КУМА
Дачи в
сосновых лесах под Москвой. Мелкое озеро, купальни возле топких берегов.
Одна из
самых дорогих дач недалеко от озера: дом в шведском стиле, прекрасные старые
сосны и яркие цветники перед обширной террасой.
Хозяйка
весь день в лёгком нарядном матинэ с кружевами, сияющая тридцатилетней купеческой
красотой и спокойным довольством летней жизни. Муж уезжает в контору в Москву в
девять утра, возвращается в шесть вечера, сильный, усталый, голодный, и тотчас
идёт купаться перед обедом, с облегчением раздевается в нагретой за день
купальне и пахнет здоровым потом, крепким простонародным телом…
Вечер в
конце июня. Со стола на террасе ещё не убран самовар. Хозяйка чистит на варенье
ягоды. Друг мужа, приехавший на дачу в гости на несколько дней, курит и смотрит
на её обнажённые до локтей холёные круглые руки. (Знаток и собиратель древних русских
икон, изящный и сухой сложением человек с небольшими подстриженными усами, с
живым взглядом, одетый как для тенниса.) Смотрит и говорит:
– Кума,
можно поцеловать руку? Не могу спокойно смотреть.
Руки в
соку, – подставляет блестящий локоть.
Чуть коснувшись
его губами, говорит с запинкой:
– Кума…
– Что,
кум?
–
Знаете, какая история: у одного человека сердце ушло из рук и он сказал уму:
прощай!
– Как
это сердце ушло из рук?
– Это из
Саади, кума. Был такой персидский поэт.
– Знаю.
Но что значит сердце ушло из рук?
– А это
значит, что человек влюбился. Вот как я ч вас.
–
Похоже, что и вы сказали уму: прощай.
– Да,
кума, сказал.
Улыбается
рассеянно, будто занятая только своим делом:
– С чем
вас и поздравляю.
– Я
серьёзно.
– На
здоровье.
– Это не
здоровье, кума, а очень тяжёлая болезнь.
–
Бедный. Надо лечиться. И давно это с вами?
– Давно,
кума. Знаете, с каких пор? С того дня, когда мы с вами ни с того ни с сего
крестили у Савельевых, – не понимаю, какая нелёгкая дёрнула их позвать крестить
именно нас с вами… Помните, какая метель была в тот день, и как вы приехали вся
в снегу, возбуждённая быстрой ездой и метелью, как я сам снял с вас соболью
шубку, и вы вошли в залу в скромном белом шёлковом платье с жемчужным крестиком
на слегка открытой груди, а потом держали ребёнка на руках с завёрнутыми
рукавчиками, стояли со мной у купели, глядя на меня с какой-то смущённой
полуулыбкой… Тут-то и началось между нами что-то тайное, какая-то греховная близость,
наше как бы уже родство и оттого особенное вожделение.
– Parlez
pour vous…[19]
– А
потом мы рядом сидели за завтраком, и я не понимал – то ли это от гиацинтов на
столе так чудесно, молодо, свежо пахнет или от вас… Вот с тех пор я и заболел.
И вылечить меня можете только вы.
Посмотрела
исподлобья:
– Да, я
этот день хорошо помню. А что до леченья, то жаль, что Дмитрий Николаевич нынче
ночует в Москве, – он бы вам тотчас посоветовал настоящего доктора.
– А
почему он ночует в Москве?
– Сказал
утром, уходя на станцию, что нынче у них заседание пайщиков, перед разъездом.
Все разъезжаются – кто в Кисловодск, кто за границу.
– Но он
мог бы с двенадцатичасовым вернуться.
– А
прощальное пьянство после заседания в "Мавритании"?
За
обедом он грустно молчал, неожиданно пошутил:
– А не
закатиться ли и мне в "Мавританию" с десятичасовым, вдребезги
напиться там, выпить на брудершафт с метрдотелем?
Она
посмотрела длительно:
–
Закатиться и меня одну оставить в пустом доме? Так-то вы помните гиацинты!
И тихо,
будто задумавшись, положила ладонь на его лежавшую на столе руку…
Во
втором часу ночи, в одном шлафроке, он прокрался из её спальни по тёмному,
тихому дому, под чёткий стук часов в столовой, в свою комнату, в сумраке
которой светился в открытые на садовый балкон окна дальний неживой свет всю
ночь не гаснущей зари и пахло ночной лесной свежестью. Блаженно повалился
навзничь на постель, нашарил на ночном столике спички и портсигар, жадно
закурил и закрыл глаза, вспоминая подробности своего неожиданного счастья.
Утром в
окна тянуло сыростью тихого дождя, по балкону ровно стучали его капли. Он открыл
глаза, с наслаждением почувствовал сладкую простоту будничной жизни, подумал:
"Нынче уеду в Москву, а послезавтра в Тироль или на озеро Гарда", – и
опять заснул.
Выйдя к
завтраку, почтительно поцеловал её руку и скромно сел за стол, развернул салфетку…
– Не
взыщите, – сказала она, стараясь быть как можно проще, – только холодная курица
и простокваша. Саша, принесите красного вина, вы опять забыли…
Потом,
не поднимая глаз:
–
Пожалуйста, уезжайте нынче же. Скажите Дмитрию Николаевичу, что вам тоже страшно
захотелось в Кисловодск. Я приеду туда недели через две, а ею отправлю в Крым к
родителям, там у них чудная дача в Мисхоре… – Спасибо, Саша. Вы простокваши не
любите, – хотите сыру? Саша, принесите, пожалуйста, сыр…
–
"Вы любите ли сыр, спросили раз ханжу", – сказал он, неловко смеясь. –
Кума…
– Хороша
кума!
Он взял
через стол и сжал её руку, тихо говоря:
– Правда
приедете?
Она
ответила ровным голосом, глядя на него с лёгкой усмешкой:
– А как
ты думаешь? Обману?
– Как
мне благодарить тебя!
И тотчас
подумал: "А там я её, в этих лакированных сапожках, в амазонке и в
котелке, вероятно, тотчас же люто возненавижу!"
25
сентября 1943
|
