Увеличить |
Глава XXXVIII
Заключение
Читатель, я стала его женой. Это была тихая свадьба: присутствовали
лишь он и я, священник и причетник. Когда мы вернулись из церкви, я отправилась
на кухню, где Мери готовила обед, а Джон чистил ножи, и сказала:
— Мери, сегодня утром я обвенчалась с мистером
Рочестером.
Экономка и ее муж были почтенные, флегматичного склада люди,
которым можно было в любое время спокойно сообщить самую важную новость, не
рискуя услышать визгливые восклицания и быть оглушенной потоком недоуменных
расспросов. Мери взглянула на меня с удивлением; ложка, которой она поливала
соусом пару жарившихся цыплят, на несколько мгновений замерла в воздухе, и на
те же несколько мгновений Джон перестал чистить ножи. Склонившись затем над
жарким, Мери только сказала:
— Обвенчались, мисс! В самом деле? — и
прибавила: — Я видела, что вы с хозяином куда-то пошли, но не знала, что
вы отправились в церковь венчаться. — Сказав это, она продолжала поливать
жаркое.
Обернувшись к Джону, я видела, что он широко улыбается.
— Я говорил Мери, что этим дело кончится, — сказал
он. — Я догадывался, что у мистера Эдварда на уме (Джон был старым слугою,
он знал своего хозяина еще когда тот был младшим в семье, и поэтому часто
называл его по имени), и был уверен, что он не станет долго ждать. Что ж,
правильно сделал, как мне сдается. Желаю вам счастья, мисс, — и он отвесил
мне почтительный поклон.
— Спасибо, Джон! Мистер Рочестер просил меня передать
вот это вам и Мери. — Я вложила ему в руку пятифунтовый билет и, не
ожидая, что они еще скажут, ушла из кухни. Некоторое время спустя, проходя мимо
двери кухни, я услышала следующие слова:
— Она подходит ему куда лучше, чем какая-нибудь важная
леди. — И затем: — Правда, из себя она неказиста, но зато сердце у
нее доброе и ничего плохого про нее не скажешь; а что до него, то всякому ясно,
что она кажется ему первой красавицей.
Я сейчас же написала в Мурхауз и в Кембридж, сообщая об этой
перемене в моей жизни и объясняя, чем она вызвана. Диана и Мери одобрили этот
шаг. Диана прибавила, что, как только окончится медовый месяц, она приедет меня
навестить.
— Лучше ей этого не дожидаться, — сказал мистер
Рочестер, когда я прочла ему письмо, — а то она, пожалуй, никогда не
приедет: наш медовый месяц будет сиять нам всю нашу жизнь, и его лучи померкнут
лишь над твоей и моей могилой.
Не знаю, как принял Сент-Джон это известие; он так и не
ответил на письмо, в котором я извещала его об этом событии. Однако спустя
полгода он все-таки мне написал; правда, не упоминая ни о мистере Рочестере, ни
о моем замужестве. Его письмо было написано в сдержанном тоне, хотя и очень
серьезном, но ласковом. С тех пор мы обмениваемся с ним письмами не слишком
часто, но регулярно; он надеется, что я счастлива, и верит, что я не из числа
тех, кто живет в этом мире без бога и поглощен лишь земными интересами.
Вы еще не совсем забыли маленькую Адель, не правда ли,
читатель? Я о ней ни на минуту не забывала. Вскоре я попросила у мистера
Рочестера разрешения навестить Адель в школе, куда он ее поместил. Меня тронула
ее бурная радость, когда она увидела меня. Девочка показалась мне худой и
бледной; она жаловалась, что ей живется трудно. И действительно, порядки в этом
заведении оказались слишком строгими и методы обучения слишком суровыми для
ребенка ее возраста; я увезла ее домой. Я собиралась снова сделаться ее
гувернанткой, но вскоре увидела, что это невозможно: мое время и заботы
принадлежали другому, — мой муж так в них нуждался!
Поэтому я нашла более подходящую школу, в нашей местности,
где могла часто навещать Адель и иногда брать ее домой. Я заботилась о том,
чтобы у нее было все необходимое, и скоро она там освоилась, почувствовала себя
вполне счастливой и стала делать быстрые успехи в учении. С годами английское
воспитание в значительной мере отучило девочку от ее французских замашек; и по
окончании ею школы я приобрела в ее лице приятную и услужливую помощницу,
покорную, веселую и скромную. Своими заботами обо мне и о моих близких она
давно уже отплатила мне за любовь и внимание, которые встречала с моей стороны.
Моя повесть подходит к концу. Еще несколько слов о моей
замужней жизни и о судьбе тех, чьи имена встречались в моем рассказе, — и
я кончаю.
Уже десять лет, как я замужем. Я знаю, что значит всецело
жить для человека, которого любишь больше всего на свете. Я считаю себя
бесконечно счастливой, и моего счастья нельзя выразить никакими словами, потому
что мы с мужем живем друг для друга. Ни одна женщина в мире так всецело не
принадлежит своему мужу. Нас так же не может утомить общество друг друга, как
не может утомить биение сердца, которое бьется в его и в моей груди; поэтому мы
неразлучны. Быть вместе — значит для нас чувствовать себя так же
непринужденно, как в одиночестве, и так же весело, как в обществе. Весь день
проходит у нас в беседе, и наша беседа — это, в сущности, размышление
вслух. Я всецело ему доверяю, а он — мне; наши характеры идеально подходят
друг к другу, почему мы и живем душа в душу.
Первые два года нашего брака мистер Рочестер оставался
слепым. Быть может, это обстоятельство особенно нас сблизило, особенно нас
связало; ведь я была тогда его зрением, как до сих пор остаюсь его правой
рукой. Я была в буквальном смысле (как он нередко меня называл) зеницей его
очей. Он видел природу и читал книги через меня; никогда я не уставала смотреть
за него и описывать поля, деревья, города, реки, облака и солнечные лучи —
весь окружающий нас пейзаж; передавать впечатления от погоды; доверять его
слуху то, в чем отказывали ему глаза. Никогда не уставала ему читать, не
уставала водить туда, куда ему хотелось, и делать для него то, о чем он просил.
И эти услуги доставляли мне всю полноту радости, утонченной, хоть и немного
грустной, ибо мистер Рочестер просил о них без мучительного стыда и без
гнетущего унижения. Он любил меня так глубоко, что, не колеблясь, прибегал к
моей помощи; он чувствовал, как нежно я его люблю, и знал, что принимать мои
заботы — значило доставлять мне истинную радость.
Однажды утром, в конце второго года, когда я писала письмо
под его диктовку, он подошел, наклонился надо мной и сказал:
— Джен, у тебя на шее какое-то блестящее украшение?
На мне была золотая цепочка, я ответила:
— Да.
— И на тебе голубое платье?
Это было действительно так. Затем он сообщил мне, что с
некоторых пор ему кажется, будто темная пелена у него на глазу становится более
прозрачной: теперь он убедился в этом.
Мы обратились в Лондоне к выдающемуся окулисту, и мистер
Рочестер через некоторое время стал видеть этим глазом. Он теперь видит не
очень отчетливо, не может подолгу читать и писать, но может передвигаться один,
и нет надобности водить его за руку; теперь уже небо для него не пустая бездна,
и земля не кажется ему мраком. Когда ему положили на колени его первенца, он
увидел, что мальчик унаследовал его глаза — такие, какими они были
прежде, — большие, черные, блестящие. И он снова с глубокой благодарностью
признал, что бог обратил на него свою милость.
Итак, мой Эдвард и я — мы оба счастливы; счастливы
также и наши любимые друзья. Диана и Мери Риверс обе замужем; поочередно, раз в
год, они приезжают погостить к нам, и мы изредка посещаем их. Муж Дианы —
капитан флота, храбрый офицер и прекрасный человек. Муж Мери — священник,
школьный товарищ ее брата, по своим дарованиям и моральным качествам он достоин
своей избранницы. И капитан Фицджемс и мистер Уортон любят своих жен и взаимно
любимы. Что касается Сент-Джона, то он покинул Англию и уехал в Индию. Он вступил
на путь, который сам избрал, и до сих пор следует этой стезей.
Он так и не женился и вряд ли женится. До сих пор он один
справляется со своей задачей; и эта задача близка к завершению: его славное
солнце клонится к закату. Последнее письмо, полученное от него, вызвало у меня
на глазах слезы: он предвидит свою близкую кончину. Я знаю, что следующее
письмо, написанное незнакомой рукой, сообщит мне, что господь призвал к себе
своего неутомимого и верного слугу.
[1] Гольдсмит
Оливер (1728—1774) — английский писатель, автор романа «Векфильдский
священник».
[2] Перевод
Т. Казмичевой.
[3] Гай
Фокс (1570—1605) — английский офицер, один из обвиняемых по делу о
Пороховом заговоре, представлявшем попытку католической партии взорвать
английский парламент
[4] «История
Расселаса, принца абиссинского» — роман Сэмюэля Джонсона (1709—1784),
ученого и критика, составителя толкового словаря английского языка
[5] как
один человек (фр.)
[9] Thorntree
(англ.) — боярышник
[10] «Что
с вами? — сказала одна из крыс. — Говорите!» (фр.)
[11] Моя
коробка, моя коробка! (фр.)
[12] Сиди
смирно, дитя, понимаешь? (фр.)
[13] О
боже! Какая прелесть! (фр.)
[14] и
я на этом настаиваю (фр.)
[15] Мое
платье идет мне?.. А башмачки? А чулки? Я, кажется, сейчас танцевать начну! (фр.)
[16] Мсье,
примите тысячу благодарностей за вашу доброту! Так мама делала, не правда ли,
мсье? (фр.)
[18] пылкую
страсть (фр.)
[19] атлетическое
сложение (фр.)
[21] мужской
красотой (фр.)
[22] пикантная
мордочка (фр.)
[24] Риччио
Давид (1540—1566) — итальянский музыкант, фаворит Марии Стюарт,
королевы Шотландской.
[25] Босвел
Джемс Хэпберн (1536—1578) — шотландский аристократ. Был женат на
Марии Стюарт.
[26] с
воодушевлением (ит.)
[28] Брайд
— невеста; уэлл — колодец (англ.) . Все вместе —
тюрьма в Англии.
[30] готова
скушать свою английскую маму (фр.)
[31] чтобы
приободриться (фр.)
[34] «Мармион»
— поэма английского писателя Вальтера Скотта.
|