 Увеличить |
V
На
следующее утро опять я пошел в Л. Я уверял себя, что мне хочется повидаться с
Гагиным, но втайне я хотел посмотреть, что станет делать Ася, так ли она будет
«чудить», как накануне. Я застал обоих в гостиной, и странное дело! –
оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о России, – Ася показалась
мне совершенно русской девушкой, простою девушкой, чуть не горничной. На ней
было старенькое платьице, волосы она зачесала за уши и сидела, не шевелясь, у
окна да шила в пяльцах, скромно, тихо, точно она век свой ничем другим не
занималась. Она почти ничего не говорила, спокойно посматривала на свою работу,
и черты ее приняли такое незначительное, будничное выражение, что мне невольно
вспомнились наши доморощенные Кати и Маши. Для довершения сходства она
принялась напевать вполголоса «Матушку, голубушку». Я глядел на ее желтоватое,
угасшее личико, вспоминал о вчерашних мечтаниях, и жаль мне было чего-то.
Погода была чудесная. Гагин объявил нам, что пойдет сегодня рисовать этюд с
натуры: я спросил его, позволит ли он мне провожать его, не помешаю ли я ему?
–
Напротив, – возразил он, – вы мне можете хороший совет дать.
Он надел
круглую шляпу a la Van Dyck, блузу, взял картон под мышку и отправился; я поплелся
вслед за ним. Ася осталась дома. Гагин, уходя, попросил ее позаботиться о том,
чтобы суп был не слишком жидок: Ася обещалась побывать на кухне. Гагин добрался
до знакомой уже мне долины, присел на камень и начал срисовывать старый
дуплистый дуб с раскидистыми сучьями. Я лег на траву и достал книжку; но я двух
страниц не прочел, а он только бумагу измарал; мы все больше рассуждали, и,
сколько я могу судить, довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно
должно работать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно
значение художника в наш век. Гагин, наконец, решил, что он «сегодня не в
ударе», лег рядом со мной, и уж тут свободно потекли молодые наши речи, то
горячие, то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные речи, в
которых так охотно разливается русский человек. Наболтавшись досыта и
наполнившись чувством удовлетворения, словно мы что-то сделали, успели в
чем-то, вернулись мы домой. Я нашел Асю точно такою же, какою я ее оставил; как
я ни старался наблюдать за нею – ни тени кокетства, ни признака намеренно
принятой роли я в ней не заметил; на этот раз не было возможности упрекнуть ее
в неестественности.
–
А-га! – говорил Гагин, – пост и покаяние на себя наложила.
К вечеру
она несколько раз непритворно зевнула и рано ушла к себе. Я сам скоро простился
с Гагиным, и, возвратившись домой, не мечтал уже ни о чем: этот день прошел в
трезвых ощущениях. Помнится, однако, ложась спать, я невольно промолвил вслух:
– Что за
хамелеон эта девушка! – и, подумав немного, прибавил: – А все-таки она ему
не сестра.
VI
Прошли
целые две недели. Я каждый день посещал Гагиных. Ася словно избегала меня, но
уже не позволяла себе ни одной из тех шалостей, которые так удивили меня в
первые два дня нашего знакомства. Она казалась втайне огорченной или смущенной;
она и смеялась меньше. Я с любопытством наблюдал за ней.
Она
довольно хорошо говорила по-французски и по-немецки; но по всему было заметно,
что она с детства не была в женских руках и получила воспитание странное,
необычное, не имевшее ничего общего с воспитанием самого Гагина. От него,
несмотря на его шляпу a la Van Dyck и блузу, так и веяло мягким,
полуизнеженным, великорусским дворянином, а она не походила на барышню; во всех
ее движениях было что-то неспокойное: этот дичок недавно был привит, это вино
еще бродило. По природе стыдливая и робкая, она досадовала на свою застенчивость
и с досады насильственно старалась быть развязной и смелой, что ей не всегда
удавалось. Я несколько раз заговаривал с ней об ее жизни в России, о ее
прошедшем: она неохотно отвечала на мои расспросы; я узнал, однако, что до
отъезда за границу она долго жила в деревне. Я застал ее раз за книгой, одну.
Опершись головой на обе руки и запустив пальцы глубоко в волосы, она пожирала
глазами строки.
–
Браво! – сказал я, подойдя к ней, – как вы прилежны!
Она
подняла голову, важно и строго посмотрела на меня.
– Вы
думаете, что я только смеяться умею, – промолвила она и хотела удалиться…
Я
взглянул на заглавие книги: это был какой-то французский роман.
– Однако
я ваш выбор похвалить не могу, – заметил я.
– Что же
читать! – воскликнула она, и, бросив книгу на стол, прибавила:
– Так
лучше пойду дурачиться, – и побежала в сад.
В тот же
день, вечером, я читал Гагину «Германа и Доротею». Ася сперва все только шныряла
мимо нас, потом вдруг остановилась, приникла ухом, тихонько подсела ко мне и
прослушала чтение до конца. На следующий день я опять не узнал ее, пока не
догадался, что ей вдруг вошло в голову: быть домовитой и степенной, как
Доротея. Словом, она являлась мне полузагадочным существом. Самолюбивая до
крайности, она привлекала меня, даже когда я сердился на нее. В одном только я
более и более убеждался, а именно в том, что она не сестра Гагина. Он общался с
нею не по-братски: слишком ласково, слишком снисходительно и в то же время
несколько принужденно.
Странный
случай, по-видимому, подтвердил мои подозрения.
Однажды
вечером, подходя к винограднику, где жили Гагины, я нашел калитку запертою. Не
долго думавши добрался я до одного обрушенного места в ограде, уже прежде
замеченного мною, и перескочил через нее. Недалеко от этого места, в стороне от
дорожки, находилась небольшая беседка из акаций; я поравнялся с нею и уже
прошел было мимом… Вдруг меня поразил голос Аси, с жаром и сквозь слезы
произносившей следующие слова:
– Нет, я
никого не хочу любить, кроме тебя, нет, нет, одного тебя я хочу любить – и навсегда.
– Полно,
Ася, успокойся, – говорил Гагин, – ты знаешь, я тебе верю.
Голоса их
раздавались в беседке. Я увидал их обоих сквозь негустой переплет ветвей. Они
меня не заметили.
– Тебя,
тебя одного, – повторила она, бросилась ему на шею и с судорожными
рыданиями начала целовать его и прижиматься к его груди.
– Полно,
полно, – твердил он, слегка проводя рукой по ее волосам.
Несколько
мгновений остался я неподвижным… Вдруг я встрепенулся. «Подойти к ним?.. Ни за
что!» – сверкнуло у меня в голове. Быстрыми шагами вернулся я к ограде,
перескочил через нее на дорогу и чуть не бегом пустился домой. Я улыбался,
потирал руки, удивлялся случаю, внезапно подтвердившему мои догадки (я ни на
одно мгновение не усомнился в их справедливости), а между тем на сердце у меня
было очень горько. «Однако, – думал я, – умеют же они притворяться!
Но к чему? Что за охота меня морочить? Не ожидал я этого от него… И что за чувствительное
объяснение?»
|
