Увеличить |
Глава XVIII
Дни в Торнфильдхолле проходили весело и в суете. Как
отличались они от первых трех месяцев, которые я провела под этой крышей,
полных тишины, однообразия и уединения! Казалось, отсюда изгнаны все печальные
чувства, забыты все мрачные воспоминания. Везде была жизнь, все было полно
движения. Нельзя было пройти по коридору, раньше столь тихому, или войти в одну
из парадных комнат, раньше столь пустынных, не встретив хорошенькую камеристку
или элегантного камердинера.
Кухня, буфетная, людская, столовая, вестибюль — всюду
было полно людей, а гостиные пустели только тогда, когда голубое небо и
волшебный солнечный свет чудесного весеннего дня звали гостей в парк. Но даже
когда погода испортилась и дождь зарядил на несколько дней, это не повлияло на
настроение гостей. Домашние развлечения стали только более оживленными и
разнообразными, вследствие того, что прогулкам на открытом воздухе был положен
конец.
В первый вечер, когда решили переменить программу, я была
крайне озадачена: все заговорили об игре в шарады, а я, по своему невежеству,
не понимала, что это значит. Были призваны слуги, обеденные столы передвинуты,
свечи перенесены, стулья расставлены полукругом перед аркой. Мистер Рочестер и
другие джентльмены отдавали распоряжения, а дамы порхали вверх и вниз по
лестницам, то и дело слышались звонки, которыми они призывали своих горничных.
Была приглашена миссис Фэйрфакс и запрошена о том, какие имеются в доме запасы
одежды, шалей и всякого рода декоративных тканей. Были осмотрены гардеробы на
третьем этаже, и горничные притащили вниз груды парчовых платьев, атласных
камзолов, черных шелковых плащей и кружевных жабо; часть вещей была отобрана и
отнесена в гостиную.
Тем временем мистер Рочестер снова пригласил дам и теперь отбирал
некоторых из них в свою группу.
— Мисс Ингрэм, конечно, пойдет ко мне. — Затем он
выбрал обеих барышень Эштон и миссис Дэнт. Он взглянул на меня: я случайно
оказалась неподалеку, так как застегивала миссис Дэнт расстегнувшийся браслет.
— А вы будете играть? — спросил он.
Я отрицательно покачала головой, очень опасаясь, как бы
мистер Рочестер не вздумал настаивать; но он этого не сделал и разрешил мне
спокойно вернуться на мое обычное место.
Мой хозяин и его группа скрылись за драпировкой. Остальное общество,
по указанию полковника Дэнта, расселось на стульях, расставленных полукругом.
Один из джентльменов, мистер Эштон, видимо, заметив меня в углу, предложил
пригласить и меня в их компанию. Но леди Ингрэм запротестовала:
— Нет, — услышала я ее слова. — Разве вы не
видите, что она слишком глупа?
Вскоре зазвонил колокольчик, и занавес поднялся. В глубине
высилась крупная фигура сэра Джорджа Лина (которого мистер Рочестер также
пригласил в свою группу), закутанная в белую простыню. Перед ним на столе лежала
большая раскрытая книга. Рядом стояла Эми Эштон, в плаще мистера Рочестера, и
также держала в руках книгу. Кто-то незримый весело названивал в колокольчик.
Тогда Адель (которая потребовала, чтобы ее тоже включили в игру) выбежала
вперед и разбросала на полу цветы из корзины, висевшей у нее на руке. Но вот
появилась величественная мисс Ингрэм, во всем белом, с длинной вуалью на голове
и в венке из роз. Рядом с ней выступал мистер Рочестер; они вдвоем приблизились
к столу и опустились на колени; миссис Дэнт и Луиза Эштон, также одетые в
белое, стали позади. Последовала церемония в виде пантомимы, в которой нетрудно
было узнать церемонию брачного обряда. Когда он был окончен, полковник Дэнт и
его группа посовещались шепотом, и затем полковник возгласил:
— Брайд![27]
Мистер Рочестер поклонился, и занавес был опущен.
Наступил довольно длинный перерыв, затем занавес снова
поднялся. Перед зрителями открылась более тщательно подготовленная сцена. Как я
уже упоминала, из столовой в гостиную вели две ступеньки. И вот примерно на
расстоянии ярда от них мы увидели большой мраморный бассейн, в котором я узнала
одну из достопримечательностей нашей оранжереи; бассейн этот обычно стоял
окруженный тропическими растениями, и в нем плавали золотые рыбки. Очевидно,
доставить сюда это громоздкое сооружение стоило немалых трудов.
На полу возле бассейна сидел мистер Рочестер, в одежде из
восточных тканей и с тюрбаном на голове. Его темные глаза, смуглая кожа и
резкие черты как нельзя больше соответствовали такому костюму: он выглядел
настоящим восточным эмиром, героем экзотической легенды. Затем появилась мисс
Ингрэм. На ней было также восточное одеяние — широкий алый шарф опоясывал
ее бедра, на голове был вышитый платок, ее чудесные руки были обнажены до плеч;
одной рукой она грациозно поддерживала на голове кувшин. Ее фигура, черты лица,
весь ее облик наводили на мысль об иудейской принцессе патриархальных времен, и
таковую она, видимо, и должна была изображать.
Она приблизилась к бассейну и склонилась над ним, словно
желая наполнить кувшин, затем снова поставила его на голову. Но вот сидевший
возле бассейна обратился к ней с просьбой. Она поспешно опустила руку с
кувшином и дала ему напиться. Тогда он вынул из-за пазухи шкатулку, открыл ее и
извлек оттуда драгоценные браслеты и серьги. Женщина изобразила удивление и
восторг. Преклонив колена, он сложил сокровища к ее ногам. Она взглядом и
жестами выразила недоверие и радость. Незнакомец надел браслеты на ее руки и
вдел серьги ей в уши. Это были Елеазар и Ревекка; не хватало только верблюдов.
И снова группа отгадывающих склонилась друг к другу
головами. Очевидно, они не могли решить, какое слово или слог изображены в этой
сцене. Тогда полковник Дэнт попросил представить целое. Занавес снова
опустился.
Когда он поднялся в третий раз, открылась только часть
гостиной, остальное пространство было скрыто ширмой, задрапированной какой-то
грубой темной материей. Мраморный бассейн исчез. На его месте стоял деревянный
стол и кухонная табуретка. Все это освещалось тусклым светом фонаря, так как свечи
были погашены.
На этом мрачном фоне выделялась фигура человека; он сидел,
стиснув руки на коленях и опустив глаза. Я узнала мистера Рочестера, хотя его
лицо было загримировано и одежда в беспорядке (рубаха свисала с одного плеча,
словно была порвана во время драки), а выражение отчаяния и злобы и
растрепанные, торчащие волосы действительно изменили его лицо до
неузнаваемости. Когда он сделал движение, звякнула цепь: на его руках были
кандалы.
— Брайдуэлл![28] —
воскликнул полковник Дэнт; и шарада была разгадана.
Через некоторое время, понадобившееся исполнителям, чтобы
переодеться в обычную одежду, они возвратились в столовую. Мистер Рочестер вел
под руку мисс Ингрэм. Она расхваливала его игру.
— Знаете ли вы, — сказала Бланш, — что из
всех трех образов мне больше всего понравился последний. О, живи вы немного
раньше, какой обаятельный разбойник с большой дороги из вас вышел бы!
— Я всю краску смыл с лица? — спросил он,
повернувшись к ней.
— Увы, да. Как жалко. Ничто так не идет к вашему лицу,
как этот резкий кармин.
— Значит, вы могли бы полюбить разбойника с большой
дороги?
— Интереснее английского разбойника может быть только
итальянский бандит. А его способен превзойти только левантийский пират.
— Ну, кто бы я ни был, помните, что вы моя жена. Мы
были обвенчаны час тому назад в присутствии всех этих свидетелей.
Она заулыбалась и густо покраснела.
— А теперь, Дэнт, — продолжал мистер
Рочестер, — ваша очередь.
И когда новая группа удалилась, мистер Рочестер и остальные
гости уселись на стульях перед аркой. Мисс Ингрэм села по правую руку от него,
все прочие разместились по обе стороны от них. Но теперь я не смотрела на
актеров. Я уже не ждала с интересом, чтобы поднялся занавес. Мое внимание было
целиком поглощено зрителями. Мой взгляд, до того устремленный на сцену, теперь
неотрывно следил за сидевшими на просцениуме. Какую шараду разыграл полковник
Дэнт и его группа, какое они выбрали слово и как его изобразили, мне уже трудно
было бы вспомнить, Но я до сих пор вижу, как совещались зрители после каждой
сцены, вижу, как мистер Рочестер повертывается к мисс Ингрэм, а мисс Ингрэм
повертывается к нему, вижу, как она склоняет к нему голову, так, что ее черные
кудри почти касаются его плеча и задевают его щеки, слышу их шепот, ловлю
взгляды, которыми они обмениваются; и сейчас, вспоминая об этом, я испытываю те
самые чувства, какие испытывала тогда.
Я уже говорила вам, читатель, что привыкла восхищаться
мистером Рочестером. Так не могла же я перемениться к нему только оттого, что
он перестал на меня обращать внимание и все это время ни разу не взглянул в мою
сторону; оттого, что все его внимание было приковано к знатной даме, которая
настолько презирала меня, что опасалась задеть краем платья, а если случайно
взор ее темных и властных глаз падал на меня, тотчас же отводила его, словно я
была недостойна даже ее взгляда. Не могла же я перемениться к нему оттого, что
знала о его предстоящем браке с упомянутой дамой и ежедневно видела
подтверждение этому в ее горделивой уверенности, что так и будет, оттого, что я
видела его ухаживания за ней, — правда, он ухаживал на особый лад —
небрежно, словно вызывая ее на то, чтобы она сама искала его внимания. Но тем
больше было в этой небрежности обаяния, а в этой гордости — какой-то
притягательной силы.
Нет, во всем этом не было ничего, что могло бы охладить или
изгнать любовь, но достаточно для того, чтобы вызвать отчаяние. А также —
скажете вы, читатель, — чтобы пробудить ревность. Но разве женщина в моем
положении могла ревновать к женщине, подобной мисс Ингрэм? Нет, я не ревновала.
Ту боль, которую я испытывала, трудно назвать этим словом. Мисс Ингрэм не
стоила ревности, она была слишком ничтожна, чтобы вызывать подобное чувство.
Простите мне этот кажущийся парадокс, но я имею в виду именно то, что сказала.
Она казалась очень эффектной, но лишенной всякой естественности; она обладала
красивой внешностью, была блестяще образованна, но ее ум был беден и сердце
черство; ничто не произрастало на этой почве, никакие плоды не могли освежить
вас здесь своей сочностью. Она не была добра; в ней не чувствовалось ничего
своего, она повторяла книжные фразы, но никогда не отстаивала собственных
убеждений, да и не имела их. Она толковала о высоких чувствах, но участие и
жалость были чужды ей, а также нежность и правдивость. В этом смысле она то и
дело выдавала себя, — хотя бы, например, тем, с каким презрением и
недоброжелательством относилась к маленькой Адели. Она вечно отсылала ее от
себя с каким-нибудь обидным словом, если девочка слишком приближалась к ней, а
иногда просто выгоняла из комнаты и обращалась с ней холодно и насмешливо. Но,
кроме моих, были еще глаза, которые наблюдали за проявлениями ее
характера, — наблюдали пристально, упорно, хитро. Да, будущий жених, сам
мистер Рочестер, установил наблюдение за своей предполагаемой невестой; и вот
это-то его коварство и настороженность, его полнейшее понимание всех
недостатков его избранницы, это очевидное отсутствие всякой страсти в его
чувстве к ней и вызывали во мне нестерпимую боль.
Я видела, что он собирается жениться на ней по причинам семейного
или политического характера, — оттого, что ее положение и связи подходили
ему, но я чувствовала, что он не отдал ей своей любви и что при всех ее
совершенствах она не могла завоевать это сокровище. Вот тут-то и таилась
причина моих постоянных мук и терзаний, поэтому меня и сжигал неугасимый огонь:
она была неспособна очаровать его.
Если бы она победила его, и он, покорившись ее власти,
искренне положил бы к ее ногам свою любовь, я закрыла бы лицо свое, отвернулась
бы к стенке и (выражаясь фигурально) умерла бы для них. Будь мисс Ингрэм
женщина доброй и благородной души, наделенная силой чувства, пылкостью,
великодушием, умом, я бы выдержала бой с двумя тиграми — ревностью и
отчаянием. Пусть они разорвали и уничтожили бы мое сердце, но сознание ее неизмеримого
превосходства дало бы мне покой до конца моих дней. И чем больше было бы это
превосходство и чем искреннее мое признание его, тем глубже и спокойнее было бы
мое отречение. Но постоянно видеть, как мисс Ингрэм старается покорить мистера
Рочестера и как она все вновь и вновь терпит поражение, видеть, как каждая
пущенная ею стрела неизменно пролетает мимо цели, в то время как сама она
горделиво торжествует победу, хотя эта гордость и самоуверенность все более и
более отдаляют ее от цели: видеть все это — значило находиться в
непрестанном волнении и подвергать себя вечным терзаниям.
Взирая на эти безуспешные попытки, я ведь представляла себе
и то, как она могла добиться успеха. Эти стрелы, метившие в грудь мистера
Рочестера и безобидно падавшие к его ногам, могли — я это знала, —
пущенные более искусной рукой, пронзить его гордое сердце, вызвать любовь в его
угрюмом взгляде и мягкость в насмешливом лице; но еще лучше, еще успешнее можно
было выиграть эту битву без всякого оружия.
«Отчего ее чары не действуют на него, раз ей выпало счастье
находиться к нему столь близко? — спрашивала я себя. — Нет, она,
вероятно, не любит его, не питает к нему истинного чувства. Если бы мисс Ингрэм
любила его, она бы так щедро не рассыпала золото своих улыбок, не бросала б ему
таких многозначительных взглядов, не возводила так умильно глаза к небу, не
расточала столько внимания!» Мне казалось, что если бы она спокойно сидела с
ним рядом, меньше говорила и меньше смотрела на него, она бы скорее покорила
его сердце. Как часто я видела на его лице совсем иное выражение, чем эта
холодная сдержанность, хотя мисс Ингрэм так настойчиво заигрывает с ним. Это
другое выражение появлялось само собой, его нельзя было вызвать никакими
ухищрениями и рассчитанными маневрами, его надо было просто принять, отвечать
на то, о чем он спрашивал, без всяких претензий, обращаться к нему, когда это
было нужно, без всяких ужимок, — и тогда это выражение усиливалось,
становилось все ласковее и естественнее и согревало сердце благодатным теплом.
«Сможет ли она угодить ему, когда они поженятся? Не думаю, чтобы ей это
удалось. А почему бы и нет? Его жена могла бы, я уверена, чувствовать себя
счастливейшей женщиной на свете».
До сих пор я не сказала ничего в осуждение планов мистера
Рочестера — его предполагаемой женитьбы из чисто светских соображений.
Узнав об этом впервые, я удивилась: как это у него могла быть подобная цель? Я
считала его человеком, на которого в выборе жены едва ли могут влиять столь
банальные мотивы; но чем больше я размышляла о положении и воспитании их обоих,
тем меньше чувствовала себя вправе осуждать его или мисс Ингрэм за то, что они
поступают согласно взглядам и принципам, внушавшимся им, без сомнения, с
раннего детства. Все люди их круга следовали этим принципам: вероятно, для
этого имелись причины, смысл которых оставался для меня недоступным. Мне
казалось, что, будь я на его месте, я слушалась бы только голоса своего сердца.
Тут как будто не могло быть сомнений. Но самая очевидность этой истины рождала
во мне догадку, что существуют какие-то серьезные препятствия, о которых я
ничего не знаю. Иначе весь мир вел бы себя так, как мне представлялось
естественным.
Однако я замечала, что не только в этом вопросе, но и во
многом другом становлюсь все снисходительнее к моему хозяину. Постепенно я
забывала о тех недостатках, к которым была так чувствительна первое время.
Вначале я стремилась изучить все стороны его характера, хорошие и дурные, и,
взвесив их, составить о нем справедливое суждение. Теперь же я ничего дурного
уже не замечала. Его насмешливость, его резкость, когда-то неприятно поражавшие
меня, теперь казались мне как бы приправой к изысканному блюду: острота ее
раздражает небо, но без нее пища казалась бы пресной. Что касается загадочного
выражения, которое появлялось порой в его глазах, поражая внимательного
наблюдателя, и снова исчезало, едва вы, успевали заглянуть в эти темные
глубины, то я затруднялась сказать, было ли оно угрюмым или печальным,
многозначительным или безнадежным. Это выражение раньше повергало меня в трепет,
словно, бродя по склону потухшего вулкана, я вдруг чувствовала, что земля подо
мной колеблется, и видела перед собой разверстую пропасть; я и теперь
улавливала в его лице такое выражение, но сердце уже не замирало в груди, и,
вместо того чтобы бежать без оглядки, мне хотелось подойти поближе, проникнуть
в эту тайну. Мисс Ингрэм казалась мне счастливой: настанет день, когда она
сможет заглянуть в эту пропасть, разгадать ее загадки и изучить их природу.
Но в то время как все мои помыслы были поглощены только моим
хозяином и его будущей невестой и я замечала только их, слышала только их
разговоры и наблюдала за их движениями, которые были полны для меня скрытого
смысла, остальная компания развлекалась как умела. Леди Лин и леди Ингрэм
продолжали величественно беседовать, кивая друг другу своими тюрбанами,
наподобие двух разряженных марионеток, и симметрически воздевая к небу четыре
руки, чтобы выразить изумление, негодование или ужас, — в зависимости от
того, о ком или о чем они судачили. Кроткая миссис Дэнт беседовала с
добродушной миссис Эштон, и время от времени обе дамы удостаивали и меня
любезного слова или приветливой улыбки. Сэр Джордж Лин, полковник Дэнт и мистер
Эштон спорили о политике, о делах графства, о судебных процессах. Молодой лорд
Ингрэм флиртовал с Эми Эштон; Луиза занималась музыкой с одним из молодых
Линов, а Мери Ингрэм томно выслушивала любезности другого Лина. Иногда они,
точно сговорившись, переставали играть свои роли и прислушивались к игре
главных актеров, ибо в конце концов мистер Рочестер и столь непосредственно
связанная с ним мисс Ингрэм составляли жизнь и душу всей компании. Если он в
течение часа отсутствовал, гостями овладевали заметное уныние и скука, а его
возвращение всегда давало новый толчок к оживленным разговорам.
Эту потребность в его животворном влиянии общество ощущало,
видимо, особенно остро, в один из тех дней, когда он был вызван по делам в
Милкот и его ожидали обратно только вечером. После полудня пошел дождь.
Прогулку, которую гости намеревались совершить, чтобы посмотреть цыганский
табор, только что расположившийся на выгоне под Хэем, пришлось отменить.
Кое-кто из мужчин ушел в конюшни; молодежь вместе с дамами отправилась играть
на бильярде; вдовствующие леди Ингрэм и леди Лин засели с горя за карты. Бланш
Ингрэм, хранившая высокомерное молчание, несмотря на все усилия миссис Дэнт и
миссис Эштон вовлечь ее в разговор, сначала мурлыкала сентиментальную песенку и
наигрывала на рояле, а затем, достав в библиотеке какой-то роман, с надменным
равнодушием расположилась на диване, решив сократить с помощью интересной книги
докучные часы ожидания. В гостиной и во всем доме царила тишина; только из
бильярдной доносились веселые голоса играющих.
Смеркалось, и звон часов уже предупредил о том, что пора
переодеваться к обеду, когда маленькая Адель, прикорнувшая рядом со мной в
оконной нише, воскликнула:
— Вон возвращается мистер Рочестер!
Я обернулась. Мисс Ингрэм вскочила с дивана. Остальные также
оторвались от своих занятий, ибо одновременно раздался скрип колес и топот копыт
по мокрому гравию. Приближалась карета.
— Что за фантазия возвращаться домой в таком
экипаже? — сказала мисс Ингрэм. — Ведь он уехал верхом на Мезруре, и
Пилот был с ним; куда же он дел собаку?
Ее внушительная фигура в пышных одеждах настолько приблизилась
к окну, что я вынуждена была откинуться назад, рискуя сломать себе позвоночник.
В своем нетерпении она сначала не заметила меня, но затем с презрительной
гримасой поспешила отойти к другому окну. Карета остановилась, кучер позвонил у
дверей, и из экипажа вышел одетый по-дорожному джентльмен; но это был не мистер
Рочестер. Это был незнакомый высокий элегантный мужчина.
— Какая досада! — воскликнула мисс Ингрэм. —
Вот противная обезьянка! — обратилась она к Адели. — Кто позволил
тебе торчать у окна? Зачем ты нас обманула? — И она бросила на меня
злобный взгляд, словно это была моя вина.
В холле послышались голоса, и приезжий вошел в гостиную. Он
поклонился леди Ингрэм, видимо считая ее старшей из присутствующих дам.
— Кажется, я явился не вовремя, сударыня? — сказал
он. — Моего друга, мистера Рочестера, нет дома? Но я приехал издалека и
надеюсь, что могу, на правах старинной дружбы, расположиться в этом доме до
возвращения его хозяина?
Манеры джентльмена были очень вежливы; акцент чем-то поразил
меня: не иностранный, но и не вполне английский. Лет ему могло быть столько же,
сколько и мистеру Рочестеру, то есть между тридцатью и сорока. Цвет лица у него
был необычно смуглый. И все же, на первый взгляд, он казался красивым мужчиной.
Однако при ближайшем рассмотрении в его лице выступало что-то неприятное; черты
у него были тонкие, но какие-то слишком вялые; глаза большие, пожалуй,
красивые, но взгляд их был равнодушный, безучастный. Так, по крайней мере, мне
показалось.
Звон колокола, призывавшего гостей переодеваться к обеду,
заставил все общество разойтись. После обеда я еще раз увидела приехавшего
джентльмена. Казалось, он чувствует себя, как дома. Его лицо понравилось мне
еще меньше. Оно поразило меня: что-то в нем было неуравновешенное и вместе с
тем безжизненное. Глаза как-то бесцельно блуждали, и это придавало его лицу
странное выражение; я никогда не видела такого взгляда. Этот красивый и
довольно приятный джентльмен чем-то отталкивал от себя. В правильном овале его
гладкого лица не ощущалось никакой силы; в очертаниях носа с горбинкой и
маленького вишневого рта не было никакой твердости; от ровного низкого лба не
веяло мыслью; в бездушных карих глазах не было ничего располагающего.
Прячась в моем обычном уголке и рассматривая гостя при свете
жирандолей, стоявших на камине и ярко освещавших это вялое лицо, — он
сидел в кресле у самого огня, однако старался придвинуться еще ближе, словно
ему было холодно, — я сравнивала его с мистером Рочестером. Казалось,
контраст между ними был не меньше, чем между сонным гусем и гордым соколом,
между смирной овцой и смелой лайкой, ее хранительницей. Он сказал, что мистер
Рочестер его старинный друг. Странная это, вероятно, была дружба, — более
чем наглядное доказательство того, что, как говорят, противоположности сходятся.
Рядом с ним сидело три джентльмена, и до меня доносились
обрывки их разговора. Сначала мне было трудно уловить тему их беседы, —
болтовня Луизы Эштон и Мери Ингрэм, сидевших неподалеку от меня, мешала мне
слушать. Барышни обсуждали приезжего; по их мнению, он был обаятельный мужчина.
Луиза сказала, что он «душка» и что она таких «обожает»; а Мери обратила ее
внимание на «его прелестный рот и тонкий нос», считая их признаками совершенной
красоты в мужчине.
— А какой чудесный лоб! — воскликнула
Луиза. — Такой гладкий, ни морщин, ни бугров, — я это просто
ненавижу. И какие славные глаза и улыбка!
Но вот, к моему великому облегчению, мистер Генри Лин
отозвал их на другой конец комнаты, чтобы условиться относительно отложенной
экскурсии в Хэй.
Теперь я могла сосредоточить все свое внимание на группе
перед камином. Вскоре я узнала, что приезжего зовут мистер Мэзон; он только что
прибыл в Англию из какой-то жаркой страны; вероятно, поэтому и лицо у него было
смуглое и он сидел так близко к огню, кутаясь в плащ. Затем я услышала названия
Ямайка, Кингстон, Спаништаун, — это указывало на то, что он жил в
Вест-Индии. Я с немалым изумлением услышала, что он впервые встретился и
познакомился с мистером Рочестером именно там. Мистер Мэзон рассказывал о том,
как его друг невзлюбил знойный климат, ураганы и дожди в этих краях. Мне было
известно, что мистер Рочестер много путешествовал, об этом поведала мне миссис
Фэйрфакс, но я полагала, что он не выезжал за пределы Европы, — до сих пор
я никогда не слышала, чтобы он посещал более отдаленные земли.
Я была погружена в эти мысли, когда произошел несколько
неожиданный эпизод. Мистер Мэзон, поеживавшийся от холода всякий раз, как
кто-нибудь открывал дверь, попросил подложить углей в камин, хотя он был еще
полон жара. Лакей, явившийся на зов, проходя мимо мистера Эштона, что-то сказал
ему вполголоса, причем я разобрала всего несколько слов: «старуха», «так
пристает…».
— Скажите, что я ее в тюрьму посажу, если она не
уберется отсюда, — отозвался судья.
— Нет, подождите, — прервал его полковник
Дэнт. — Не отсылайте ее, Эштон. Может быть, это будет интересно. Лучше
спросите дам. — И он, уже громко, продолжал: — Вот, сударыни, вы
хотели отправиться в Хэй посмотреть цыганский табор. А Сэм говорит, что в
людской столовой находится старуха цыганка, она просит, чтобы ее провели к
«господам», она им погадает. Хотите видеть ее?
— Слушайте, полковник, — воскликнула леди
Ингрэм, — неужели вы впустите сюда какую-то подозрительную цыганку? Гоните
ее без всяких разговоров, и сейчас же!
— Но я никак не могу заставить ее уйти, миледи, —
отозвался лакей. — И никто из слуг не может. Там миссис Фэйрфакс, она
старается выпроводить ее, но старуха взяла стул, уселась около камина и
говорит, что не двинется с места, пока ей не разрешат войти сюда.
— А что ей нужно? — спросила миссис Эштон.
— Она хочет погадать господам, сударыня. И клянется,
что без этого не уйдет.
— А какова она собой? — заинтересовались обе мисс
Эштон.
— Отвратительная старая ведьма, мисс, черная, как сажа!
— Настоящая ворожея! — воскликнул Фредерик
Лин. — Конечно, нужно привести ее сюда.
— Разумеется! — подхватил его брат. — Как
можно упустить такое развлечение!
— Мальчики, вы с ума сошли! — воскликнула миссис
Лин.
— Я не могу допустить в своем присутствии столь
неприличное развлечение, — прошипела вдовствующая леди Ингрэм.
— Ну, мама, что за глупости! — раздался
насмешливый голос Бланш. И она повернулась на табуретке перед роялем. До сих
пор она сидела, молча, рассматривая какие-то ноты. — Я хочу, чтобы мне
предсказали мою судьбу. Сэм, впустите эту красотку.
— Но, сокровище мое, пойми сама…
— Понимаю и знаю заранее все, что ты скажешь. Но будет
так, как я хочу. Скорей, Сэм!
— Да, да, да! — закричала молодежь, и дамы, и
джентльмены. — Пусть войдет, очень интересно!
Слуга все еще медлил.
— Да это такая скандалистка, — сказал он.
— Ступайте! — изрекла мисс Ингрэм; и он вышел.
Гостями овладело волнение. Когда Сэм вернулся, все еще
продолжался перекрестный огонь насмешек и шуток.
— Она не хочет войти, — сказал Сэм. — Она
говорит, что ей не пристало показываться перед всей честной компанией (она так
выразилась), и требует, чтобы ее отвели в отдельную комнату; если господа хотят
погадать, пусть заходят к ней поодиночке.
— Вот видишь, моя прелесть! — начала леди
Ингрэм. — Старуха фокусничает. Послушайся меня, мой ангел…
— Проводите ее в библиотеку, — отрезал
ангел. — Я тоже не собираюсь слушать ее перед всей компанией и предпочитаю
остаться с ней вдвоем. В библиотеке топится камин?
— Да, сударыня, но только это такая продувная бестия…
— Ну, довольно разговоров, болван! Делайте, как я
приказываю.
Сэм снова исчез. Гостями овладело еще большее оживление.
— Она приготовилась, — сказал лакей, появившись
вновь. — Спрашивает, кто будет первым.
— Мне кажется, не мешает сначала взглянуть на нее,
прежде чем пойдет кто-нибудь из дам, — заметил полковник Дэнт. —
Скажите ей, Сэм, что придет джентльмен.
Сэм вышел и вернулся.
— Она говорит, сэр, что не желает гадать джентльменам,
так что пусть не беспокоятся и приходить к ней. И насчет дам тоже, — едва
сдерживая усмешку, продолжал он. — Она просит к себе только молодых и
незамужних.
— Честное слово, она не глупа! — воскликнул Генри
Лин.
Мисс Ингрэм торжественно поднялась.
— Я иду первая, — заявила она таким тоном, каким
бы мог сказать предводитель героического отряда, идущего на верную гибель.
— О моя дорогая, о мое сокровище! Остановись,
подумай! — взмолилась ее мать. Но мисс Ингрэм величественно проплыла мимо
нее и скрылась за дверью, которую распахнул перед ней полковник Дэнт. Мы
услышали, как она вошла в библиотеку.
На минуту воцарилось молчание. Леди Ингрэм, решив предаться
отчаянию, картинно ломала руки. Мисс Мери уверяла всех, что у нее ни за что не
хватило бы храбрости пойти в библиотеку. Эми и Луиза Эштон возбужденно хихикали
и явно робели.
Минуты текли очень медленно. Их прошло не меньше пятнадцати,
когда дверь из библиотеки, наконец, снова открылась, и под аркой показалась
мисс Ингрэм.
Будет ли она смеяться? Отнесется ли к этому как к шутке? Все
взгляды обратились на нее с жадным любопытством, но она встретила их холодно, с
непроницаемым видом. Она не казалась ни веселой, ни взволнованной; держась
чрезвычайно прямо, она проследовала через комнату и непринужденно уселась на
свое прежнее место.
— Ну, Бланш? — обратился к ней лорд Ингрэм.
— Что она сказала тебе, сестра? — спросила Мери.
— Как, какое у вас впечатление? Она настоящая
гадалка? — засыпала ее вопросами миссис Эштон.
— Не спешите, не горячитесь, господа, — отозвалась
мисс Ингрэм, — что означают все эти расспросы? Поистине, вы готовы всему
верить и изумляться, судя по тому, какой шум все подняли вокруг этой цыганки, а
особенно ты, мама! Вы, должно быть, уверены, что в доме находится настоящая
колдунья, которая связана с самим чертом. Я же увидела просто нищенку цыганку;
она гадала мне по руке, как доморощенная хиромантка, и сказала то, что обычно
говорится в таких случаях. Мое любопытство удовлетворено, и, я думаю, мистер
Эштон хорошо сделает, если посадит ее завтра в тюрьму, как и грозился.
Мисс Ингрэм взяла книгу и поглубже уселась в кресло, явно
отклоняя дальнейшие разговоры. Я наблюдала за ней с полчаса. Она ни разу не
перевернула страницы, и на ее помрачневшем лице все явственнее проступало
раздражение и разочарование. Она, видимо, не услышала ничего для себя приятного
и, судя по ее угрюмой молчаливости, находилась под сильным впечатлением от
разговора с цыганкой, хотя не считала нужным в этом признаться.
Мери Ингрэм, Эми и Луиза Эштон уверяли, что боятся идти
одни, и вместе с тем всем им хотелось пойти. Начались переговоры, причем
посредником был Сэм. После бесконечных хождений туда и сюда Сэм, которому все
это уже, вероятно, порядком надоело, сообщил, что. капризная сивилла, наконец,
позволила барышням явиться втроем.
Их беседа с цыганкой оказалась более шумной, чем беседа мисс
Ингрэм. Из библиотеки то и дело доносились нервные смешки и легкие вскрики.
Минут через двадцать барышни, наконец, ворвались в комнату бегом, вне себя от
волнения.
— Она сумасшедшая! — кричали они наперебой. —
Она нам сказала такие вещи! Она все знает про нас! — и, задыхаясь, упали в
кресла, подставленные им мужчинами.
Когда их начали осаждать вопросами, они рассказали, что
цыганка знает, что каждая из них говорила и делала, когда была еще ребенком;
она описала книги и украшения, находящиеся у них дома, — например,
альбомы, подаренные им родственниками. Барышни уверяли, что она даже угадывала
их мысли и шепнула каждой на ухо имя того, кто ей всех милей, а также назвала
каждой ее заветное желание.
Мужчины потребовали разъяснения относительно последних двух
пунктов. Но, возмущенные такой дерзостью, барышни только краснели в ответ.
Мамаши тем временем предлагали им нюхательные соли и обмахивали их веерами, все
вновь и вновь напоминая о том, что недаром же их предостерегали от этого
необдуманного поступка; более пожилые джентльмены посмеивались, а молодежь
усиленно навязывала взволнованным барышням свои услуги.
Среди всего этого смятения я почувствовала, что кто-то
коснулся моего локтя, обернулась и увидела Сэма.
— Прошу вас, мисс, цыганка заявила, что в комнате есть
еще одна незамужняя барышня, которая у нее не побывала. Она клянется, что не
уйдет отсюда, пока не поговорит со всеми. Я думаю, она вас имела в виду, больше
ведь никого нет. Что мне сказать ей?
— О, я, конечно, пойду, — отвечала я, так как мое
любопытство было задето, выскользнула из комнаты, никем не замеченная, ибо все
гости столпились вокруг испуганного трио, и быстро притворила за собою дверь.
— Хотите, мисс, — предложил Сэм, — я подожду
вас в холле? Если вы испугаетесь, позовите меня, и я войду.
— Нет, Сэм, возвращайтесь на кухню. Я не боюсь.
Я и не боялась, но была очень заинтригована.
|