороне громкие слова, не так ли? Я не говорю ни о медицине, ни о нравственности:
я говорю о наслаждении. Вы ежедневно предаетесь излишествам, сокращающим вашу
жизнь. Я же хочу обратить ваше внимание на новое ощущение, доступное лишь людям
интеллекта, скажу даже, большого интеллекта; оно вредно, как все, что чрезмерно
возбуждает наши органы, но восхитительно. Добавлю, что вам понадобится
некоторая подготовка, то есть некоторая привычка, для того чтобы воспринять в
полной мере своеобразное действие эфира.
Оно не
похоже на действие, производимое гашишем, опиумом или морфием, и сразу же прекращается,
как только прервано впитывание лекарства, тогда как другие возбудители грез продолжают
действовать в течение многих часов.
Теперь я
постараюсь как можно обстоятельнее разобраться в том, что ощущаешь при этом. Но
задача эта не из легких, до того тонки, почти неуловимы эти ощущения.
Я
применял это средство во время приступов ужаснейшей невралгии и с тех пор, быть
может, немного им злоупотреблял.
У меня
была страшная головная боль, болела шея, а кроме того, был нестерпимый жар, лихорадочное
состояние. Я взял большой пузырек эфира, улегся и начал медленно его вдыхать.
Через
несколько минут мне послышался смутный шум, который вскоре перешел в какое-то
гудение, и мне показалось, что все тело становится легким, легким, как воздух,
и словно растворяется.
Затем
наступило нечто вроде душевного оцепенения, приятное состояние дремоты,
несмотря на продолжавшиеся боли, которые перестали, однако, быть мучительными.
Это были уже такие страдания, с которыми примиряешься, а не та ужасная пытка,
против которой восстает все наше измученное тело.
Своеобразное
и восхитительное ощущение пустоты в груди вскоре расширилось; оно перешло на конечности,
которые, в свою очередь, стали такими легкими, будто тело и кости растаяли и
осталась одна кожа, для того чтобы я мог воспринять всю сладость этого дивного
состояния. Я заметил, что больше не страдаю. Боль исчезла, как-то растаяла,
растворилась. И я услышал голоса, четыре голоса, два диалога, но не мог
разобрать слов. То это были неясные звуки, то до меня как будто доходило
какое-то слово. Но я понял, что это просто усилившийся шум в ушах. Я не спал, я
бодрствовал: я понимал, чувствовал, рассуждал ясно, глубокомысленно, с
необычайной силой и легкостью ума, испытывая странное упоение оттого, что мои
умственные способности удесятерились.
Это не
была греза, как под действием гашиша, это не были болезненные видения, вызываемые
опиумом; это было чудесное обострение мышления, новый способ видеть мир, судить
о нем, оценивать жизненные явления и при всем этом уверенность, убежденное
сознание, что этот способ и есть самый настоящий.
И вдруг
в моем уме возник библейский образ. Мне представлялось, что я вкусил от древа познания,
что все тайны раскрыты передо мною, настолько я находился во власти новой,
своеобразной, неопровержимой логики. И доводы, умозаключения, доказательства
так и толпились в моем уме, а на смену им, опровергая их, тотчас же приходили
другие доводы, умозаключения, доказательства, еще более сильные. Моя голова
стала полем битвы идей. А я становился высшим существом, вооруженным
непобедимейшей способностью мышления, и я наслаждался безумной радостью от
сознания своего могущества…
Это
продолжалось долго-долго. Я все еще вдыхал эфир из горлышка пузырька. Вдруг я
заметил, что он пуст. И это ужасно меня огорчило.
Четверо
слушателей в один голос запросили:
– Доктор,
скорее рецепт на литр эфира!
Но
доктор надел шляпу и ответил:
– Ну,
нет: пусть вас отравляют другие!
И он
ушел.
Милостивые
государыни, милостивые государи, неужели вашему сердцу ничего не скажут эти строки?
|
