 Увеличить |
Глава XXVII
Томми Трэдлс
Может
быть, причиной тому был совет миссис Крапп, а может быть, созвучие слов «кегли»
и Трэдлс,[75]
но на следующий день мне захотелось повидаться с Трэдлсом. Срок, о котором он
говорил, давно миновал. Я знал, что он живет на какой-то уличке неподалеку от
Ветеринарного колледжа, в Кемден-Тауне;[76]
по словам одного из наших клерков, жившего в том районе, эта улица была
населена главным образом джентльменами-студентами, которые покупали живых ослов
и производили опыты с этими четвероногими у себя на квартирах. Клерк подробно
рассказал, как мне найти вышеозначенное научное заведение, и в тот же день я
отправился повидать моего старого школьного товарища.
Уличка
оставляла желать лучшего и показалась мне не совсем подходящим местом для Трэдлса.
Обитатели ее имели склонность выбрасывать все, что им не могло пригодиться, на
мостовую, и потому, в дополнение к грязи и сырости, она была усеяна капустными
листьями. Впрочем, отбросы были не только растительного происхождения;
разыскивая нужный мне номер дома, я собственными глазами увидел в различных
стадиях разрушения: башмак, искореженную кастрюлю, черную шляпку и зонтик.
Это
место живо напомнило мне те времена, когда я жил вместе с мистером и миссис
Микобер. Неопределенный оттенок весьма поблекшего аристократизма, лежавший на
этом доме, который я искал, и выделявший его из ряда других домов, – хотя
все они были построены по одному и тому же скучному образцу и напоминали
неумелые опыты ребенка, который учится строить дома, – еще ясней вызвал в
моей памяти образы мистера и миссис Микобер. Эти воспоминания о мистере и
миссис Микобер сделались еще более яркими, когда я подошел к открытой двери, у
которой стоял разносчик молока.
– А
когда же они заплатят должок? – спрашивал молочник молоденькую служанку.
– Хозяин
сказал, что постарается заплатить как можно скорей, – отвечала служанка.
– Потому
как, – продолжал молочник, не обратив ни малейшего внимания на ее слова
(судя по его тону, он обращался не к молоденькой служанке, а говорил для
назидания кому-то, находившемуся в доме), – потому как слишком долго мне
не платят, вот я и начал думать, что денег уж не получишь, пиши пропало!.. Э,
нет! Так не пройдет!
Молочник,
повысив голос и вглядываясь в глубину коридора, бросил туда эти слова.
Он
торговал деликатным товаром – молоком, но его поведение расходилось с этой
профессией. Такой свирепый тон скорее подходил бы мяснику или торговцу бренди.
Молоденькая
служанка отвечала чуть слышно, но по ее губам я догадался, что речь идет о
незамедлительной уплате долга.
– Вот
что я вам скажу, – проговорил молочник, впервые взглянув на нее в упор и
беря ее за подбородок, – вы любите молочко?
– Да,
люблю, – ответила та.
– Ну,
так вы его завтра не получите. Слышите? Ни капли молока завтра не получите.
Перспектива
получить молоко сегодня, мне кажется, утешила ее. Молочник мрачно покачал головой,
отпустил ее подбородок, нехотя открыл свой жбан и отлил обычную порцию в ее
кувшин. После этого он отошел, что-то бормоча, и гневно заорал у соседней
двери, возвещая о своем приходе.
– Здесь
живет мистер Трэдлс? – осведомился я.
Таинственный
голос из глубины коридора ответил: «Да». Молоденькая служанка вслед за ним
повторила: «Да».
– Он
дома? – спросил я.
Снова
таинственный голос ответил утвердительно, и снова служанка отозвалась как эхо.
Я вошел и, следуя указанию служанки, стал подниматься по лестнице: проходя мимо
двери гостиной, я чувствовал, что за мной следит некий таинственный глаз,
принадлежащий, быть может, той же особе, которой принадлежал и таинственный
голос.
Когда я
поднялся на верхнюю площадку лестницы, – в доме было всего два
этажа, – меня встретил Трэдлс. Он очень обрадовался и с чрезвычайной
сердечностью меня приветствовал. Его комната выходила окнами на улицу, она была
очень опрятна, но меблирована крайне скудно. Другой комнаты у него не было, ибо
тут же стоял диван, заменявший кровать, а сапожные щетки и вакса покоились за
словарем, среди книг, на шкафу. Стол покрывали бумаги. На Трэдлсе был старый
домашний костюм – очевидно перед моим приходом он сидел за работой. Я ни к чему
не присматривался, но, усаживаясь, окинул обстановку одним взглядом и увидел
все, вплоть до церковки, изображенной на его фарфоровой чернильнице; эта
способность также возникла у меня во времена Микобера. Хитроумные
приспособления для того, чтобы скрыть комод, башмаки, бритвенное зеркало и тому
подобные предметы, особо красноречиво свидетельствовали, что передо мной тот же
самый Трэдлс, который некогда мастерил из писчей бумаги клетки для слонов и
сажал туда мух, а после побоев утешался шедеврами искусства, частенько мной
упоминаемыми.
В углу
комнаты находился под большой белой скатертью какой-то предмет, но что это
такое, я не мог угадать.
– Трэдлс,
я очень рад вас видеть! – сказал я, усевшись, и снова мы пожали друг другу
руки.
– И
я очень рад вас видеть, Копперфилд! – отозвался он. – Очень рад! Вот
потому-то я и дал вам этот адрес вместо адреса моей конторы. Я был в таком
восторге, когда встретил вас на Эли-Плейс, и убедился, что и вы мне очень
обрадовались.
– О!
У вас есть контора! – сказал я.
– Мне
принадлежит четверть конторы и коридора, а также четверть клерка. Мы вчетвером
объединились и сняли контору, – деловой вид, знаете ли, вещь
немаловажная! – и на четыре части поделили клерка. Он мне стоит полкроны в
неделю.
В его
улыбке, с которой он это говорил, отражались знакомая незлобивость и
добродушие; она свидетельствовала также и о прежней его неудачливости.
– Вы
понимаете, Копперфилд, я вовсе не из гордости избегаю давать адрес моей квартиры, –
продолжал он. – Происходит это потому, что тем, у кого есть ко мне дела,
пожалуй, не понравится сюда приходить. Что же касается меня, то я, по мере сил,
борюсь с трудностями, и было бы смешно, если бы я притворялся, будто занимаюсь
чем-то другим.
– Я
слышал от мистера Уотербрука, что вы готовитесь к работе в суде, – сказал
я.
– Вот-вот.
Я готовлюсь к работе в суде, – повторил Трэдлс, медленно потирая
руки. – Я уже приступил к учению, правда после довольно долгой проволочки.
Принят я был раньше, но плата сто фунтов очень уж высока. Очень высока!
И Трэдлс
состроил гримасу, словно ему выдернули зуб.
– Вот
я сижу с вами, Трэдлс, и знаете, о чем думаю? – спросил я.
– Нет.
– О
голубом костюмчике, который вы носили.
– Да
что вы! Ох, какой он был тесный! – захохотал Трэдлс. – Боже мой!
Счастливые были времена! Ведь правда?
– Владелец
нашей школы мог бы позаботиться о том, чтобы они были для нас более счастливыми,
это не повредило бы нам. Таково мое мнение, – ответил я.
– Да,
мог бы. Но все-таки как мы тогда веселились! – сказал Трэдлс. –
Помните ночи в дортуаре? А наши ужины? А ваши рассказы? Ха-ха-ха! И помните,
как меня взгрели за то, что я плакал о мистере Мелле? Эх, старина Крикл! Хотел
бы я его снова повидать.
– Но
он расправлялся с вами зверски, Трэдлс! – воскликнул я с негодованием,
потому что его незлобивость вызвала во мне такое чувство, словно его отколотили
только вчера на моих глазах.
– Вы
так думаете? В самом деле? – отозвался Трэдлс. – Да, пожалуй. Но все
это было так давно. Эх, старина Крикл!
– Вы
были тогда на попечении дяди? – спросил я.
– Вот
именно. Я все собирался ему писать. И все не мог собраться, помните? Ха-ха-ха!
Да, тогда у меня был дядя. Он умер вскоре после того, как я оставил школу.
– Да
что вы!
– Да.
Он был… как это называется… мануфактурщик, торговец мануфактурой. Потом он ушел
от дел. И назначил меня наследником. Но когда я вырос, он меня невзлюбил.
– Что
вы хотите этим сказать? – спросил я.
Он
говорил таким серьезным тоном, что я подумал, не скрыт ли в его последних
словах какой-нибудь тайный смысл.
– Эх,
Копперфилд! Я хочу сказать, что, к несчастью, он совсем меня разлюбил, –
ответил Трэдлс. – Он утверждал, будто я обманул его ожидания, а потому он
и женился на своей экономке.
– А
что вы делали? – спросил я.
– Да
ничего особенного. Я жил с ними, ожидая, что он меня куда-нибудь пристроит,
пока в один прекрасный день его подагра не перебросилась, к несчастью, на
живот, и он умер. А тогда она вышла замуж за молодого человека, и я оказался
без средств.
– Он
вам так ничего и не оставил, Трэдлс?
– Оставил
пятьдесят фунтов, – сказал Трэдлс. – Никакой профессии у меня не
было, и поначалу я решительно не знал, что мне с собой делать. Но тут мне помог
сын одного адвоката, Яулер, тот, что с кривым носом. Он был в Сэлем-Хаусе,
помните?
– Нет.
Он не учился со мной. В мое время носы у всех были прямые.
– Ну,
неважно, – продолжал Трэдлс. – Так вот, благодаря его поддержке я
начал переписывать судебные документы. Но эта работа приносила мне немного, и
тогда я стал составлять для их конторы бумаги, делать выборки и прочее. Я умею
работать как вол, Копперфилд, и вот я научился неплохо справляться с таким
делом. Тогда я вбил себе в голову, что буду изучать право, и на это ушел весь
остаток моего наследства. Яулер рекомендовал меня в две-три конторы, – между
прочим и мистеру Уотербруку, – и работы у меня хватало. К тому же мне
повезло – я познакомился с издателем, который затевал энциклопедию. Он поручает
мне кое-какие статьи; кстати (он кинул взгляд на стол)… в данный момент я
тружусь для него. Я неплохой компилятор, Копперфилд, – Закончил Трэдлс все
так же весело и доверчиво, – но у меня решительно нет никакой выдумки, ни
на грош! Ох! Мне кажется, оригинальности у меня меньше, чем у кого бы то ни
было из молодых людей.
Трэдлс
умолк, словно ожидая, чтобы я подтвердил его слова; я кивнул головой, и он
продолжал с той же бодрой покорностью – лучшего определения я не могу найти.
– Стало
быть, мало-помалу, живя очень скромно, я наскреб в конце концов сотню фунтов,
и, слава богу, они уже уплачены, хотя это было… надо сказать… – тут Трэдлс
снова скорчил гримасу, словно ему выдернули второй зуб, – это было
трудновато. Я живу на тот заработок, о котором только что говорил, но надеюсь
рано или поздно стать журналистом, а это для меня все равно что выиграть игру.
Послушайте, Копперфилд, вы совсем не изменились! Вы по-прежнему такой же милый,
а я так рад вас видеть, что ничего не буду скрывать… Ну так знайте: я
помолвлен!
Помолвлен!
О Дора!
– Она
дочь помощника приходского священника в Девоншире, у него десять человек
детей. – Он поймал мой взгляд, упавший, помимо моей воли, на рисунок,
изображенный на чернильнице. – Да, это та самая церковь. Надо выйти из
калитки, повернуть налево, – он водил пальцем по чернильнице, – и
тут, где сейчас кончик моего пера, стоит дом, окна его выходят прямо на
церковь…
Восхищение,
с каким он пустился во все эти подробности, вспомнилось мне только позже, ибо в
своем эгоизме я занят был тем, что припоминал точное расположение дома и сада
мистера Спенлоу.
– Какая
она милая! Немного старше меня, но такая милая! – продолжал он. –
Говорил я вам, что уезжал из Лондона? Да, я был там. Я отправился туда пешком и
пешком вернулся. Как там было чудесно! Возможно, наша помолвка будет длиться
долго, но наш девиз: «Жди и надейся!» Мы всегда это повторяем. Мы всегда
говорим: «Жди и надейся!» И она будет ждать, Копперфилд, хоть до шестидесяти
лет, будет ждать сколько угодно… ради меня.
Трэдлс
встал и с торжествующей улыбкой положил руку на белую скатерть, которую я
заметил раньше.
– И
все-таки это отнюдь не значит, что мы не начали готовиться к семейной жизни. О
нет! Мы уже начали. Мы будем готовиться постепенно, но начало уже положено. Вы
видите, здесь, – он бережно и с большой гордостью приподнял
скатерть, – находятся два предмета обстановки, которые, так сказать,
кладут начало… Вот этот горшок для цветов с подставкой купила она. Его можно
поставить у окна в гостиной, – тут он отступил назад и с восхищением
обозрел покупку, – в горшке будет какое-нибудь растение. Вот как! А этот
круглый столик с мраморной доской (два фута десять дюймов в окружности) купил
я. Скажем, вам понадобится положить книгу или кто-нибудь придет повидать вас
или вашу жену, и надо будет, знаете ли, угостить его чашкой чаю – пожалуйста, к
вашим услугам! Это прелестная вещь и крепкая, как скала.
Я горячо
похвалил оба приобретения, после чего Трэдлс столь же бережно снова накрыл их
скатертью.
– Пусть
это еще не так много, но все-таки уже кое-что, – продолжал Трэдлс. –
Столовое белье, наволочки и всякие прочие вещи – вот что особенно меня обескураживает,
Копперфилд. И еще кухонная посуда, ящики для свечей, рашперы и прочее. Все это,
знаете ли, дорого стоит. Но «жди и надейся»! А какая она милая, если бы вы
знали!
– Я
в этом уверен, – сказал я.
– Чтобы
покончить с этими прозаическими личными делами, скажу только одно: покуда я делаю,
что могу, – продолжал Трэдлс, снова усаживаясь на стул. – Много я не
зарабатываю, но и расходы у меня невелики. Столуюсь я с жильцами нижнего этажа,
это славные люди. Мистер и миссис Микобер немало повидали в жизни и составляют
мне прекрасную компанию.
– Милый
Трэдлс, о ком вы говорите? – вскричал я. Трэдлс посмотрел на меня так,
словно он в свою очередь не понимал, о чем говорю я.
– Мистер
и миссис Микобер! – повторил я. – Да ведь я очень хорошо их знаю!
Как раз
в этот момент послышался двойной стук во входную дверь внизу, хорошо знакомый
мне со времен Уиндзор-Тэррес, – никто, кроме мистера Микобера, не мог так
стучать в эту дверь. Тут все мои сомнения рассеялись, и я окончательно уверился
в том, что речь идет о старых моих друзьях. Я попросил Трэдлса позвать наверх
хозяина квартиры. Трэдлс, перегнувшись через перила, окликнул его, и вот мистер
Микобер, ни чуточку не изменившийся, – такие же узкие панталоны, та же
трость, такой же воротник сорочки и монокль, – вошел в комнату, столь же
элегантный и моложавый, как и раньше.
– Прошу
прощения, мистер Трэдлс! – сказал мистер Микобер, перестав мурлыкать
песенку, и в голосе его послышались знакомые переливы. – Я понятия не
имел, что в вашем святилище находится особа, чуждая сему дому.
Мистер
Микобер слегка поклонился мне и подтянул воротничок сорочки.
– Как
поживаете, мистер Микобер? – сказал я.
– Вы
очень любезны, сэр. Я нахожусь in status quo [В прежнем состоянии (лат.)].
– А
миссис Микобер? – продолжал я.
– Слава
богу, сэр, она также находится in status quo.
– А
дети, мистер Микобер?
– Я
рад сообщить, сэр, что они также пребывают в добром здравии.
На всем
протяжении этой беседы мистер Микобер стоял лицом к лицу со мной, но меня не
узнавал. Уловив мою улыбку, он стал пристально в меня вглядываться, затем
отступил на шаг, воскликнул: «Возможно ли! Ужели я снова имею удовольствие
видеть Копперфилда?!», схватил меня за обе руки и потряс изо всех сил.
– О
небеса, мистер Трэдлс! Узнать, что вы знакомы с другом моей юности, товарищем
прошедших лет! – воскликнул мистер Микобер. – Дорогая моя! –
крикнул он миссис Микобер уже с площадки, а Трэдлс, конечно, пришел в
недоумение, услыхав, как он меня отрекомендовал. – Дорогая моя! Здесь, в
комнате мистера Трэдлса, находится джентльмен, которого он хочет вам представить,
любовь моя!
В тот же
момент мистер Микобер снова появился в комнате и снова приветствовал меня рукопожатием.
– А
как поживает, Копперфилд, наш добрый друг доктор и все наши друзья в
Кентербери? – спросил он.
– До
меня доходят добрые вести о них.
– Чрезвычайно
рад это слышать. В последний раз мы встречались с вами в Кентербери, говоря
фигурально, под сенью церковного сооружения, которое обессмертил Чосер,[77] под сенью
этого древнего пристанища пилигримов, стекавшихся из самых дальних мест, одним
словом – мы встретились поблизости от собора.
Я это
подтвердил. Мистер Микобер продолжал разглагольствовать, но по его физиономии я
заключил, что он прислушивается к звукам, доносящимся из соседней комнаты, где
миссис Микобер, по-видимому, мыла руки и возилась с ящиками комода, которые
туго выдвигались и задвигались.
– В
настоящее время, Копперфилд, – продолжал мистер Микобер, искоса поглядывая
на Трэдлса, – наше положение скромное и, я бы сказал, непритязательное, но
вам хорошо известно, что в течение моей карьеры я преодолевал немало
препятствий и неоднократно справлялся с затруднениями. Вы знаете также, что
были в моей жизни периоды, когда мне приходилось выжидать наступления заранее
предусмотренных мною благодетельных перемен. В эти периоды я вынужден был
несколько отступить, дабы сделать… хочу думать, что меня не обвинят в
самонадеянности, если я скажу: дабы сделать прыжок! И сейчас я также нахожусь
на одном из важнейших этапов своей жизни. Вы застали меня, когда я отступил, но
только для того, чтобы сделать прыжок. И, смею думать, скачок будет весьма
энергический…
Я
только-только успел выразить свою радость по тому поводу, как вошла миссис
Микобер; одета она была несколько более неряшливо, чем обычно, – впрочем,
быть может, я отвык от ее вида, – хотя она и принарядилась, чтобы
показаться в обществе, и даже надела коричневые перчатки.
– Дорогая
моя, – сказал мистер Микобер, подводя ее ко мне, – вот джентльмен,
которого зовут Копперфилд, и он желает возобновить с вами знакомство.
Судя по
тому, как все обернулось, было бы куда лучше, если бы он сделал это сообщение
более осторожно, так как миссис Микобер, находившаяся в интересном положении,
была столь потрясена и почувствовала себя настолько дурно, что мистер Микобер,
объятый страхом, побежал вниз, на задний двор, где стояла бочка, и принес в
миске воды, чтобы смочить лоб своей супруге. Скоро она очнулась и выразила
непритворную радость при виде меня. Наша беседа продолжалась не менее получаса;
говорили мы с миссис Микобер о близнецах, каковые, по ее словам, «стали совсем
большие», не забыли и о юном мистере Микобере и о мисс Микобер, превратившихся,
по ее утверждению, «в гигантов»; но никто из них на этот раз не появился.
Мистеру
Микоберу очень захотелось, чтобы я остался обедать. Против этого я не стал бы
возражать, если бы не прочел в глазах миссис Микобер явного беспокойства
касательно того, хватит ли на всех холодной говядины. Поэтому я сослался на
другое приглашение и, увидев, что миссис Микобер немедленно приободрилась, не
дал себя уговорить.
Но,
прежде чем откланяться, я просил Трэдлса, а также мистера и миссис Микобер
назначить день, когда они смогли бы прийти ко мне пообедать. Трэдлс не имел
возможности прервать свою работу, и пришлось отложить на некоторое время день
встречи, но в конце концов такой день, подходящий для всех нас, был назначен, и
после этого я ушел.
Мистер
Микобер проводил меня до угла (якобы для того, чтобы показать мне кратчайший
путь), намереваясь, по его словам, сделать доверительное сообщение старому
другу.
– Дорогой
мой Копперфилд, – начал мистер Микобер, – нет нужды говорить вам,
какая для нас, в теперешних условиях, великая отрада иметь под нашей кровлей
душу, которая сияет… да, смею сказать… сияет в вашем друге Трэдлсе. Соседняя с
нами дверь ведет к прачке, в окне своей гостиной она выставляет миндальные
леденцы для продажи; в доме напротив живет агент с Боу-стрит,[78] и вы легко можете
представить себе, что общество мистера Трэдлса является источником утешения для
меня и для миссис Микобер. В настоящее время, дорогой Копперфилд, я занимаюсь
комиссионной продажей зерна. Это занятие не относится к числу тех, которые
приносят значительную прибыль, другими словами, оно не приносит… ровно ничего,
и следствием такого положения вещей являются временные затруднения денежного
порядка. Однако именно сейчас, – рад обратить на это ваше внимание, –
у меня есть основания ждать, что в самом непродолжительном времени счастье
улыбнется (я еще не вправе говорить более определенно), и это позволяет мне
верить, что я смогу обеспечить не только себя, но и вашего друга Трэдлса, к
которому я питаю живейшую симпатию. Быть может, вас не удивит, если вы узнаете,
что состояние здоровья миссис Микобер делает вполне возможным прибавление к
тому залогу любви, который… который… одним словом, прибавление семейства… Родне
миссис Микобер благоугодно выражать недовольство по сему поводу. Со своей
стороны, могу только сказать, что, по моему мнению, это не их дело, и я
отвергаю с презрением и отвращением выражение их чувств!
Засим
мистер Микобер снова пожал мне руку и удалился.
|
